Родился в Казани. Окончил мехмат КГУ и ВЛК при литинституте. Работал в десятке стран программистом. Автор дюжины сборников стихов, изданных в Казани, Москве и Иерусалиме. Публиковался в советских, российских и эмигрантских журналах. Живёт в Нетании (Израиль).
Стих Вячеслава Баширова – всегда плотный, густо насыщенный образной поэтической речью, со свойственными ему экспрессией и напористостью, держит читателя в напряжении от начала до конца стихотворения. Объединяя стихи общей интонацией, он создаёт картину эпического размаха – картину протекающего бытия.
Даниил Чкония
* * *
время жадное не ждёт, наважденье
что ни вечер, с приближением ночи
приступает к сновиденью, короче
начинается гала́-представленье
это кто там на больничной каталке
может, в лимбе, может, в сумерках или
всё пропало, а тебя позабыли
после бала, одного, в коммуналке
вроде только выползаешь из койки
осмотрительный такой, осторожный
будто тикает будильник тревожный
опасаешься ступить на осколки
нет у времени свободной минутки
вместо музыки обмылки сумбура
наступаешь на обломки культуры
на ошмётки чепухи, шутки-жутки
перепалки, перестрелки по дурке
как ни прячься, ни корячься отречься
сам не знаешь, от чего уберечься
на обрубки, на огрызки, окурки
наступаешь на осколки гранаты
будто в прошлое попавши оплошно
и подкожно ощущая, подвздошно
залпы града или грома раскаты
время сумеречное виновато
на кусочки, на объедки, отхарки
наступая на остатки, огарки
на обрезки, лоскуты красной ваты
на останки, на поскрёбки, подонки
будто кровью молодого граната
перепачканы хоругви заката
на обрывки, на клочки газетёнки
наступая на войну в заголовке
всей культяпкой на осколки бутылки
как в свинье-копилке с дыркой в затылке
мелочёвкой дребезжа в бестолковке
* * *
в окне торчит горчичная луна
всё самое больное отболело
но снова, как блудливая жена
жизнь обманула и пошла налево
ночь мёртвая, а боль ещё жива
ещё недавно был силён и зол
повелевал дождями и ветрами
он ждёт, когда подействует укол
таращится луна в оконной раме
на то, как пациент и слаб, и гол
он бредит, и на жёлтое пятно
глядит, как вспыхнуло и полыхнуло
огромное и жуткое вздохнуло
и глухо громыхнуло, и тряхнуло
и распахнуло в черноту окно
там парусину разрывает гром
деревья сотрясаются от гнева
дрожь пробегает по отрепью крон
и он летит сквозь бурю, напролом
в растреснутое молниями небо
* * *
светало рано, он всю ночь не спал
и шёл, превозмогая боль, на море
снимал протез и долго, долго плыл
один во всём огромном чудном мире
потом, раскинув руки, на песке
не думал ни о чём, дремал устало
когда библейской мощи облака
упрятали свирепое светило
приснилась боль, как чёрная река
сжимающая грудь лаокоона
чудовищная, грызла берега
обрушивала грузные колонны
кружилась боль, привычная, как боль
тупою карусельной тошнотою
живую рану разъедала соль
он плыл и плыл, один, над пустотою
* * *
как будто на сцене театра bolshoi
кружился всю ночь до утра
с чужою какой-то в потёмках душой
и с телом её pa de trois
мешали танцору и это и то
мерцали вдали etoiles
топтался неловко в сутулом пальто
мечтами заглядывал в даль
где с телом небесным земная душа
летела юлою виясь
и как под иглой на пластинке кружа
рвалась эта тёмная связь
как будто последнее grand fouettе́
увидел смертельно влюблён
вослед улетая прекрасной мечте
в исколотый звёздами сон
на сцене раскинулась южная ночь
от края до края дрожал
от страсти июльской во всю свою мощь
пылал разгораясь пожар
конечно и эта минута пройдёт
бесследно да вот и прошла
и словно осталась одна эта вот
в исколотой вене игла
* * *
в оставленном жильцами старом доме
давно уже назначенном под снос
лежит пьянчужка старый в полудрёме
и слышит шорох сквозь анабиоз
как будто мыши шебуршат в соломе
