Князья Голицыны: (не)обыкновенная история

Жизнь, как известно, бывает удивительнее самого захватывающего кино. Прошлое открывает нам всё разнообразие судеб русских людей, волею революций и войн оказавшихся за пределами России. Не избежали жизненных коллизий и двое братьев Голицыных, Александр и Дмитрий, являющиеся представителями древнего русского княжеского рода, окончившие свои дни в Венгрии.

Нельзя сказать, что Венгрии в судьбе двух братьев было много, недаром сведения о венгерском периоде их жизни довольно поверхностны и скудны, но эта страна стала их последним пристанищем. Они оказались в эмиграции в довольно зрелом возрасте, имея за плечами богатую событиями и треволнениями жизнь. Младший брат, Дмитрий Петрович Голицын, писатель-беллетрист, публиковавшийся под фамилиями Муравлин и Чертков, был довольно известен в литературной среде России конца XIX начала XX веков и взбудоражил своим существованием не одну полемическую площадку Петербурга. История сохранила не только его произведения, но и отклики на них читателей и рецензии критиков, не всегда лицеприятные, как это часто бывает с русской критической мыслью. Старший, Александр Петрович, женился на крестьянке, которая на момент их встречи была замужем за солдатом, отбывавшим воинскую повинность вдали от молодой жены. Это был первый подобный случай в роду князей Голицыных, и Александр надолго впал в немилость среди своих родственников. Интересный факт: один из десяти детей Александра Петровича, Константин Голицын, стал прототипом героя знаменитой песни про поручика и корнета.

Но начнём, как водится, по порядку. Александр и Дмитрий были сыновьями князя Петра Петровича Голицына от брака его с Юлией Александровной Чертковой. Пётр Петрович, родившийся в селе Столбово в Гжатском уезде Смоленской губернии, числился в смоленских дворянах. Юлия Александровна была дочерью помещика штабс-капитана Александра Дмитриевича Черткова, владельца имения в селе Ламское с деревней Товарковой Ефремовского уезда Тульской губернии. Вот что удалось собрать из разрозненных библиографических источников в интернете^[1]: «В 1851 году по дарственной записи Александр Дмитриевич Чертков передаёт своё имение дочери, которая уже является поручицей и княгиней, женой поручика князя Петра Петровича Голицына. Сведений о том, что семья Голицыных после свадьбы или же после получения имения переехала проживать в имение села Ламское, нет. Все обстоятельства указывают на то, что в селе Ламское они длительное время не проживали или приезжали на очень короткий срок. Это подтверждается следующими обстоятельствами. 16 июня 1852 года у Голицыных родился первый сын Александр Петрович. В современных родословных, в формулярных списках о службе и других документах его место рождения не указано. И только в книжном издании 1892 года Голицына Николая Николаевича «Род князей Голицыных. Материалы родословные» указано место рождения Александра Петровича – «род. 16 июня 1852 года, в Сокольниках, под Москвою». В Сокольниках Дмитриевского уезда Московской губернии находилось имение Голицыной (Апраксиной) Натальи Степановны (1794-1890). Указом Правительствующего Сената от 7 февраля 1853 года за № 2996 Александр Петрович внесён в родословную книгу дворян Смоленской губернии». О Дмитрии Петровиче мы читаем там же: «Также и дочь, и второй сын Петра Петровича не были уроженцами села Ламское. Дочь Софья Петровна Голицына (Муромцева) родилась 26 марта 1855 в г. Москве, а Дмитрий Петрович Голицын родился 6 декабря 1860 года в Висбадене, Германия. В 1912 году Дмитрию Петровичу, вместе с нисходящим потомством, было разрешено именоваться князем Голицыным-Муравлиным».

