Интервью

Автор публикации
Дмитрий Бураго ( Украина )
№ 4 (40)/ 2022

Юбилейные даты в лабиринтах сцеплений и шестерёнках-колёсиках судьбы

К 100-летию Б. Чичибабина. Беседа с Павлом Поляном

 

 

 

Павел Полян – географ-демограф, публицист, писатель и литературовед (публикуется под псевдонимом Павел Нерлер). Доктор географических наук, профессор. Директор Мандельштамовского центра Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», ведущий научный сотрудник Института географии РАН, председатель Мандельштамовского общества при РГГУ, один из составителей энциклопедии о творчестве Осипа Мандельштама, автор биографических работ о Мандельштаме и редактор двух его собраний сочинений. Автор двух неизданных сборников стихов (один из них, «Ботанический сад», 1998, размещён в интернете). Им также опубликованы и прокомментированы найденные и сохранившиеся рукописи членов зондеркоманды Лейба Лангфуса, в том числе в книжной форме (Залман Градовский. В сердцевине ада, М.: Гамма-Пресс, 2010 и 2011), детские дневники из Каунасского гетто (Записки из Каунасского гетто: катастрофа сквозь призму детских дневников. М.: Время, 2011). Автор многочисленных публицистических статей, составитель сборника воспоминаний советских военнопленных-евреев, прошедших через систему немецких концлагерей.

 

Дмитрий Бураго. Уважаемый Павел! Мы с Вами как-то прогуливались по улицам весеннего Киева девятнадцатого года, когда только что, всего сто лет тому назад, здесь же познакомились Осип Мандельштам и Надежда Хазина. Вы придумали организовать конференцию, посвящённую этой встрече. Никто в Киеве не верил, что эта конференция состоится. А получилось – было полногласно и красиво. Потом я был вовлечён Вами в совершенно детективную историю с изданием Антологии стихов о Бабьем яре к 80-летию величайшего преступления. Теперь же я с тёплой грустью жду путешествия в январский Фрайбург, где вы организуете вечер, посвящённый столетию Бориса Чичибабина. И объединяет эти события понимание, что за юбилейными датами – очень личное переживание. Первомайская тема, разговор о любви. Что же это такое, любовь? И почему так бывает, что счастье в ней не главное?

Павел Полян. От ответов на такие вопросы можно только одно – уклониться. В том числе потому, что Осип и Надежда были не только любящей, но и счастливой парой. Хочу напомнить, Дмитрий, обстоятельства нашего знакомства и наших усилий.

Познакомил нас с Вами (заочно) мой и Ваш старинный друг, замечательный поэт и переводчик Шекспира, Бараташвили и многих других Семён Заславский. А с Сеней, в свою очередь, меня познакомил Лев Озеров – имя, в контексте Бабьего Яра, не случайное.  Вот так они и начались, лабиринты сцеплений и шестерёнки-колесики судьбы!

Весной 1982 года – сорок лет тому назад – мы встретились с Сеней в Москве, и тот, совершенно меня обаявший, предложил проведать его летом в Крыму (каждое лето он устраивался на несколько месяцев рабочим-землекопом в археологическую партию Херсонесского музея). В 1982-м они копали на речушке Алсу. И я приехал туда, – и прожил с ним несколько недель, запечатлевшихся в посвящённых ему моих «Стихах о неизвестном поэте»:

 

…Меловые столовые горы,

беловые наброски души,

и в палатке ночной разговоры

– беспорядочны и хороши.

 

И в бреду безответных вопросов,

после гряд беспорядочных лет,

убежал ты к дриаде утёсов,

безымянный алсуйский философ,

неизвестный бродяга-поэт!

 

В мире совести, что в море соли,

но недаром солёным зовут

горьковатое, честное море

и в его первозданном растворе

первозданную истину пьют.

 

Верь, дружище, мы станем другими,

неизвестным сердцам дорогими, –

всё не зря, хоть и страшной ценой!..

И я горд тем, что знал твоё имя,

что бродил по Тавриде с тобой!

 

Там, у костра Сеня рассказывал мне про академика Шафаревича – духовного предка нынешнего национал-большевизма, пригретого и усыновлённого российской властью. Его вышедшей в самиздате «Русофобией» тогда, в начале 1980-х годов, взахлёб зачитывалось всё российское антисемитство. Сеня же, представитель того самого «малого народа», который, согласно Шафаревичу, для ритуальных своих перекусов предпочитал нежную плоть русских царей и царевичей, где-то её уже прочитал и, присвистывая и похохатывая, пересказывал мне какие-то её постулаты. Постулаты я выслушал, правда, вполуха, прямоту и откровенность оценил, а вот ни мысли, ни мышление высоколобого антисемита интересными не показались.

