Григорий Оклендский живёт на стыке двух великих океанов. Живёт на стыке научно-технических проблем и поэзии. И, похоже, поэзия всё чаще захватывает его в свои сети. Мне довелось работать с ним над одной из его рукописей, мы нещадно спорили. Я добивался от него большего технического умения и менее «неряшливой» рифмы, стилистической точности. Он настаивал на своём праве сосредоточиться на содержании стихотворения, представляя себе читателя, для которого это тоже важно. И вот такой неожиданный поворот: я пришёл к выводу, что он прав, стремясь к житейской правде в стихотворной речи. И написал ему об этом. Но видимо, что-то запало в его отношение к поэтическому слову. И появились тексты, наполненные ярко аллитерированными строками, точными метафорами, музыкой стиха, чему я искренне рад
Д.Ч.
ЖИЗНЬ ИЗМЕНИЛАСЬ…
* * *
Жизнь изменилась настолько, что «нахрен» (да!) пишется слитно.
Инопришельцы довольны, простым мужикам обидно.
Слитно – подобно легато, оно растечётся закатом.
Хрены восстанут с рассветом и мощно извергнут стаккато!
Жизнь архаична настолько, что «на!хрен» стоит неизменно.
Гордо стоит, не склоняясь под грубым напором пены.
«Старая бука, а помнит глухие года былые!
В прошлом служила Хер-буквой…»
Какие же люди злые!
Жизнь камуфляжна настолько, что «на-хрен!» никто не слышит.
Кто-то крышует, другие с размахом живут под крышей.
Громко кричать бесполезно, лишь воздух глотнешь калёный.
Город по самые уши лежит под снегом, зачищенный поимённо.
КУРСИВОМ…
Притихший город дышит осенью
И ненавязчиво красив...
Прощальный лист в прожилках проседи
Рисует в воздухе курсив.
И оплетает паутина
Воспоминаний кружева.
И не стыдится слёз мужчина,
Забыв нежнейшие слова.
А голова – давно седая,
К земле склонилась голова
И слушает, не умирая –
Пока жива.
ТРЕВОЖНОЕ
Застывший город. Берег моря.
Ни дна, ни кораблей.
Собаки чуют запах горя,
Чураются людей.
Прохожих мало. Все по парам.
Как в связке. Связь прочна?
И омывает берег старый
Усталая волна.
Она касается лодыжек.
Вздохнув, уходит в ночь.
И глядя вслед, тревожно дышишь,
Стараясь превозмочь...
Часы идут, а время встало.
Безумье снов.
Нас будет много или мало
В конце концов?
ОСЕННИЙ МЕСЯЦ МАРТ
Февраль – одарит жарким летом,
дождём, стекающим с листа,
блеснут волною эполеты
гусаров Южного Креста.
Бесстрашно прыгаешь с обрыва
и оставляешь за спиной
миллиарды лет Большого взрыва,
земной угрюмый непокой.
Нырнёшь в глубины океана,
где истин кладбище – на дне:
жизнь – незалеченная рана,
судьба – заложница обмана,
природа – вечна, первозданна
и не подвластна Сатане.
...А завтра мартовские иды
весну ли, осень принесут
на жадный жертвенник ковида,
верша незримо страшный суд.
ПРО ЭПОХУ
Ты понимаешь, славный имярек –
Иллюзии невыгодны эпохе.
Они как выдох на последнем вдохе.
Как старомодный водевильный грех.
Дотрахалась эпоха. Это факт!
До котиков щенячих! До бесплодья!
И где теперь былое благородье?
Мне жаль эпоху. Занавес. Антракт.
* * *
Выйду я однажды из себя
за границы ложного приличья.
Чтоб нести пургу до декабря,
чтоб метель затрепетала дичью.
Опустели улицы, мертвы
фонари, дороги, вездеходы.
Пешеходу хочется завыть,
в конуру нырнув от непогоды.
Птицы, одолевши полпути,
в спешке возвращаются обратно.
В облаках покоя не найти,
не простить осоловевших братьев.
Коченеет кормчий на посту.
Обжигаясь, капает крамола.
Служки шлют султану бересту.
Гоголем король летает голый.
ПРЕДНОВОГОДНЕЕ
Метелица, которая грядёт,
третирует Слона в посудной лавке.
Хромой Осёл по кличке «патриот»
на ёлку сел в предновогодней давке.
А Дед Мороз косит под старичка,
ему косяк недавно вышел боком.
Снегурочка сняла его с крючка,
пургою отметелила жестоко.
Безжалостное времечко, увы.
Поверженный Дедок сложил подарки
и отбыл, не поднявши головы,
туда, где жарко, нестерпимо жарко.
Ночные волки ищут днём с огнём
его неровный след на тротуаре.
Просвета не найти под фонарём –
лишь молнии залётные в ударе.
ДЕРЕВО СЕДОЕ
В этом мире нет твоей любимой –
обрастают небылью слова.
И куда ни глянь, необозримо –
горькая, былинная трава.
Уродилась та трава высокой –
закрывает горы облаков.