Надо сказать, что статьи в Википедии удостоился только Дмитрий Петрович. Об Александре Петровиче мы узнаём из самых разных источников и из библиографических материалов энциклопедии Брогауза и Ефрона. Сведений о детстве братьев не найдено. Но известно, что в 1872 году Александр Петрович окончил Императорский Александровский лицей и в тот же период времени был определён на службу в Государственную Канцелярию с чином коллежского секретаря и зачислен сверхштатным чиновником с жалованием 200 рублей в год. В 1875 году был повышен в чине, стал титулярным советником. Прослужив в Государственной канцелярии до 1881 года, уволился со службы по болезни. Именно с отставки князя и возвращения его в родовое имение в селе Ламское начинается его государственная и общественная деятельность, а также происходят изменения в личной жизни. В формулярном списке о службе Александра Петровича, помимо прочего, указаны должности Ефремовского уездного предводителя дворянства, мирового судьи, ассистента на коронации Николая II, за что он был награждён двумя серебряными медалями в память об этом событии, состоял среди участников по контролю первой переписи населения в 1897 году. В начале ХХ века был назначен на должность вице-губернатора Калужской губернии. Так же Александр Петрович много жертвовал на строительство и ремонт церквей на своей земле.

С будущей женой, крестьянкой Еленой Ивановной, он познакомился по приезде в имение. По меркам нашего времени, он был довольно молод: 36 лет. Его будущей жене, связь с которой наделала много шума среди дворянства, было 27 лет. Известно, что Елена Ивановна в то время была замужем и ждала мужа из армии. Один за другим у них рождаются трое детей, и чтобы дети избежали статуса незаконнорожденных, Александр Петрович откупается от вернувшегося со службы мужа парой лошадей и 40 десятинами земли. Поженились Александр Петрович и Елена Ивановна в 1889 году, после её развода. Забавно, что в документах о браке Елена Ивановна числится в звании временной купчихи. Читаем в материале, представленном в интернете Людмилой Коншиной: «Звание временной купчихи Елена Ивановна, видимо, получила для того, чтобы показать, что князь женится не на простой крестьянке. Но в родословной Голицыных, составленной князем Н.Н. Голицыным и изданной в 1892 году, данные о жене Александра Петровича не указаны. Сделана следующая запись: «с 1888 женат на №№ (2 детей)». Родственники князя были недовольны его женитьбой на крестьянке и, видимо, поэтому сделана такая некорректная запись»^[2]. Некогда простая солдатка, став княжной, быстро забыла своё происхождение и стала вести себя высокомерно, что совсем не понравилось её односельчанам. Настолько, что, по легенде, когда она умерла, крестьяне вытащили её прах из склепа и растоптали по земле. Насколько это правда, знает теперь только небо. Нам же известно лишь то, что прожила она всего 47 лет, родив Александру Петровичу десятерых детей.

Дмитрий Петрович Голицын имел не менее яркую биографию. Если Александр Петрович был, исходя из косвенных фактов и свидетельств, человеком «земным», то судьба его младшего брата была наполнена творчеством во всех смыслах этого слова. Тайный советник, член правой группы Государственного совета, писатель, поэт, драматург, общественный деятель, один из учредителей и первый председатель совета Русского собрания, он получил образование так же, как и брат, в Императорском Александровском лицее. По окончанию его в 1881 году отбывал воинскую повинность в лейб-гвардии Павловского полка. Как пишет в своём материале исследователь А.В. Демидова: «<…> Дмитрий Петрович поступил на службу в Государственную канцелярию, был помощником статс-секретаря Государственного совета, с 1902 года князь Голицын стал членом Совета министра народного просвещения. С 1906 года он – товарищ главноуправляющего, а с 1 января 1910 года главноуправляющий Собственной Его Императорского Величества канцелярией по учреждениям императрицы Марии. В 1912 году князь Голицын был назначен членом Государственного совета, в котором входил в правую группу. В 1915–1916 годы, как член кружка сенатора А. А. Римского-Корсакова, он разрабатывал планы контрреволюционных мер и составлял записки Николаю II»^[3].