…Но вернёмся в 2019 год, познакомивший и подруживший нас. Мы тогда вместе с Вами подготовили и провели «Мандельштамовские чтения в Киеве». Они проходили с 30 апреля по 1 мая и были посвящены 100-летию прекрасной и нетривиальной даты – 1 мая 1919 года – дня знакомства и первой встречи Осипа Мандельштама и Надежды Хазиной! Процитирую соответствующий пресс-релиз:

«Поэт и его жена, поэт и его подруга, их любовь и их союз со всеми проблемами и трудностями, вплоть до трагических, – одно из великих таинств судьбы и великих тем поэзии. Но пара «Осип Мандельштам и Надежда Мандельштам» занимает в этом контексте особое место. Он – один из величайших русских поэтов XX столетия, 19 лет из своей 47-летней жизни счастливо проживший со своей женой, образуя с ней на удивление гармоничный жизненный симбиоз. После его смерти Она – героически сберегла, в том числе в собственной памяти, поэзию мужа, корпус его поздних стихов, запустила их в самиздат и в тамиздат, сохранила, в меру возможного, часть архива поэта и передала его на хранение в надёжный Принстонский университет. Но этим Надежда Яковлевна не ограничилась – она и сама стала писателем: её мемуары – не только свидетельство близкого человека и беспощадный анализ времени, в котором ей и Осипу Эмильевичу выпало жить, но ещё и великолепная русская проза сама по себе.

1 мая 2019 года исполняется 100 лет со дня встречи и знакомства в Киеве петербуржца Осипа Мандельштама и киевлянки Надежды Мандельштам (тогда ещё Хазиной). Это была любовь с первого взгляда, неотрывная от топографии Киева – города, в котором произошла эта встреча. В программу чтений входят экскурсия по мандельштамовско-хазинскому Киеву, поэтический вечер-концерт с исполнением стихов Мандельштама в переводе на разные языки, фрагментов вокального цикла В. Сильвестрова на стихи Мандельштама, фрагментов видеофильмов об Осипе и Надежде, а также научная конференция…».

Вы были не первым в Киеве, к кому я обратился с идеей объединить усилия и отозваться на такую красивую дату, как 100-летие знакомства Осипа и Надежды. Мне по жизни был немного знаком круг людей, сформировавшийся вокруг Центра иудаики Могилянской академии и издательства «Дух и литера»: именно к ним я и обратился ранней осенью 2018 года. Красоту идеи они оценили, но ни восторга не выказали, ни отказа не заявили – обещали подумать и написать.

Спрашиваю: друзья, а в чём трудности? Свободная же страна, и красота-то какая!..

Стоп, отвечают: во-первых, нужны деньги, а главное – нужно ещё понять, насколько это сейчас своевременно…

Деньги? Хорошо. Той же осенью в Сараево, на встрече выпускников Института Кеннана, я договорился об оплате билетов в Киев нескольким мандельштамоведам из нескольких стран. Воодушевлённый, сообщаю об этом своим киевлянам, и снова утыкаюсь в ту же стену: да, хорошо, да, красиво, но только – ко времени ли?..

Это теперь я понимаю, что их держало на таком коротком поводке: заканчивалась первая каденция Порошенко, инструментализировавшего Евромайдан 2014 года откровенно пронационалистически, и очень многое для украинского еврейства зависело от того, переизберут его или нет. А Мандельштам для тамошнего уха прежде всего русский еврей и уже потом – мировой поэт-классик.

Ох уж эта мне категория – «своевременно/несвоевременно»!

Что это? Попытка угадывания – или заклинания? – завтрашней розы ветров? Предчувствие – или упование? – того, что против шерсти мира сегодня и что будет завтра? Или надежда на то, что вся эта шерсть к намеченной дате слиняет сама?..

О, сколько же раз сталкивался я с этой фигурой речи, особенно в догорбачёвские 1980-е годы, когда хлопотал о гласности для текстов бедного Осипа Эмильевича!

Но рассуждения моих киевских собеседников о своевременности мероприятия в 2010-е годы, – мол, а не рано ли? – поразили меня ещё больше. Где же – в каком таком сердечном желудочке или извилине мозга – притаился сей волшебный прибор с мелко дрожащими стрелками на шкале страхов?