Может там, на облачке далеком,
спряталась в перину нежных слов
млечная невеста неземная –
хрупкой бестелесностью светла?
А душа, как веточка родная,
к дереву седому приросла.
ЗАКОН ПРИРОДЫ
Любовь – прелюдия разлуки.
Разлука – исповедь любви.
Её гони, её зови.
Уходят в прошлое подруги.
Дорогу освещают внуки.
Иди за ними. Се ля ви.
Чудесны юные побеги
прозрачной, хрупкой новизной,
умывшись утренней росой!
И ручейки, речушки, реки
раскрыли руки, чтоб навеки
наполниться живой водой.
Соцветий трепетные всходы
в обнимку учатся летать.
Не обратить мне время вспять
и не раздвинуть неба своды,
а исполнять закон природы –
детей от бурь оберегать.
НОЧНЫЕ ФОНАРИ
Пишу вам оттуда, откуда видней
Отчаянье гордых ночных фонарей.
Горят вполнакала в сырой полутьме,
Готовясь к шальной полуснежной зиме.
В кромешные ночи, от дома вдали,
Стоят часовые уснувшей земли,
Стоят на краю, над застывшей рекой,
Кивая прохожим седой головой.
А тени прохожих кривым околотком
Уходят во тьму торопливой походкой.
И лишь фонарям одиноким не спится –
Хотели бы раз побывать заграницей
И ночь освещать на большом перекрёстке,
Признавшись себе в откровении хлёстком:
Не стыдно чужбину назвать «дом родной»,
Печальней стократ, если дома – чужой.
ШАХМАТНОЕ
Старые потёртые шатры –
шахматной доски поля живые –
где горят высокие костры
и резвятся кони молодые.
Знать – слоны – бывают неверны,
но в бою храбры как офицеры!
Благородной поступью честны –
пешек не бросают под прицелом!
Пешки защищают Короля –
люд простецкий древний чтит обычай!
Их приносят в жертву не скорбя –
пехотинцев царского величия.
Я в гамбитах больше не силён.
Жертвую ладьёй, игру итожа.
Над шатром плывёт последний чёлн
за три моря. Эндшпиль безнадёжен.
ОКОЛОФУТБОЛЬНОЕ
Встающий со скамейки запасных
подобен гладиатору в беседке!
Трибуны рвут патрициев квасных
и требуют голов в футбольной сетке.
Газон зеленоглазый побледнел,
отвагою наполнено пространство,
атак кинжальных полный беспредел
неотвратим голокруженьем танца!
Вратарский «пятачок» – незримый спор
могучих, потных тел, ударов п'оддых.
А мяч летит «в девятку» до сих пор,
и бездыханным замирает воздух.
Все судьи в чёрных мантиях жрецов –
безмолвны, неподсудны и пристрастны.
Вершат судьбу, ведут подсчёт голов,
не оставляя побеждённым шанса.
Прожекторы поникли головой.
Табло погасло, опустив забрало.
Кто со щитом, тому и завтра в бой –
на остриё футбольного кинжала.
БЕССЛАВНОЕ
Все слова растеряли отныне свои первозданные смыслы.
И в молчаньи глухом партизанской тропою ушли за кордон.
Никому не понятны… а дома не скучно, и дым коромыслом –
В автозаках тепло, на морозе бесславный лютует закон.
Жалко, мат запретили – не только бесцельно гулять по улицам.
И широкий намордник с успехом заменит все маски узкие.
Говорят, что готовят указ о запрете на солнце жмуриться.
Что осталось?! Да, вырвать язык! Заодно – и могучий, русский.
СЛАВЯНСКИЙ БАЗАР
вот хитрован усатый патриот
его ни честь ни совесть не берёт
вот кардинал умноженный на ноль
он знает явки знает и пароль
два старых беса втёмную рулят
их носит безутешная Земля
глаза Земли срываются с орбит
звезда с звездой уже не говорит
подлунный мир висит на волоске
опричный ряд скрывается в леске
кто с палицей кто в маске кто с рублём
пропитан воздух сирым сентябрём
попрятались семь гномов на Руси
осталась Белоснежка гой еси
упрямо белоленты раздаёт
бесстрашно презирает вертолёт
волков боится - смотрит им в глаза
народ привычно смотрит в небеса
славянский открывается базар
на волю собирается гроза
…под шквальный ветер дождик моросит –
рыдает согревает и кровит
ИСКРЕННЕ ВАШ…
Почему-то с годами труднее услышать друг друга.
Как глухие упрямцы, мы внутрь обращаем свой взор.
И неясной тоской одиночество ходит по кругу,
вызывая к барьеру – на долгий мужской разговор.
Посреди обеспеченной, сытой, осмысленной жизни
не хватает порою пристрастных оценок друзей,
обжигающих взглядов, безумных любовных коллизий,
молодого задора, хороших живых новостей.
Привыкаешь к такому раскладу непросто, неловко.
Поредевший от времени список читаешь, скорбя.
Продолжаешь идти впереди, обходя остановки,
где забытых желаний трамвай поджидает тебя.