Поэзия метрополии

Автор публикации
Сергей Гандлевский ( Россия )
№ 4 (24)/ 2018

Стихи

Сергей Гандлевский представлен в номере подборкой своих избранных стихотворений. Поэзия этого большого мастера давно уже не нуждается в каких-либо анонсах. Чтение Гандлевского это всегда и изрядное эстетическое удовольствие, и благодарный труд со-размышления над теми значимыми, сущностными смыслами, которые придают лирике поэта глубокое экзистенциальное звучание, и, конечно, удивительные моменты со-чувствия, со-переживания и, если угодно, со-проживания каждого поэтического текста.

При прочтении стихов Гандлевского неизменно возникает ощущение достоверности, подлинности и значимости поэтического высказывания. При всей ироничности и самоиронии, которыми пронизана его лирика. Есть редкие авторы, поэзия которых неразделима с их человеческой судьбой. Может быть, именно это и придаёт поэзии Гандлевского такую силу и притягательность.

 

О. Г.

 

* * *

 

До колючих седин доживу

И тогда извлеку понемножку

Сотню тысяч своих дежавю

Из расколотой глиняной кошки.

Народился и вырос большой,

Зубы резались, голос ломался,

Но зачем-то явился душой

Неприкаянный облик романса.

Для чего-то на оклик ничей

Зазывала бездомная сила

И крутила, крутила, крутила

Чёрно-белую ленту ночей.

Эта участь – нельзя интересней.

Горе, я ли в твои ворота

Не ломился с юродивой песней,

Полоумною песней у рта!

 

 

* * *

 

Есть в растительной жизни поэта

Злополучный период, когда

Он дичится небесного света

И боится людского суда.

И со дна городского колодца,

Сизарям рассыпая пшено,

Он ужасною клятвой клянётся

Расквитаться при случае, но

 

Слава Богу, на дачной веранде,

Где жасмин до руки достаёт,

У припадочной скрипки Вивальди

Мы учились полёту – и вот

Пустота высоту набирает,

И душа с высоты пустоты

Наземь падает и обмирает,

Но касаются локтя цветы...

 

Ничего-то мы толком не знаем,

Труса празднуем, горькую пьём,

От волнения спички ломаем

И посуду по слабости бьём.

Обязуемся резать без лести

Правду-матку, как есть напрямик.

Но стихи не орудие мести,

А серебряной чести родник.

 

 

* * *

 

Мы знаем приближение грозы,

Бильярдного раскатистого треска –

Позвякивают вёдра и тазы,

Кликушествует злая занавеска.

В такую ночь в гостинице меня

Оставил сон и вынудил к беседе

С самим собой. Педалями звеня,

Горбун проехал на велосипеде

В окне моём. Я не зажёг огня.

Блажен, кто спит. Я встал к окну спиной.

Блажен, кто спит в разгневанном июле.

Я в сумерки вгляделся – предо мной

Сиделкою душа спала на стуле.

Давно ль, скажи, ты девочкой была?

Давно ль провинциалкой босоногой

Ступни впервые резала осокой,

И плакала, и пела? Но сдала

И, сидя, спишь в гостинице убогой.

Морщинки. Рта порочные углы.

Тяжёлый сон. Виски в капели пота.

И страшно стало мне в коробке мглы –

Ужели это всё моя работа!

С тех пор боюсь: раскаты вдалеке

Поднимут за полночь настойчиво и сухо –

На стуле спит усталая старуха

С назойливою мухой на щеке.

Я закричу, умру – горбун в окне,

Испуганная занавесь ворвётся.

Душа вздрогнёт, медлительно очнётся,

Забудет всё, отдаст усталость мне

И девочкой к кому-нибудь вернётся.

 

 

* * *

 

Ржавчина и желтизна – очарованье очей.

Облако между крыш само из себя растёт.

Ветер крепчает и гонит листву взашей,

Треплет фонтан и журнал позапрошлых мод.