И тогда я, по протекции Семёна, обратился к Дмитрию Бураго, тоже киевлянину, сумевшему в тех же самых условиях взять на себя все риски, обогнуть все рифы и прекрасно всё организовать!

Д. Б. Преступления бывают разными. Вот Раскольников только задумывает и осуществляет одно убийство, а тут, в Киеве, более сотни тысяч приговорённых к расправе в Бабьем Яру. И в первом, и во втором случае речь идёт о цели и задачах, о теории и практике, об идее и методе совершения преступления. Что открывает поэтическое наследие Бабьего Яра? И являются ли стихотворные свидетельства преступления оберегом для следующих поколений?

П.Н. Понимаю, «киевская» антология 2021 года плюс «московская» 2022-го, действительно, составляют неплохую эмпирическую базу для попытки ответа на этот вопрос. Напомню: в нашу с Вами – киевскую – антологию включены 133 стихотворения 95 авторов, ещё представлены 10 переводчиков с идиша. Антология выстроена хронологически, и её беглый подекадный обзор говорит о двух пиках творческой активности. Первый – это 1940-е годы, когда 16 авторами было написано более 20 стихотворений, две трети из них – по-русски. А второй пик – 1990-е гг., когда количество посвящённых Бабьему Яру стихов почти вдвое превзошло результат 1940-х гг. Это было связано как с круглой юбилейной датой – 50-летием расстрела в 1991 году, так и с распадом СССР, раскрепостившим творческий дух, снявшим табу с темы Холокоста, вырвавшим цензурный поводок у государства и избавившим всех опасливых от страха самовыражения. Зато, кажется, сошёл с дистанции идиш: если в 1941 году на нём говорило подавляющее большинство жертв и уцелевших, то после 1990 года переводы уже не встречаются, – и, кажется, не потому что оригиналы не переводились, а потому что не писались.

Московская антология 2022 года по своему контенту иная – одновременно и уже, и шире своей предшественницы. Её поэтический корпус, во-первых, ограничен произведениями исключительно на русском языке, в том числе переводами из Я. Гальперина, Н. Бажана и М. Кияновской. Во-вторых, из-за устрожения эстетического фильтра исключено несколько стихотворений и на русском языке, представленных в «Антологии-2021». Сделанные дополнения – также двух типов. Во-первых, несколько достойных стихов о Бабьем Яре, обнаруженных уже после выхода «Антологии-2021» в свет. Во-вторых, был расширен её тематический спектр и, соответственно, фильтр: строгость привязки к трагедии именно Бабьего Яра была ослаблена, давая возможность подключить стихи и о других «акциях» оккупантов на советской земле. Например, о расстрелах в керченском Багеровском рву, в харьковском Дробицком Яру или в ростовской Змиёвской Балке. Всего в антологию включено 157 произведений. При этом под произведением понимается некая универсальная авторская единица, которой может быть как отдельное стихотворение, так и поэма или поэтический цикл, часто состоящие из нескольких глав или стихотворений.

Антология – место неслучайное, здесь встречается и аукается друг с другом творчество множества авторов, из самых разных поколений и из самых разных мест. Помимо СССР и постсоветских России и Украины в ней представлены авторы из Израиля, США, Канады и Германии. Всего в «Антологии-2022» сошлись произведения 113 авторов и 17 переводчиков, из них 12 с идиша, трёх с украинского и по одному – с иврита и немецкого.

Упомянутый перевод с немецкого – это мой перевод «Фуги смерти» Пауля Целана. «Фуга» занимает в его творчестве примерно такое же место, как «Стихи о неизвестном солдате» в творчестве Мандельштама.

 

…Неподкупное небо окопное,

Небо крупных оптовых смертей…

 

«Фуга смерти» сюрреалистична и в то же время – крайне реалистична. В ней и остывающий пепел синагоги на Фазаненштрассе в Берлине, возле которой 18-летний Павел Анчел случайно оказался назавтра после Хрустальной ночи. В них и свинцовый прочерк от пуль, которыми, возможно, были убиты в Михайловке его родители и троюродная сестра – поэтесса Зельма Меербаум. Сам Целан оказался в другом лагере – в Табарештах, где переводил сонеты Шекспира – набивал себе руку и душу. И какое ещё некоторое царство-государство мог подразумевать Целан в своей «Фуге смерти» в качестве эпицентра зла, если не гитлеровскую Германию? – Отсюда и появляющийся в моем переводе рейх.

