Творческий портрет

Автор публикации
Галина Погожева ( Франция )
№ 1 (5)/ 2014

Ты помнишь, Алёша...

Поэт Алексей Бердников

 

В начале девяностых вышел фильм Питера Уира, с не очень точно переведенным названием, «Общество мёртвых поэтов». Вообще, переводить заголовки трудно, и дословно иногда не переведёшь. Не звучит, и всё. По сути, надо бы: «Содружество пропавших поэтов». Французы, кстати, так и перевели. Ведь те, о ком шла речь, были не мёртвые. А совсем ещё живые, о! К слову, кино было совсем не о поэтах и очень разочаровало. А очаровало само название, почему, собственно, я и помчалась смотреть.

Дело в том, что такое содружество было: у нас, в Москве, теперь уже давно. И поэты все из него – пропали, хотя вовсе и не умирали. В конце семидесятых хаживали мы на поэтический семинар Слуцкого в какой-то огромный дом культуры в центре Москвы. Это было одно из редких мест, где многочисленные московские непечатные поэты, довольно уже великовозрастные, могли собираться и знакомиться с творчеством себе подобных. Заунывный официоз в толстых журналах давно уже никто не читал, что не мешало его представителям неплохо существовать на гонорары. Как теперь оказалось, для многих это хождение к Слуцкому оказалось необычайно важным в жизни и незабываемым.

Собирались там часов в шесть вечера, заканчивалось не поздно. И начиналась неофициальная часть. То есть семинар распадался на маленькие группки и направлялся в близлежащие кафе, пельменные или к кому-то на кухню, читать и слушать дальше, запивая вином или водкой. Как-то сразу меня пригласили в одну из таких компаний. Все члены группы были меня сильно старше, что мне чрезвычайно льстило. Все очень колоритные. Худенькая, стриженная, хорошенькая Люба Гренадер, взрывчатая смесь кавалерист-девицы Дуровой и Зинаиды Гиппиус, неразлучная с ней романтическая длинноволосая Юля Сульповар – про них даже ходил по Москве незлобный стишок:

 

Через Большой Кремлёвский сквер,

Через Тверской бульвар

Идёт девица Гренадер

С девицей Сульповар.

 

Типичный одессит Гарри Гордон и меланхоличный москвич Алексей Королёв, столь же разные, как и предыдущая пара. И ещё кто-то неприметный, кого я поначалу и не заметила. Невысокий, неброский лысеющий человечек, похожий чем-то на Суворова, внимательно всех слушал и до времени молчал. Эту скромную манеру держаться почти все, я в том числе, неправильно оценивали, в результате чего не сразу и обратили внимание на Бердникова. А Алёша Бердников тогда работал переводчиком, как в последствии я, только с итальянского. Так что дело было и в воспитании хорошем, и в профессиональной привычке не соваться вперёд. Но вот до него дошла очередь читать. Это был какой-то гром среди ясного неба – гром победы. Оказалось, что как раз в те дни писалось им не стихотворение, а книга – роман в сонетных венках и октавах, как он буднично сообщил. И мы стали первыми слушателями очередного «Героя нашего времени», а точнее романа «Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души». И стали жить от главы до главы этой необычайной тредиаковской эпопеи, и это было поинтереснее теперешних сериалов:

 

О, грусть России железнодорожной

С полудремотной песнью колеса,

Снегами полустанков и острожной

Тоской! Зато как сини небеса!

Как погружает душу в сон тревожный

Таёжных веток хрупкая краса!

И часто в белом, голубом, зелёном

Жидков дремал в скупом тепле вагонном.

 

Как грустно поезда кричат зимой!

Как струны, стонут стынущие рельсы,

И там, где кипятков пролился зной,

На стёклах расцветают эдельвейсы.

Вокзал стоит от воздуха хмельной.

Звонок томителен. Снегов завесы

Поплыли, весь вагон в пазах запел,

И кто-то там в купе вошёл и сел.

 

То женщина. Она в мехах пахучих

С мороза. Что за свежесть крепких щёк!

Разделась, села у окна. Попутчик

Глядит, как бровь черна, как лоб высок.

Раскрыла книгу... Только бы без штучек...

– Вы едете далёко? – На Восток...

– Издалека? – в глазах её сердечность.

Он отвечает ей, что едет вечность.

 

Несколько лет писался и слушался нами этот необычайный советско-флорентийский эпос, и мы любили, как своих, его героев – Тётушку, Отца, Мать и иже с ними ушедшую натуру:

 

По специальности отец – горняк,

Провёдший годы под землёй без мала,

Любивший птиц, ежей, гадюк, собак

Со всею страстностью оригинала,

Что мать моя, его жена, никак

Не одобряла и не принимала.