мальчишка смотрит в зеркало, потом
глядит в окно с таким же недоверьем
людишки, кто в плаще, кто под зонтом
бегут, и он по лестнице бегом
на улицу, где в панике деревья
пугливые бегут, и ветер хлещет
волнами торопливыми, и дрожь
по лужам пробегает, мелкий дождь
за шиворот, в лицо горстями плещет
когда, пути не разбирая, мальчик
бежит, бежит по лужам под дождём
весь этот день, до капелек мельчайших
бухарик видит в пьяном сне своём
* * *
вот человек разумный, он созидает творит
у него аккуратный, благообразный вид
всё по уму делает, дурного не говорит
чего-нибудь открывает, когда его озарит
возьмёт да и намудрит, схитрит, вообразит
какой-нибудь там иприт, хлорид, ангидрид
а человек безумный форменный троглодит
не мыт, не брит, всякую дурь городит
всем и себе вредит, едрит твою, говорит
безумием от него прям за версту разит
сам никогда не знает, чего ещё натворит
да гори оно всё, говорит, оно всегда и горит
как западу и востоку им не сойтись вовек
даже когда и если это один человек
* * *
на дорогах окольных
мимоезжих путях
на волнах алкогольных
на безвольных полях
что ни день ежечасно
из тумана во тьму
ни к чему не причастный
посторонний всему
ничего не исполнив
в этой жизни простой
пустоту не заполнив
ни в себе ни собой
* * *
вот человек он почти никто
ещё в своём неплохом пальто
в своих не старых ещё штанах
в слегка поношенных временах
как этот воздух и этот свет
где и его уже как бы нет
ему вослед погоди постой
как лист осенний над пустотой
куда никто никого не звал
летит вернись в опустевший зал
но все кого потерял давно
глядят нигде про него кино
* * *
всё надтреснуто надорвано
раскурочено уже
и от бреда тошнотворного
лишь отчаянье в душе
всё украдено загажено
гадиною-чернотой
даже прошлое закрашено
этой нынешней бедой
и язык родной единственный
будто чёрт какой обстриг
лучше б ангел тот воинственный
грешный вырвал нам язык
суицидное безумие
с наглецою с кондачка
всё темнее да угрюмее
манит адова река
* * *
бродит горестный старец по дворцу своему
захандрил, не осталось никакого ему
удовольствия в жизни, бредит скорбный умом
не утешен, капризный, ни жратвой, ни бухлом
ни доступною бабой, горемычный такой
ненасытный и слабый, с неотступной тоской
одинокий, не хочет видеть всех этих харь
неужели закончит, как обычная тварь
от обиды он сохнет и блюёт кислотой
неужели подохнет, будто смертный какой
как ничтожная сошка с ерундовой душой
но и мелкая вошка хочет крови большой
вот и бродит, страдая, вот и бредит, хандрит
только кровь молодая вурдалака бодрит
* * *
опяткин на европу положил
верней, надежды возлагая прежде
к ней вожделея, наконец, решил
не предаваться призрачной надежде
расстаться с чужестранкой навсегда
смекнув однажды, как она чужда
с наездницей заморского быка
с ужасной нимфоманкой-наркоманкой
теперь он расплюётся на века
не соблазнится нежною приманкой
совместных фотографий не храня
он заявляет: больше ни хрена
впадёт в автаркию, чтобы она
с анархией привычно срифмовалась
вокруг него китайская стена
уже почти возведена, осталось
достроить малость, там найдётся путь
особый, чтоб за стенку не свернуть
никто ему не сможет помешать
наказывать гордячку безразличьем
не помешает злобно помечтать
как упиваясь собственным величьем
в тумане романтическом дремля
он вставит ей такого фитиля
променад или апоплексия солярис
безрадостно топая рядом с женой
по жаркой обшарканной набережной
он думает: море, тепло и красиво
найти бы тенёк и холодное пиво
красиво, и всё до чертей надоело
наверно, имеет начальник отдела
мою лаборантку борисову иду
так царь агамемнон имел брисеиду
безрадостно шлёпая рядом с супругой
тоскуя о подлой подруге упругой
мечтая о милой подлюке сисястой
он думает: как там у екклесиаста