При переводе не оставляло ощущение таинственной связи «Фуги» с ещё одним мандельштамовским произведением – отрывком «Из уничтоженных стихов» (1931), коего Целан, разумеется, знать не мог:

 

Я больше не ребёнок!

Ты, могила,

Не смей учить горбатого – молчи!

Я говорю за всех с такою силой,

Чтоб нёбо стало небом, чтобы губы

Потрескались, как розовая глина…

 

Стихотворение Целана представилось вдруг тем самым, уничтоженным, мандельштамовскоим стихом, где автор заговорил «за всех» и «с такою силою», что был убит, коль скоро не замолчал!..

Соотношение поэтической рефлексии и исторической фактографии нелинейное.

И, наконец, отвечаю на поставленный вопрос. Нет, оберегом от Холокоста стихи о Холокосте не являются. А вот груз осмысления темы и, отчасти, предупреждения о рисках они в себе точно содержат.

Д. Б. Я признателен Вам за искреннее и деятельное участие в судьбе Лилии Семёновны Карась-Чичибабиной. И то, что Вам удаётся организовать в это кривое время встречу во Фрайбурге – это не чудо, не событие из ряда вон выходящее, а то, что естественным образом должно произойти, когда человек берёт ответственность за век свой, за целый век. И приводя ниже одно из любимых стихотворений Бориса Чичибабина, рискну предположить, что Ваша неутолимое соучастие, творчество, изыскание – и есть тот самый разговор.

 

Борис Чичибабин

 

* * *

Меня одолевает острое

и давящее чувство осени.

Живу на даче, как на острове,

и все друзья меня забросили.

 

Ни с кем не пью, не философствую,

забыл и знать, как сердце влюбчиво.

Долбаю землю пересохшую

да перечитываю Тютчева.

 

В слепую глубь ломлюсь напористей

и не тужу о вдохновении,

а по утрам трясусь на поезде

служить в трамвайном управлении.

 

В обед слоняюсь по базарам,

где жмот зовёт меня папашей,

и весь мой мир засыпан жаром

и золотом листвы опавшей...

 

Не вижу снов, не слышу зова,

и будням я не вождь, а данник.

Как на себя, гляжу на дальних,

а на себя – как на чужого.

 

С меня, как с гаврика на следствии,

слетает позы позолота.

Никто – ни завтра, ни впоследствии

не постучит в мои ворота.

 

Я – просто я. А был, наверное,

как все, придуман ненароком.

Всё тише, всё обыкновеннее

я разговариваю с Богом.

                                                  1965

 

П.Н.: Дима, это я благодарю судьбу и Вас за то, что рассказали мне о Лидии Семёновне и о её беженской судьбе. Мы много общались с ней по телефону, в январе увидимся во Фрайбурге (см. ниже афишу мемориального вечера памяти Б.Ч.). Для меня лично возможность помочь одному, но конкретному, с именем, отчеством и фамилией – человеку куда привлекательнее, чем анонимная помощь – деньгами ли, вещами ли (хоть я это тоже делаю) – как сейчас выражаются, «неопределенной группе лиц». Но есть у меня и ещё один «навар», а именно сам Борис Чичибабин – поэт, творчество которого я знал совершенно недостаточно.

 

9 января 2023 года исполняется 100 лет со дня рождения Бориса Алексеевича Чичибабина (1923, Кременчуг – 1994, Харьков), одного из лучших поэтов второй половины XX века, писавших на русском языке. Жил в Украине, в Харькове. В 1946 г., едва поступив на филологический факультет Харьковского университета, Чичибабин был арестован и осуждён за антисоветскую агитацию, пять лет провел в ГУЛАГе. Первые книги поэта вышли в 1963 г. в Москве и Харькове, его принимают в Союз писателей СССР, в Харькове он ведёт ставшую знаменитой литературную студию. В 1970-е гг. Чичибабин снова в опале, его студию закрыли, а его самого исключили из Союза писателей. После перестройки Чичибабин – одна из наиболее заметных творческих фигур всей страны. В сентябре 1990 г. вместе с женой он посетил Германию, выступал в разных городах, в том числе во Фрайбурге, где его опекала профессор славистики Элизабет Шорэ. После смерти Чичибабина в 1994 г. в Харькове одной из улиц было присвоено его имя, на доме, где он жил и умер, была установлена мемориальная доска, был открыт культурный очаг его памяти – «Чичибабин-центр», где до войны ежегодно проходили поэтические фестивали – «Чичибабинские чтения». Его творчеству посвящены десятки диссертаций, книг и статей.