Заниматься творчеством Дмитрий Петрович начал ещё в лицее, взяв в качестве псевдонима вторую фамилию своего рода – Муравлин. Из его ранних стихотворений известны «Воспоминанье» и «Ночью», которые были опубликованы в журнале «Живописный обзор» в 1879 году. Так же он печатался в газете «Гражданин», журнале «Нива». Первые его прозаические опыты, включающие в себя рассказы и эскизные зарисовки, публиковались в журнале «Русский вестник». Книга «Убогие и нарядные. Очерки и наблюдения», а также роман «Тенор», выпущенные в Санкт-Петербурге в 1884-85 гг., вызвали в петербургском свете переполох, породив скандальную сенсацию по причине «узнаваемости» прототипов персонажей и обстоятельств их личной жизни. Высший свет русского дворянства предстал под пером неизвестного писателя скопищем монстров и ничтожеств: «<…> отцы – поголовно выжившие из ума ... маменьки, или совсем сумасшедшие... или негоднейшие бабы; сынки – кутилы, пьяницы, моты, негодяи и даже просто воры; дочки – дуры и развратницы»^[4]. С выходом следующего романа «Баба» (СПб., 1885) псевдоним «клеймителя» был раскрыт, и Дмитрий Петрович быстро приобрел репутацию одного из самых плодовитых беллетристов в литературном Петербурге. Его произведения издавались до конца XIX века – почти ежегодно, отдельными книгами. Романы «Хворь. Петербургская история», «Мрак», «Около любви», «Поэзия», «Будни», сборник «Повести и рассказы» и т. д., расхватывались читателями, как горячие пирожки. В центре внимания Дмитрия Голицына-Муравлина были либо слабохарактерные вырожденцы, либо «нахальные баловни фортуны», цинично адаптирующиеся к новым условиям жизни, в которых властвуют лишь «всесильные рубли».

Сюжеты он брал из собственных наблюдений за житейскими и социальными сферами бытия высшего света. При такой популярности творчество Дмитрия Петровича нередко оказывалось на острие пера литературных критиков, которые отзывались о его трудах чаще всего нелицеприятно и раздраженно: «<…> по словам рецензента, Муравлину не хватило «ни чутья, ни знания жизни на разумение, что всё им описываемое не составляет исключительных признаков именно высшего общества» (РМ, 1885, No 6. Библ. отд., с. 5), а характерно в целом для российской жизни пореформенных десятилетий»^[5]. Найденный прием, давший в первых книгах некоторый художественный эффект, – соединение фактуры и достоверности «натуры», свойственных физиологическому очерку, со свободой вымысла – Муравлин, по словам критиков, механически эксплуатировал в продолжение всей своей писательской деятельности. С появлением каждой следующей книги критика укреплялась в мнении, что «<…> место, занимаемое Муравлиным в современной литературе, – «одно из тех средних мест», с которого нет никакой возможности «передвинуться вперёд», но есть опасность «опуститься ешё ниже», ибо он «повторяет самого себя»»^[6].

Дмитрия Петровича называли то великосветским бытописателем, то «беллетристом-фотографом». Неоднократно отмечалось, что писатель Муравлин не имеет понятия о психологии, потому что чаще всего в своих книгах он затрагивает лишь внешние стороны жизни высшего общества, не обращая внимания на внутреннюю жизнь личности, на её душевные побуждения. Если его наблюдательности критики поначалу отдавали должное, то со временем стали упрекать в несамостоятельности во всём, что касается формы. Отмечалось также, что романы Муравлина строятся по образцу европейского романа – с его чётко очерченной интригой и без каких-либо лирических и философских отступлений. Забавно, но это именно то, на чём строится вся современная наша беллетристика, поэтому нельзя сказать, что данная тенденция сильно изменилась в XXI веке.

Главное противоречие, которое приводило критиков в недоумение, заключалось в том, что, сам являясь представителем аристократического общества, автор давал в своих произведениях такую ужасающую картину разврата, низости, тупости и вырождения аристократии, какую не сумел бы воссоздать самый ярый её противник. Но это противоречие снималось чётко обозначенными позициями самого Дмитрия Петровича, который считал себя блюстителем чистоты кастовых устоев, непримиримым к порокам, поразившим высший свет.

В 1901 году он стал одним из учредителей, а затем и первым почётным членом литературно-политического клуба «Русское собрание». Ему принадлежала формулировка главной задачи собрания, записанная в Уставе, как «содействие укреплению в общественном сознании и проведению в жизнь исконных творческих начал и бытовых особенностей русского народа». Эта мысль проходит сквозной темой ряда его романов, которые в очередной раз подняли волны возмущения среди критиков. Их называли «бредом расстроенного воображения», не имеющего «ничего общего с искусством». Тем не менее, успех его книг среди массового (по меркам времени) читателя был оглушительным. Глядя из времён нынешних, можно сказать, что Дмитрий Голицын-Муравлин показал тем, кто не имел доступа к кулуарам русской аристократии, её изнанку, которая, по его мнению, в корне отличалась от того, как она позиционировала себя на рубеже веков, и дал гражданскому обществу пищу для собственных размышлений и выводов.