«Ты постеснялся бы при мне хотя б

В дом приводить дроздов и разных жаб!»

Он усмехался ей в лицо беззлобно,

Насвистывал «... красавица... постой!»

И приходил гигантский пёс, подобно

Эсминцу на мотив его простой.

 

... и приходящую им на смену Бедную Тварь:

 

Кто выдумал тебя? Кто источил?

Кто дал такую силу бедной твари?

Звучать томительнее страдивари

Кто твой хребет и ноги научил?

 

Причём Бедная Тварь вскоре присоединилась к компании, но она стихов не писала, чего и не требовалось, поскольку Бердников писал за десятерых. Я до сих пор всего не прочитала и мечтаю иногда: вот выйду на пенсию, буду сидеть в шезлонге и не спеша почитывать все эти романы в сонетных венках и октавах. Сонетами Бердников заразил всю Москву – писали все мы, писал Ревич, многие пожилые и совсем юные пииты. Бердников как-то привёл сынка, студента консерватории, и тот бойко принялся читать отлично сработанные сонеты. Так что если найдёте у кого сонетный венок, датированный семидесятыми-восьмидесятыми, не сомневайтесь, откуда у него ноги растут. Борис Абрамович Слуцкий как-то особо выделял Алёшу, а этот старый солдат редко ошибался.

Причем Алёша на сонетных венках не думал останавливаться:

 

Не надо в честь твою писать хорала? / Тогда, быть может, гимны? Я бы смог... / Как раз для гимнов эта мгла и смог... / А на мотив хоть Старого капрала! / Или венок сонетов магистрала / Столь вычурного, что спасай нас Бог! / Или эклогу закатать в сапог, / Да так, чтоб самого слеза пробрала! / Чтоб счёл меня своим Санкт-Петерборх, / Чтоб был в Москве я проклят всенародно. / Соборно! Всенощно! Садогородно! / Чтоб ЦДЛ из недр меня исторг. / Да чтоб: «Ступай ты, брат, куда угодно!» / Мне молвил со щита Святой Георг. / Нет, я ему скажу: Святый Георг! / Москвы светлопрестольной покровитель! / Санкт-Петерборха брат и отравитель! / Чем гнать меня, веди уж сразу в морг. / А то ещё есть Лондон и Нью-Йорк – / Загубленных талантов всех обитель, – / Так сразу не обидь, душегубитель, / А посылай в что далее – Нью-Йорк...

 

Кстати, о ЦДЛ, тогда святая святых – пускали туда только членов Союза! А хорошее, удобное место для встреч, с буфетом, с рестораном, с мягкими диванами. Годы спустя меня долго не хотели туда пущать, когда пришла я переводить синхронно кино для избранных… Но на всякие мероприятия, поэтические вечера, можно было просочиться и потом сидеть в буфете, воображая, что ты не хуже других. Почему-то с этим ЦДЛом связаны в моей памяти некоторые главы Дивных роз… и переводы сонетов Петрарки, которые не брало у Бердникова ни одно издательство. Недавно зашла туда на один поэтический вечер – вход свободный – обветшал, освещение тусклое, все в прошлом… откуда донеслось эхо:

 

Душевный мир без боя мной потерян,

Надежды жар - под леденящим страхом, -

И то взлетаю ввысь, подобно птахам,

То с неба вержусь, тяготенью верен,

Казалось бы: могу единым махом

От той, кем ни приближен, ни похерен, -

Уйти; и мой мятеж, благонамерен,

Незапертую дверь вдруг сыплет прахом;

Тогда, чтоб зарыдать иль рассмеяться,

Не нужно мне гортани или глаза, -

Но только боль - чтоб ею пропитаться,

Отчаянья на грани и экстаза:

То мру, то воскресаю - как от сглаза:

Затем что с вами не могу расстаться!