9 января 2023 г. в 18.00, во Фрайбургской синагоге (Nusenmannstrasse, 14) состоится вечер памяти Бориса Чичибабина. В нём примут участие вдова поэта Лилия Семеновна Карась-Чичибабина, директор Цветаевского центра во Фрайбурге Элизабет Шорэ, поэт и издатель Дмитрий Бураго, литератор Виктор Каневский (Карась-Чичибабина, Бураго и Каневский в настоящее время – беженцы из Украины, находятся в Германии или Греции). Ведущий – поэт и литературовед Павел Нерлер.

Прозвучат воспоминания о Борисе Чичибабине и его стихи, в том числе в его собственном исполнении. Стихотворение «Красные помидоры» (1946) специально для вечера перевёл на немецкий язык известный немецкий поэт и переводчик Ральф Дутли (Гейдельберг). Будут показаны фрагменты из фильма о Борисе Чичибабине. Желающим будет предоставлена возможность онлайн-присутствия.

Организаторы вечера – Фрайбургская еврейская община, Цветаевский центр во Фрайбурге, Фрайбургский филиал Немецкого общества по изучению Восточной Европы при дружеской поддержке Культурного ведомства города Фрайбурга.

См. также: Лилия Карась-Чичибабина. Наша Германия. Запоздалый отчёт / Предисловия Павла Нерлера и Дмитрия Бураго // Семь искусств. 2022. № 9 (в сети: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer9/chichibabina/).

 

Д. Б. И последний вопрос. Кто сегодня был моим собеседником: Павел Полян или Павел Нерлер?

П. Н. Да оба, Дим, ибо это снова одно лицо. Немного стыдно в наше время настаивать на мирных привычках и литературных мистификациях.

 

Борис Чичибабин

 

* * *

Ночью черниговской с гор араратских,

шёрсткой ушей доставая до неба,

чад упасая от милостынь братских,

скачут лошадки Бориса и Глеба.

 

Плачет Господь с высоты осиянной.

Церкви горят золочёной извёсткой,

Меч навострил Святополк Окаянный.

Дышат убивцы за каждой берёзкой.

 

Еле касаясь камений Синая,

тёмного бора, воздушного хлеба,

беглою рысью кормильцев спасая,

скачут лошадки Бориса и Глеба.

 

Путают путь им лукавые черти.

Даль просыпается в россыпях солнца.

Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти.

Мук не приявший вовек не спасётся.

 

Киев поникнет, расплещется Волга,

глянет Царьград обречённо и слепо,

как от кровавых очей Святополка

скачут лошадки Бориса и Глеба.

 

Смертынька ждёт их на выжженных пожнях,

нет им пристанища, будет им плохо,

коль не спасёт их бездомный художник

бражник и плужник по имени Лёха.

 

Пусть же вершится весёлое чудо,

служится красками звонкая треба,

в райские кущи от здешнего худа

скачут лошадки Бориса и Глеба.

 

Бог-Вседержитель с лазоревой тверди

ласково стелет под ноженьки путь им.

Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти.

Чад убиенных волшбою разбудим.

 

Ныне и присно по кручам Синая,

по полю русскому в русское небо,

ни колоска под собой не сминая,

скачут лошадки Бориса и Глеба.

1977

 

* * *

Между печалью и ничем

мы выбрали печаль.

И спросит кто-нибудь «зачем?»,

а кто-то скажет «жаль».

 

И то ли чернь, а то ли знать,

смеясь, махнёт рукой.

А нам не время объяснять

и думать про покой.

 

Нас в мире горсть на сотни лет,

на тысячу земель,

и в нас не меркнет горний свет,

не сякнет Божий хмель.

 

Нам - как дышать, - приняв печать

гонений и разлук, -

огнём на искру отвечать

и музыкой - на звук.

 

И обречённостью кресту,

и горечью питья

мы искупаем суету

и грубость бытия.

 

Мы оставляем души здесь,

чтоб некогда Господь

простил нам творческую спесь

и ропщущую плоть.

 

И нам идти, идти, идти,

пока стучат сердца,

и знать, что нету у пути

ни меры, ни конца.

 

Когда к нам ангелы прильнут,

лаская тишиной,

мы лишь на несколько минут

забудемся душой.

