В начале девяностых вышел фильм Питера Уира, с не очень точно переведенным названием, «Общество мёртвых поэтов». Вообще, переводить заголовки трудно, и дословно иногда не переведёшь. Не звучит, и всё. По сути, надо бы: «Содружество пропавших поэтов». Французы, кстати, так и перевели. Ведь те, о ком шла речь, были не мёртвые. А совсем ещё живые, о! К слову, кино было совсем не о поэтах и очень разочаровало. А очаровало само название, почему, собственно, я и помчалась смотреть.
Дело в том, что такое содружество было: у нас, в Москве, теперь уже давно. И поэты все из него – пропали, хотя вовсе и не умирали. В конце семидесятых хаживали мы на поэтический семинар Слуцкого в какой-то огромный дом культуры в центре Москвы. Это было одно из редких мест, где многочисленные московские непечатные поэты, довольно уже великовозрастные, могли собираться и знакомиться с творчеством себе подобных. Заунывный официоз в толстых журналах давно уже никто не читал, что не мешало его представителям неплохо существовать на гонорары. Как теперь оказалось, для многих это хождение к Слуцкому оказалось необычайно важным в жизни и незабываемым.
Собирались там часов в шесть вечера, заканчивалось не поздно. И начиналась неофициальная часть. То есть семинар распадался на маленькие группки и направлялся в близлежащие кафе, пельменные или к кому-то на кухню, читать и слушать дальше, запивая вином или водкой. Как-то сразу меня пригласили в одну из таких компаний. Все члены группы были меня сильно старше, что мне чрезвычайно льстило. Все очень колоритные. Худенькая, стриженная, хорошенькая Люба Гренадер, взрывчатая смесь кавалерист-девицы Дуровой и Зинаиды Гиппиус, неразлучная с ней романтическая длинноволосая Юля Сульповар – про них даже ходил по Москве незлобный стишок:
Через Большой Кремлёвский сквер,
Через Тверской бульвар
Идёт девица Гренадер
С девицей Сульповар.
Типичный одессит Гарри Гордон и меланхоличный москвич Алексей Королёв, столь же разные, как и предыдущая пара. И ещё кто-то неприметный, кого я поначалу и не заметила. Невысокий, неброский лысеющий человечек, похожий чем-то на Суворова, внимательно всех слушал и до времени молчал. Эту скромную манеру держаться почти все, я в том числе, неправильно оценивали, в результате чего не сразу и обратили внимание на Бердникова. А Алёша Бердников тогда работал переводчиком, как в последствии я, только с итальянского. Так что дело было и в воспитании хорошем, и в профессиональной привычке не соваться вперёд. Но вот до него дошла очередь читать. Это был какой-то гром среди ясного неба – гром победы. Оказалось, что как раз в те дни писалось им не стихотворение, а книга – роман в сонетных венках и октавах, как он буднично сообщил. И мы стали первыми слушателями очередного «Героя нашего времени», а точнее романа «Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души». И стали жить от главы до главы этой необычайной тредиаковской эпопеи, и это было поинтереснее теперешних сериалов:
О, грусть России железнодорожной
С полудремотной песнью колеса,
Снегами полустанков и острожной
Тоской! Зато как сини небеса!
Как погружает душу в сон тревожный
Таёжных веток хрупкая краса!
И часто в белом, голубом, зелёном
Жидков дремал в скупом тепле вагонном.
Как грустно поезда кричат зимой!
Как струны, стонут стынущие рельсы,
И там, где кипятков пролился зной,
На стёклах расцветают эдельвейсы.
Вокзал стоит от воздуха хмельной.
Звонок томителен. Снегов завесы
Поплыли, весь вагон в пазах запел,
И кто-то там в купе вошёл и сел.
То женщина. Она в мехах пахучих
С мороза. Что за свежесть крепких щёк!
Разделась, села у окна. Попутчик
Глядит, как бровь черна, как лоб высок.
Раскрыла книгу... Только бы без штучек...
– Вы едете далёко? – На Восток...
– Издалека? – в глазах её сердечность.
Он отвечает ей, что едет вечность.
Несколько лет писался и слушался нами этот необычайный советско-флорентийский эпос, и мы любили, как своих, его героев – Тётушку, Отца, Мать и иже с ними ушедшую натуру:
По специальности отец – горняк,
Провёдший годы под землёй без мала,
Любивший птиц, ежей, гадюк, собак
Со всею страстностью оригинала,
Что мать моя, его жена, никак
Не одобряла и не принимала.
«Ты постеснялся бы при мне хотя б
В дом приводить дроздов и разных жаб!»
Он усмехался ей в лицо беззлобно,
Насвистывал «... красавица... постой!»
И приходил гигантский пёс, подобно
Эсминцу на мотив его простой.
... и приходящую им на смену Бедную Тварь:
Кто выдумал тебя? Кто источил?
Кто дал такую силу бедной твари?
Звучать томительнее страдивари
Кто твой хребет и ноги научил?
Причём Бедная Тварь вскоре присоединилась к компании, но она стихов не писала, чего и не требовалось, поскольку Бердников писал за десятерых. Я до сих пор всего не прочитала и мечтаю иногда: вот выйду на пенсию, буду сидеть в шезлонге и не спеша почитывать все эти романы в сонетных венках и октавах. Сонетами Бердников заразил всю Москву – писали все мы, писал Ревич, многие пожилые и совсем юные пииты. Бердников как-то привёл сынка, студента консерватории, и тот бойко принялся читать отлично сработанные сонеты. Так что если найдёте у кого сонетный венок, датированный семидесятыми-восьмидесятыми, не сомневайтесь, откуда у него ноги растут. Борис Абрамович Слуцкий как-то особо выделял Алёшу, а этот старый солдат редко ошибался.