 

Синий осенний свет – я в нём знаю толк как никто.

Песенки спетой куплет, обещанный бес в ребро.

Казалось бы, отдал бы всё, лишь бы снова ждать у метро

Женщину 23-х лет в длинном чёрном пальто.

 

 

* * *

 

Среди фанерных переборок

И дачных скрипов чердака

Я сам себе далёк и дорог,

Как музыка издалека.

Давно, сырым и нежным летом,

Когда звенел велосипед,

Жил мальчик – я по всем приметам,

А, впрочем, может быть, и нет.

– Курить нельзя и некрасиво...

Всё выше старая крапива

Несёт зловещие листы.

Марина, если б знала ты,

Как горестно и терпеливо

Душа искала двойника!

Как музыка издалека,

Лишь сроки осени подходят,

И по участкам жгут листву,

Во мне звенит и колобродит

Второе детство наяву.

Чай, лампа, затеррасный сумрак,

Сверчок за тонкою стеной

Хранили бережный рисунок

Меня, не познанного мной.

С утра, опешивший спросонок,

Покрыв рубашкой худобу,

Под сосны выходил ребёнок

И продолжал свою судьбу.

На ветке воробей чирикал –

Господь его благослови!

И было до конца каникул

Сто лет свободы и любви!

 

 

матери

 

I

 

Говори. Что ты хочешь сказать? Не о том ли, как шла

Городскою рекою баржа по закатному следу,

Как две трети июня, до двадцать второго числа,

Встав на цыпочки, лето старательно тянется к свету,

Как дыхание липы сквозит в духоте площадей,

Как со всех четырёх сторон света гремело в июле?

А что речи нужна позарез подоплёка идей

И нешуточный повод – так это тебя обманули.

II

 

Слышишь: гнилью арбузной пахнул овощной магазин,

За углом в подворотне грохочет порожняя тара,

Ветерок из предместий донёс перекличку дрезин,

И архивной листвою покрылся асфальт тротуара.

Урони кубик Рубика наземь, не стоит труда,

Все расчеты насмарку, поешь на дожде винограда,

Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь тогда,

Что приходит на память в горах и расщелинах ада.

 

III

 

И иди, куда шёл. Но, как в бытность твою по ночам,

И особенно в дождь, будет голою веткой упрямо,

Осязая оконные стёкла, программный анчар

Трогать раму, что мыла в согласии с азбукой мама.

И хоть уровень школьных познаний моих невысок,

Вижу как наяву: сверху вниз сквозь отверстие в колбе

С приснопамятным шелестом сыпался мелкий песок.

Немудрящий прибор, но какое раздолье для скорби!

 

IV

 

Об пол злостью, как тростью, ударь, шельмовства не тая,

Испитой шарлатан с неизменною шаткой треногой,

Чтоб прозрачная призрачная распустилась струя

И озоном запахло под жэковской кровлей убогой.

Локтевым электричеством мебель ужалит – и вновь

Говори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,

Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь

Это гиблое время и Богом забытое место.

 

V

 

В это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,

Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.

Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,

Даже если он в траурных чёрных трусах до колена.

В этом месте, веселье которого есть питие,

За порожнею тарой видавшие виды ребята

За Серегу Есенина или Андрюху Шенье

По традиции пропили очередную зарплату.

 

VI

 

После смерти я выйду за город, который люблю,

И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,

Одержимый печалью, в осенний простор протрублю

То, на что не хватило мне слов человеческой речи.

Как баржа уплывала за поздним закатным лучом,

Как скворчало железное время на левом запястье,

Как заветную дверь отпирали английским ключом...

Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.