«Русская идея» являлась одной из сквозных идей не только его прозаических произведений, но и драматургических опытов. В 1900-х гг. он написал драму в стихах из жизни Московской Руси – «Максим Сумбулов» – которая ещё раньше была набросана им в прозаическом варианте и успешно поставлена Литературно-артистическим кружком Петербурга в 1899 году. В отношении пьесы критики оказались более благосклонны, назвав её занимательной интригой, искусно вплетённой в историческую хронику. Переменно успешны были его пьесы «Сон услады», «Кащей», «Углическое действо».

После 1905 года Дмитрий Голицын-Муравлин выступал в российской печати лишь эпизодически. В этот период он писал рассказы о детской психологии, мелодрамы, стихи о детстве и старости, стихи верноподданических настроений. Исследователь И.Е. Гитович пишет в своей статье о русских писателях 1800-1917 гг. следующее: «В 1910, когда отмечалось 25-летие литературной деятельности Муравлина, и спустя пять лет, в 30-летннй юбилей, главной чертой его «писательства» были названы «служение славянству» <…> и «аристократизм, как бережение кастового превосходства», пронизывающие всё его творчество и общественную деятельность»^[7].

В 1920 году Дмитрий Петрович Голицын-Муравлин бежал из Советской России и жил в Венгрии. Ещё раньше, практически сразу после событий 1917 года, покинула родовое имение в селе Ламское вся семья Голицыных, включая его старшего брата Александра. На сегодняшний день от имения, которое после революции было приспособлено под хозяйственные нужды большевиков, осталось лишь одноэтажное строение с сохранившимися колоннами. О деятельности Александра Петровича, с 1911 года женатого вторым браком на Шастовой Надежде Николаевне, пережившей его на несколько лет и умершей в Венгрии, известно мало. О Дмитрии Петровиче сведений побольше: он писал статьи для венгерских газет, выступал с лекциями по русской литературе. В 1921 году был представителем Высшего монархического совета в Венгрии, а с 1922 года – представителем великого князя Кирилла Владимировича, которому предлагал объявить себя местоблюстителем престола по примеру венгерского адмирала Хорти. Однако вскоре он отошёл от политических дел, что не повлияло на его литературную деятельность: стихи и статьи активно печатались в эмигрантском журнале «Двуглавый орёл». В его стихах того времени прослеживаются мотивы грусти о своей стране, о людях, которым пришлось её покинуть. В стихотворении «Молитва» он пишет:

Боже правый, будь нам силой

В эти тягостные дни…

Заступи, спаси, помилуй,

Благостию сохрани.

Последние же стихи Дмитрия Голицына-Муравлина пронизаны верой в будущее возрождение Отчизны, – на тех принципах, какие он в своих произведениях всегда провозглашал открыто:

Я дошёл, пойдут другие дале,

Я могу, им указавши путь,

Отдохнуть,

Пусть они спешат к пресветлой дали,

Чтоб Руси величие вернуть.

(«День настанет…»)

На сегодняшний день известно, что могила Дмитрия Петровича, скончавшегося в 1928 году и похороненного на одном из кладбищ в Вышеграде, не сохранилась. Однако могила его старшего брата, умершего годом раньше, находится на небольшом деревенском кладбище на юге Венгрии, в деревне Денчхаза. Об этом не так давно узнал исследователь русской эмиграции в Венгрии историк Аттила Колонтари, когда с ним связались потомки венгерских дворян, которые принимали у себя братьев Голицыных в 1920-х годах^[8]. Будем надеяться, что рано или поздно, исследователи Русского Зарубежья прольют свет на многие факты биографии двух братьев, и их судьбы, как и судьбы многих беженцев того времени, займут своё место в истории зарубежной русскоязычной культуры.