возрадуйся жизни с женою своею
и помни, что женщина смерти горчее
страшнее, сильнее одна мокрохвостка
монгольского многоголового войска
ступая без радости рядом с родною
он думает: все они краской одною
измазаны, кто ты такой агамемнон
приказывай лучше волам подъяремным
ты мне никакой не начальник, мычальник
захлопни уже свой рычальный едальник
так муж клитемнестры унизил ахилла
меня оскорбляя тем самым нехило
плевать я хотел на вонючую трою
и страшно расстроенный вышел из строя
гори она пламенем синим, сгорела
когда конеборного гектора тело
они погребали, конечно, не знали
какую беспечно страну прогребали
товарищи брежнев, андропов, черненко
лежат у красивой торжественной стенки
а я не лежу на пляжу соплежуйском
я фак им скажу на наречье буржуйском
забыли, что были балет и гагарин
какой-никакой не еврей, не татарин
брожу тут как некий загадочный штирлиц
где некому всунуть и нечего вштырить
с любовью, надеждой и верою дикой
навроде орфея с его эвридикой
его же потом растерзали менады
а нам никакого такого не надо
футбол, а не соккер, очко, а не покер
и джокер-фуёкер нам полностью похер
да хрен ли забыл я в стране хулигули
тоскуя по ультима, чтоб её, туле
зачем я сюда со своим самоваром
приехал за солнечным, сука, ударом
чего они там в илионе забыли
когда б не елена, куда бы заплыли
итак, молли блум не была пенелопой
с её несравненной, для рифмы, европой
во всём виновата, рапсодом воспета
одна от другой приняла эстафету
поскольку потом никогда не настанет
и море впоследствии тоже остынет
догнал черепаху ахилл, а чапаев
папаху отнял у восставших сипаев
зачем австро-негры, накой афро-венгры
приходят с дарами данайской виагры
с женой променад совершая степенно
про бурных менад позабыв совершенно
он думает: близок из пизы гонец
как жарко, как жалко, что песне конец
мелкие терцины
не будем пессимистами, не скажем
что наш стакан наполовину пуст
когда на треть он полон или даже
на четверть, на осьмушку, скажем: пусть
нам в этой жизни и не доливали
при нашей бедности какая грусть
не будем тары-бары, трали-вали
долива не дождясь в полупустой
не скажем, что на этом карнавале
чужие мы, а жизнь сплошной отстой
и дальше тишина, не шум и ярость
но тихое журчание ручья
и сделай милость, не пиши про старость
и ожидание небытия
и наплевать, что ничего не надо
в пыли забот и полузабытья
и никакой не надо нам награды
за то, что полуспим, полуживём
и не замайте нашу полуправду
мы за неё умрём и всех убьём
полу-востоком пахнет полу-запад
погрязший в полу-зле, полу-добре
такой приятный, но противный запах
портяночно-парфюмного амбре
и вкус такой же, тирамису-рыбный
шампанское и квас в одном ведре
восточный запад, навсегда обрыдлый
и обрыдалый западный восток
то сменовеховский, то изподглыбный
полу-уныние, полу-восторг
допустим, господа, недопустимый
случится с нами, бедными, облом
когда мы заняты неутомимо
не трахом, так войнушкою, баблом
не для себя, так на чужого дядю
вот тут-то в ясном небе голубом
из внеземной вселенской непрогляди
появится, и всем нам прилетит
во всём своём пылающем параде
гиперпространственный суперболид
и грозный ангел ветхого завета
жестокий ангел с огненным мечом
с небес в потоках яростного света
сойдёт не судиёй, но палачом
о нас, тупых козлищах, жалких суках
не всплачет, гекатомбой увлечён
и воцарится, не дождавшись звуков
из оперы аида, тишина
а он такой, красавец, руки в брюках
сквозь зубы цыкнет и пошлёт всех на
вы, люди, интересные созданья
забавные такие существа
не знаете неведомого знанья
и без конца болтаете слова
и чувствуете чувствами шестыми
по пьяни даже больше, чем стрезва
вам смыслов ни добавишь, ни отнимешь
словами переполнены умы
хотя могли бы обойтись одним лишь
богатым на оттенки звуком ы