 

Содружество наше долго не просуществовало – сначала заболел Слуцкий и закрылся семинар, потом старшие товарищи из-за чего-то, кажется, поссорились или не сошлись во взглядах на пятистопный ямб, и наш кружок распался. Мне пришлось начать работать и учиться, и с Бердниковым мы виделись очень редко, раз в несколько лет – оба работали с иностранцами и колесили по стране. Потом грянула перестройка, и работу пришлось искать за границей. Там везде пускали, побывала я во Флоренции, в Ареццо, где витали тени Петрарки и примкнувшего к нему Бердникова… И где наступила такая жизнь, что ежедневно вспоминалась мне строчка из вечного Жидкова: «Отец мой умер на войне, а мать / Сошла с ума от пытки неустройством»…

И вот в начале нулевых позвал меня в гости, загадочно улыбаясь по телефону, страстный любитель поэзии, энтузиаст Александр Кривомазов, ещё в советские нешуточные времена приглашавший на квартирные чтения для физиков непечатных лириков – у него я однажды выступала напополам с великим Ерофеевым – Венечкой, разумеется. Пообещал сюрприз. Сюрпризом оказался улыбающийся, румяный, слегка пополневший Алексей Бердников! За это долгое погубленное лично мной время Бердников успел окопаться в Ванкувере, где работает профессором, написать! и издать! десяток книг, одну из которых торжественно мне подарил. Это было десять лет назад, и до сих пор я её читаю, с неизменным наслаждением, но медленно. Ведь это как идти по лесу по колено в колючих и цеплючих зарослях ежевики. Узенькая, длинная, плохо сшитая книжица «ХХ век. Фуги и щлягеры», изданная «Просодией», как и все остальные. То есть нашёлся, наконец издатель, поверивший в Алексея Бердникова. Бердников не стал выбрасывать или переправлять свои ранние стихи и переводы, как делали, увы, многие, например, Пастернак, – а бережно поставил во главы углов, обыграл и украсил своими же рисунками в этой книге.

Открывать можно наугад, гадать, как по Библии, всё равно за сюжетом не уследить:

 

Чистый снег с седых бугров в осенних

Жёстких травах задувает в память.

Мыслю сердца не переупрямить

Бьющегося в прожитых мгновеньях.

Снимешь наст, а там от струй весенних

Пышет жаром новой жизни наметь.

Земляники огненная камедь

Проступила в травистых плетеньях.

И среди снегов равнины русской

Солнцем опалённый и циничный

С белозубою улыбкой хичной

Над набедренной повязкой узкой,

В жёстких травах я. Я – земляничный.

 

Ну и так далее. Бердников – это не кусок хлеба, а огромный пышный каравай для будущих славистов и лингвистов. Сидит себе в Ванкувере, на письма откликается то присылкой собственной биографии, подписанной какой-то неизвестной дамой – подозреваю, что даму сию сам он измыслил и источил. А то переводы на английский своих творений. И никогда словечка в простоте, от себя или о себе. Никто не знает, как живёт в далекой Канаде поэт Бердников, ни у кого нет телефона, неизвестно, будет ли когда в Москве и как его там ловить. Оплели его, как Офелию, зелёные плети словесности и скрыли из вида.

В тот вечер у Кривомазова мы засиделись допоздна, потом спохватились, что метро закроется, и побежали вдвоём к метро. Бердников извлёк из кармана карточку москвича и с достоинством прошёл через турникет. На мой вопрос, как это, пояснил, что он теперь пенсионер, а проезд в Москве для пенсионеров бесплатный. Я поинтересовалась, разве можно пенсию получать и тут и там. «Нужно!» – с уверенной улыбкой ответствовал Бердников. И исчез. Неужели навсегда?

Алёша ! Ты хоть помнишь, сколько нас тебя любит и ценит?

 

P.S. Дорогие друзья-поэты! Те, кому словосочетание Алексей Бердников незнакомо, настоятельно рекомендую его почитать. Роман «Жидков» есть и в интернете, и продаётся на Озоне.ру. В интернете же можно найти переводы Петрарки, Шекспира.

 

БИБЛИОГРАФИЯ:

«Жидков, или О смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души». Роман в венках сонетов. М.: Просодия, Аналитика-Пресс, 1999.

«Записки доктора Иволгина. 1984». Роман в стихах. М.: Просодия, 2000.

«Городок всегда». Роман в стихах. Ванкувер: Prosodia, 2001.

«ХХ век: фуги и шлягеры». Роман. М.: Prosodia, 2002.

«Блеск и нищета плюсквамперфекта». Полное собрание стихотворений. Б.м.: Prosodia, 2003.

«Розы и тернии браков на небесах: Романическое триединство, 1964–1980». М.: Prosodia, 2003.

«Погибель замыслов: История – театр – роман Шекспира – роман Пчелы». М.: Prosodia, 2003.

«Ночи на Сухаревке». Moscow – Vancouver – Quebec: Prosodia, 2004.

«Нищий принц: Слово». Moscow – Vancouver – Quebec: Prosodia Publishers, 2005.

«Рем, или Все браки на небесах». М.: Просодия, 2006.