 

И снова - за листы поэм,

за кисти, за рояль, -

между печалью и ничем

избравшие печаль.

1977

 

* * *

 

Я почуял беду и проснулся от горя и смуты,

и заплакал о тех, перед кем в неизвестном долгу, -

и не знаю, как быть, и как годы проходят минуты…

Ах, родные, родные, ну чем я вам всем помогу?

 

Хоть бы чуда занять

                    у певучих и влюбчивых клавиш,

но не помнит уроков дурная моя голова,

а слова - мы ж не дети, -

                          словами беды не убавишь,

больше тысячи лет, как не Бог нам диктует слова.

 

О, как мучает мозг бытия неразумного скрежет,

как смертельно сосёт

                     пустота вседержавных высот.

Век растленен и зол. И ничто на земле не утешит.

Бог не дрогнет на зов. И ничто в небесах не спасёт.

 

И меня обижали - безвинно, взахлёб, не однажды,

и в моём черепке всем скорбям чернота возжена,

но дано вместо счастья

                       мученье таинственной жажды,

и прозренье берёз, и склонённых небес тишина.

 

И спасибо животным, деревьям,

                              цветам и колосьям,

и смиренному Баху, чтоб нам через терньи за ним, -

и прощенье врагам, не затем,

                             чтобы сладко спалось им,

а чтоб стать хоть на миг нам

                             свободней и легче самим.

 

Ещё могут сто раз на позор и на ужас обречь нас,

но, чтоб крохотный светик

                          в потёмках сердец не потух,

нам даёт свой венок - ничего не поделаешь -

                                            Вечность,

и всё дальше ведёт - ничего не поделаешь - Дух.

1978

 

Признание 

 

Зима шуршит снежком по золотым аллейкам,

надёжно хороня земную черноту,

и по тому снежку идёт Шолом-Алейхем

с усмешечкой, в очках, с оскоминкой во рту.

 

В провидческой тоске, сорочьих сборищ мимо,

в последний раз идёт по родине своей, -

а мне на той земле до мук необъяснимо,

откуда я пришёл, зачем живу на ней.

 

Смущаясь и таясь, как будто я обманщик,

у холода и тьмы о солнышке молю,

и всё мне снится сон, что я еврейский мальчик,

и в этом русском сне я прожил жизнь мою.

 

Мосты мои висят, беспомощны и шатки -

уйти бы от греха, забыться бы на миг!..

Отрушиваю снег с невыносимой шапки

и попадаю в круг друзей глухонемых.

 

В душе моей поют сиротские соборы,

и белый снег метёт меж сосен и берёз,

но те, кого люблю, на приговоры скоры

и грозный суд вершат не в шутку, а всерьёз.

 

О, нам хотя б на грош смиренья и печали,

безгневной тишины, безревностной любви!

Мы смыслом изошли, мы духом обнищали,

и жизнь у нас на лжи, а храмы - на крови.

 

Мы рушим на века - и лишь на годы строим,

мы давимся в гробах, а Божий мир широк.

Игра не стоит свеч, и грустно быть героем,

ни Богу, ни себе не в радость и не впрок.

 

А я один из тех, кто ведает и мямлит

и напрягает слух пред мировым концом.

Пока я вижу сны, ещё я добрый Гамлет,

но шпагу обнажу - и стану мертвецом.

 

Я на ветру продрог, я в оттепели вымок,

заплутавшись в лесу, почуявши дымок,

в кругу моих друзей, меж близких и любимых,

о как я одинок! О как я одинок!

 

За прожитую жизнь у всех прошу прощенья

и улыбаюсь всем, и плачу обо всех -

но как боится стих небратского прочтенья,

как страшен для него ошибочный успех…

 

Уйдёт вода из рек, и птиц не станет певчих,

и окаянной тьмой затмится белый свет.

Но попусту звенит дурацкий мой бубенчик

о нищете мирской, о суете сует.

 

Уйдёт вода из рек, и льды вернутся снова,

и станет плотью тень, и оборвётся нить.

О как нас Бог зовёт! А мы не слышим зова.

И в мире ничего нельзя переменить.

 

Когда за мной придут, мы снова будем квиты.

Ведь на земле никто ни в чём не виноват.

А всё ж мы все на ней одной виной повиты,

и всем нам суждена одна дорога в ад.

1980

 

 

Подборка стихов Бориса Чичибабина подготовлена к печати Дмитрием Бураго.