Злая музыка

 

Слава Баширов – поэт со своим устоявшимся жестом, своим поэтическим характером. Его образная стихотворная речь напоминает монолог, обращённый внутрь себя. Но, странным образом, этот монолог затягивает читателя в свой водоворот слов и метафор, экспрессия стиха держит в напряжении, побуждая к эмоциональному сопереживанию. И одинокость автора этих стихов преодолевается благодарным откликом читательской души.

 

Д. Ч.

 

* * *

 

Еле слышные звуки жалобные в ночи,

это звери ночные воют, а, может, плачут,

прошепчи: замолчите, не топай ногой, не кричи,

и они затихнут, они ничего не значат,

это только огни, блуждающие огни,

где-то там далеко таинственные мерцают,

не гони их рукою, просто мгновенье сморгни,

и они улетят, погаснут, они растают,

это страх, он стоит за спиной в кустах,

не оглядывайся, ни ветвей, ни листьев не трогай,

это просто не здесь, это где-то в других мирах,

там, где маленький, испуганный, одинокий

просыпаешься оттого что кто-то рядом вздохнул,

кто-то шумный вспорхнул с потревоженных ветром веток,

это ветер холодный вдруг занавеской взмахнул,

распахнул окно из мира другого в этот...

 

 

ЗЛАЯ МУЗЫКА

 

Истукан отверзает вежды, (тупо смотрит сквозь щелки век),

у него в постели Надежда (и абстракция, и человек),

с ней весь вечер он куролесил, духарился и возбухал,

был прекрасен собою, весел, остроумен, «ха-ха нахал»,

этой ночи детали слабо вспоминаются, сквозь туман,

лейтенанты, грузины, бабы, стены красные, ресторан,

нагло скалится подавала, подавалка топырит зад,

тянет затхлостью из подвала, звон посуды, сожжений чад,

тамада, его голос грозный: время кончилось, не проси

продолжения, поздно, поздно, наш герой говорит: мерси,

извиняюсь, мне это надо? я для вечности слишком стар,

что касается вашего ада, это просто пиар-нуар,

персонаж говорит: любезный, что за лажа, нельзя ли без

этих ваших словес про бездны, ну, короче, мне скучно, бес,

почему-то Полёт валькирий, эсэссэра покойного гимн,

Марш Радецкого, три-четыре, ты уже не будешь другим,

всё, что было, уже случилось, отвори, говорилось, кровь,

милой рифмою заключилось, слышь, Любовь, отвари морковь,

почему-то портрет Модеста над роялем, в такой дыре,

злая музыка, presto, presto, просто Ночь на Лысой горе,

ну расслабился, ну не чуждо человеческое ничо,

то ли Вера, то ли Надежда, он трясёт её за плечо:

для того ли для песнотворца черти дули в свою дуду,

чтоб канканом, con tutta forza, разрешился Орфей в аду...

 

 

* * *

 

О чём хлопочет огонёк, последним

трепещет облетающим листком,

о чём лепечет, что он хочет, бедным,

младенческим поведать язычком,

зачем на празднике самосожженья

столпились призраки слепого дня,

глядят из тьмы, сгущаясь на мгновенье,

и в ней теряются, язык огня,

зачем он так таинственно прозрачен,

уклончивый, о жизни говорит

или о смерти, ключ к нему утрачен

ещё при свете дня, о чём горит,

быстрее, поздно, пальцы обжигает,

свидание закончено, включён

отсчёт последний, этот свет сгорает,

о чём, когда погаснет он, о чём?..

 

 

ЗА СТЕНОЙ

 

Юный поэт разговаривает сам с собою

в бедном закапанном мелким дождиком саду,

легче всего дышится под водою,

пишется в октябре, зачёркивается, в аду,

слышится девичий смех, мерещится птичий,

плещется ангельский за высокой стеной,

там, за больничной, за кроваво-кирпичной,

сад озарённый, сад пресветлый, земной,

тёмный огонь незаметно горит, не жарко,

сумерками пожирается захолустный мир,

кроме неё одной никого не жалко,

тёмные воды хлещут из чёрных дыр,

грубый дворник сгребает широкой лопатой

мёртвые листья у погребальной стены,

в серых больничных стылых сырых палатах,

тени сползаются, собираются силы тьмы,

страшный доктор с немигающим взглядом

в раме окна, сквозь капли дождя на окне,

хищно приглядывает за психами и листопадом,

мальчик плачет опять, прижимаясь к стене,

вслушиваясь в тишину другого, светлого сада,

где она разговаривала с ангелами, когда

там, за резною, за сквозною оградой,

свет стоял, как стоит в хрустале вода...

 

 

АНЕСТЕЗИЯ

 

Когда безбожно пациента взрезали,

незнамо где была его душа,

потом она, блаженная, нетрезвая,

полуслепая, медленно дыша

в нездешних водах с проблесками, бликами,

с наплывами потусторонней тьмы,

полуспала, и глыбами безликими

со дна всплывали белые сомы,

полуглухая, наполняясь вздохами

протяжными и шёпотом пустот,

ещё почти неслышными всполохами,

ждала, что к изголовью подойдёт

сестра анестезия, дева бледная,

танатоса и гипноса сестра,

и тайною поделится последнею,

куда отсюда и когда пора,

душа ещё спала, и полумёртвая,

звала из полусмерти-полусна,

но возвращалась в тело распростёртое

живая боль, светла и холодна…

 

 

* * *

 