 

 

* * *

 

чтобы липа к платформе вплотную

обязательно чтобы сирень

от которой неделю-другую

ежегодно мозги набекрень

и вселенная всенепременно

по дороге с попойки домой

раскрывается тайной мгновенной

над садовой иной головой

хорошо бы для полного счастья

запах масляной краски и пусть

прошумит городское ненастье

и т. д. и т. п. наизусть

 

грусть какая-то хочется чтобы

смеха ради средь белого дня

дура-молодость встала из гроба

и на свете застала меня

и со мною ещё поиграла

в ту игру что не стоила свеч

и китайская цацка бренчала

бесполезная в сущности вещь

 

 

* * *

 

Я был зверком на тонкой пуповине.

Смотрел узор морозного стекла.

Так замкнуто дышал посередине

Младенчества, медвежьего угла.

Струилось солнце пыльною полоской.

За кругом круг вершила кровь во мне.

Так исподволь накатывал извне

Времён и судеб гомон вавилонский,

Но маятник трудился в тишине.

 

Мы бегали по отмелям нагими –

Детей косноязычная орда –

покуда я в испарине ангины

Не вызубрил твой облик навсегда.

Я телом был, я жил единым хлебом,

Когда из тишины за слогом слог

Чудное имя Лесбия извлёк,

Опешившую плоть разбавил небом –

И ангел тень по снегу поволок.

Младенчество! Повремени немного.

Мне десять лет. Душа моя жива.

Я горький сплав лимфоузлов и Бога –

Уже с преобладаньем божества...

 

...Утоптанная снежная дорога.

Облупленная школьная скамья.

Как поплавок, дрожит и тонет сердце.

Крошится мел. Кусая заусенцы,

Пишу по буквам: «Я уже не я».

Смешливые надёжные друзья –

Отличники, спортсмены, отщепенцы

Печалятся. Бреду по этажу,

Зеницы отверзаю, обвожу

Ладонью вдруг прозревшее лицо,

И мимо стендов, вымпелов, трапеций

Я выхожу на школьное крыльцо.

 

Пять диких чувств сливаются в шестое.

Январский воздух – лезвием насквозь.

Держу в руках, чтоб в снег не пролилось,

Грядущей жизни зеркало пустое.

 

 

* * *

 

Без устали вокруг больницы

Бежит кирпичная стена.

Худая скомканная птица

Кружит под небом дотемна.

За изгородью полотняной

Белья, завесившего двор,

Плутает женский гомон странный,

Струится лёгкий разговор.

Под плеск невнятицы беспечной

В недостопамятные дни

Я ощутил толчок сердечный,

Толчку подземному сродни.

Потом я сделался поэтом,

Проточным голосом – потом,

Сойдясь московским ранним летом

С бесцельным беличьим трудом.

.....................................................

Возьмите всё, но мне оставьте

Спокойный ум, притихший дом,

Фонарный контур на асфальте

Да сизый тополь под окном.

В конце концов, не для того ли

Мы знаем творческую власть,

Чтобы хлебнуть добра и боли –

Отгоревать и не проклясть!

 

 

* * *

 

Сотни тонн боевого железа

Нагнетали под стены Кремля.

Трескотня тишины не жалела,

Щекотала подошвы земля.

 

В эту ночь накануне парада

Мы до часа ловили такси.

Накануне чужого обряда,

Незадолго до личной тоски.

 

На безлюдьи под стать карантину

В исковерканной той тишине

Эта полночь свела воедино

Всё, что чуждо и дорого мне.

 

Неудача бывает двуликой.

Из беды, где свежеют сердца,

Мы выходим с больною улыбкой,

Но имеем глаза в пол-лица.

 

Но всегда из батального пекла,

Столько тысяч оставив в гробах,

Возвращаются с привкусом пепла

На сведённых молчаньем губах.

 

Мать моя народила ребёнка,

А не куклу в гремучей броне.

Не пытайте мои перепонки,

Дайте словом обмолвиться мне.

 

Колотило асфальт под ногою.

Гнали танки к Кремлевской стене.

Здравствуй, горе моё дорогое,

Горстка жизни в железной стране!

 

 

Кирилл Василёнок. «Осенний натюрморт».