Исповедальная поэзия Вячеслава Баширова – и о себе, о своей судьбе, в которой масса повторов/трагикомических совпадений; и об истории, главный урок которой – в ней всё повторяется. Оттого личные мотивы («разгадывая жизнь, как дежавю / не доживя до смерти, жизнь свою / как будто вдруг увидишь, отшатнувшись / от зеркала, где ты один в строю») пересекаются и непременно перекликаются с мотивами общими, гражданскими и следующими по кругу десятилетия («зачем идея родины, которая / колеблемою тенью на стене / платоновой пещеры, как история / бог весть зачем придуманная мне»). Эти тексты, очевидно, можно в любую историческую эпоху прочесть, как одну книгу, либо как непрекращающийся монолог, в котором темы, сменяя друг друга, выстраиваются в единую композицию («страна, которую мы потеряли / была страной родного языка»). При этом, в зависимости от собственного настроения и положения земной оси, исповедь то погружается в силлаботонику, то переходит, меняя интонации, на верлибр, но вновь возвращает себе рифму, уже разноударную: «возвращенья не загадывая / не заглядывая вдаль / мимоходом не обгладывая / дорогую невидаль». Остаётся ощущение многоголосия (не разноголосия, поскольку звучит одни голос, однако в разных регистрах), что позволяет соотнести поэтику Баширова с идеей о бикамеральном сознании американского психолога Джулиана Джеймса («нас провожали буквы на заборе / сакральные, как Слово о полку»). Речь о том, что в древности правое полушарие использовалось, как источник наставляющих сообщений, перетекавших в речевые центры с левой стороны мозга. Древний человек еще каких-то три тысячи лет назад слышал разной интонации голоса, некую комбинацию инстинктов и речи, позволяющую выжить. Интуитивно поэзия в лучших её образцах (поэт, как оракул, сам себе повелитель/правитель, «царь-раб-червь-бог») является проекцией сознания архаичного и бикамерального – разделённого на две отдельные палаты-камеры, на два полушария головного мозга: «забытое забыто не вполне / в таинственной таится глубине / во сне, как дикий зверь, оно однажды / там заворочается в тишине». С одной стороны, всё это от понимания безумия современного мира («в распахнутые окна спецбольницы / струит зефир нездешний сквознячок / проснулись психи и другие птицы»), с попытками подкрепить свой голос в хоровом исполнении; с другой – поиск фундамента, почвы под ногами с расчётом на то, что в полифонии шанс на повтор высок, а значит не всё потеряно («страх берёт / что и на эту остановку / трамвай последний не придёт»). Стихотворения Баширова, внешне простые по словарю, понятные по строфике и просодии, глубоки и значимы по замыслу и, в итоге, по исполнению. Возможно, ещё и потому, что под временем, проживаемом и описываемом поэтом, удаётся поставить свою подпись: «... он всё забыл / зачем, куда, и этот ключ в руке / и это на щербатом потолке / загадочными буквами: здесь был».
Геннадий Кацов