Он стоит в тени практически без движения,

и она только догадывается, что он там, в тени,

это какое-то странное, тёмное наваждение,

боже, они в саду совершенно одни,

уже полчаса, как сбежала из душной гостиной,

не было сил выслушивать, словно бы сквозь туман,

весь этот вздор, совершенно невыносимый,

который бедная, глупая, смешная maman

говорила своим таким специальным голосом,

а он ничего, кроме банальностей не сказал,

наверное, каждая женщина кажется себе голой

под его насмешливым взглядом, какой-то скандал,

наверняка непристойный, даже и отвратительный,

связан с этим страшным человеком в тени,

время тянется так безумно томительно,

чего ты боишься, она говорит себе, шагни

в эту жуткую тень, в ужасные эти объятия

со слабым запахом виски и дорогих сигар,

она сжимает колени и одёргивает платье,

чувствуя, как приливает стыдный и сладкий жар,

вспоминая, как бежала и, за угол дома

свернув, оказалась в этих объятиях вдруг,

её спине и бедру, как ожог, знакомо

прикосновенье порочное этих холодных рук,

там, в тени, разумеется, никто не таится,

и, когда она внезапно шагнула в кусты,

оттуда выпорхнула какая-то шумная птица,

может быть, это были страхи её, мечты,

и потом, через много лет, вспоминая

всех своих знаменитых и прекрасных мужчин,

она призналась глухой сиделке, вздыхая:

ни один не сравнился с ним, ни один!

 

 

СРЕДИЗЕМНО-ЗИМНИЙ БЛЮЗ

 

припадочная полоумная

свищет и стонет и воет

ищет и не находит

сочувствия твоего

 

а ты ничего не чувствуешь

когда она бьётся без устали

растрёпанной головою

в твоё ночное окно

 

глядишь в окно безучастная

когда она стонет и воет

заплаканная несчастная

тебе всё равно всё равно

 

испытываешь бесчувствие

когда эта дура зимняя

с тоской своей захолустною

плачет в твоём окне

когда она бьётся безумная

с тоской своей средиземною

глядишь в окно и не чувствуешь

что я на тебя гляжу

 

 

* * *

 

как этот никакой ручей

невзрачный заурядный

собою полный и ничей

прозрачный и прохладный

 

что низачем и ни о чём

как этот свет холодный

сквозь редколесье над ручьём

струящийся бесплотный

 

как этот мимолётный дождь

что никого не ради

как быстро стынущая дрожь

на потемневшей глади

 

как эти капельки дождя

на листьях серебристых

что и в отсутствие тебя

останутся на листьях

 

 

МЕТЕЛЬ

                                              

Кружилась долго мутная метель

 О.М.

 

Всё оттого, что ты из тех широт,

где снег метёт в лицо, за шиворот

швыряет злобно ледяное крошево,

 

когда, проламываясь сквозь пургу,

бежишь, оскальзываясь на бегу,

припоминая кой-чего хорошего

 

из бодуэновского словаря,

из декабря летишь, из января

в февральскую метель, с утра и до ночи

 

слепящую, сводящую с ума,

кружащую с темна и до темна,

свистящую сквозь тишину разбойничью,

 

когда и в самом солнечном краю

несёшь пургу беспутную свою,

метущую позёмкой неотвязною,

 

красавице туземной расскажи

про смутные метания души

и про глубины духа непролазные,

 

она плечами смуглыми пожмёт,

всё оттого, что ты из тех широт,

где крутит и метёт, и тьма кромешная,

 

где тот самолюбивый пешеход,

кляня судьбу, в тугую тьму бредёт,

как будто в тишину идёт нездешнюю...

 

 

* * *

 

Недоброе тяжёлое вино

не ты ли разливаешь за здоровье

того, кто взгляд бросает на пятно

на скатерти, и не твоей ли кровью

запачкана она, когда не ты

сжимаешь в кулаке своём осколки

бокала драгоценного, то кто

отводит бегающий взгляд, нисколько

не больно, повторяешь, пустяки,

совсем не ты, но только то, пустое,

что стиснуто в тебе, как в кулаке,

и всё давно прошло уже, не стоит,

конечно же не ты, но эта резь,

которую ты называешь болью,

и что с того, что будет всякий раз,

кому возглавить всякое застолье,

где все друг друга поедом едят,

а это кто, приблудный, как собака,

как будто здесь пристроиться дадут,

пускай не во главе, хотя бы сбоку

стола, хватающий украдкой то,

чем давится, как костью ненавистной,

кто он тебе, Авессалом, никто,

он и себе покуда неизвестный.

 

 

                       

МОЛИТВА

 

все надо мной смеются

скажи им что это грех

корчат рожи плюются

ты накажи их всех

 

прикажи этой рыжей

чтоб показала мне

скажи ей что я хороший

видел её во сне

 

она красивая злая

урод говорит кретин

а мамочка мне сказала

что я твой любимый сын

 

если дразниться будут

скажи им что всех побьёшь

только не перепутай

в тот раз ты меня убил

 

твой сын хесус побресито

ты помнишь меня отец

хромой криворотый горбатый

твой самый любимый сын

 

 

* * *

 

в этом кино, как в таинственном и мучительном сне,

окна беззвучно хлопают, мелкими брызгами стёкла

медленно падают, расползаются трещины по стене,

разлетаются птицы по шторам китайского шёлка,

тают босые влажные следы на дощатом полу,

в комнате никого, ни за столом, ни в кресле,

тени, таившиеся в дальнем тёмном углу,

тягостно снившиеся, наконец исчезли,

близорукая ты не видишь меня,

дальнозоркий я в тебе не читаю,

я не твой уже, а ты не моя,

навсегда чужой, и навек чужая,

и во тьме ночной, и при свете дня

я не твой, ты не моя, родная,

яблоки на столе, стакан с багровым вином,

струганых досок сосновый смолистый запах,

осень на даче, пасмурно за окном,

время дождей внезапных.