Причем Алёша на сонетных венках не думал останавливаться:
Не надо в честь твою писать хорала? / Тогда, быть может, гимны? Я бы смог... / Как раз для гимнов эта мгла и смог... / А на мотив хоть Старого капрала! / Или венок сонетов магистрала / Столь вычурного, что спасай нас Бог! / Или эклогу закатать в сапог, / Да так, чтоб самого слеза пробрала! / Чтоб счёл меня своим Санкт-Петерборх, / Чтоб был в Москве я проклят всенародно. / Соборно! Всенощно! Садогородно! / Чтоб ЦДЛ из недр меня исторг. / Да чтоб: «Ступай ты, брат, куда угодно!» / Мне молвил со щита Святой Георг. / Нет, я ему скажу: Святый Георг! / Москвы светлопрестольной покровитель! / Санкт-Петерборха брат и отравитель! / Чем гнать меня, веди уж сразу в морг. / А то ещё есть Лондон и Нью-Йорк – / Загубленных талантов всех обитель, – / Так сразу не обидь, душегубитель, / А посылай в что далее – Нью-Йорк...
Кстати, о ЦДЛ, тогда святая святых – пускали туда только членов Союза! А хорошее, удобное место для встреч, с буфетом, с рестораном, с мягкими диванами. Годы спустя меня долго не хотели туда пущать, когда пришла я переводить синхронно кино для избранных… Но на всякие мероприятия, поэтические вечера, можно было просочиться и потом сидеть в буфете, воображая, что ты не хуже других. Почему-то с этим ЦДЛом связаны в моей памяти некоторые главы Дивных роз… и переводы сонетов Петрарки, которые не брало у Бердникова ни одно издательство. Недавно зашла туда на один поэтический вечер – вход свободный – обветшал, освещение тусклое, все в прошлом… откуда донеслось эхо:
Душевный мир без боя мной потерян,
Надежды жар - под леденящим страхом, -
И то взлетаю ввысь, подобно птахам,
То с неба вержусь, тяготенью верен,
Казалось бы: могу единым махом
От той, кем ни приближен, ни похерен, -
Уйти; и мой мятеж, благонамерен,
Незапертую дверь вдруг сыплет прахом;
Тогда, чтоб зарыдать иль рассмеяться,
Не нужно мне гортани или глаза, -
Но только боль - чтоб ею пропитаться,
Отчаянья на грани и экстаза:
То мру, то воскресаю - как от сглаза:
Затем что с вами не могу расстаться!
Содружество наше долго не просуществовало – сначала заболел Слуцкий и закрылся семинар, потом старшие товарищи из-за чего-то, кажется, поссорились или не сошлись во взглядах на пятистопный ямб, и наш кружок распался. Мне пришлось начать работать и учиться, и с Бердниковым мы виделись очень редко, раз в несколько лет – оба работали с иностранцами и колесили по стране. Потом грянула перестройка, и работу пришлось искать за границей. Там везде пускали, побывала я во Флоренции, в Ареццо, где витали тени Петрарки и примкнувшего к нему Бердникова… И где наступила такая жизнь, что ежедневно вспоминалась мне строчка из вечного Жидкова: «Отец мой умер на войне, а мать / Сошла с ума от пытки неустройством»…
И вот в начале нулевых позвал меня в гости, загадочно улыбаясь по телефону, страстный любитель поэзии, энтузиаст Александр Кривомазов, ещё в советские нешуточные времена приглашавший на квартирные чтения для физиков непечатных лириков – у него я однажды выступала напополам с великим Ерофеевым – Венечкой, разумеется. Пообещал сюрприз. Сюрпризом оказался улыбающийся, румяный, слегка пополневший Алексей Бердников! За это долгое погубленное лично мной время Бердников успел окопаться в Ванкувере, где работает профессором, написать! и издать! десяток книг, одну из которых торжественно мне подарил. Это было десять лет назад, и до сих пор я её читаю, с неизменным наслаждением, но медленно. Ведь это как идти по лесу по колено в колючих и цеплючих зарослях ежевики. Узенькая, длинная, плохо сшитая книжица «ХХ век. Фуги и щлягеры», изданная «Просодией», как и все остальные. То есть нашёлся, наконец издатель, поверивший в Алексея Бердникова. Бердников не стал выбрасывать или переправлять свои ранние стихи и переводы, как делали, увы, многие, например, Пастернак, – а бережно поставил во главы углов, обыграл и украсил своими же рисунками в этой книге.
Открывать можно наугад, гадать, как по Библии, всё равно за сюжетом не уследить:
Чистый снег с седых бугров в осенних
Жёстких травах задувает в память.
Мыслю сердца не переупрямить
Бьющегося в прожитых мгновеньях.
Снимешь наст, а там от струй весенних
Пышет жаром новой жизни наметь.
Земляники огненная камедь
Проступила в травистых плетеньях.
И среди снегов равнины русской
Солнцем опалённый и циничный
С белозубою улыбкой хичной
Над набедренной повязкой узкой,
В жёстких травах я. Я – земляничный.
Ну и так далее. Бердников – это не кусок хлеба, а огромный пышный каравай для будущих славистов и лингвистов. Сидит себе в Ванкувере, на письма откликается то присылкой собственной биографии, подписанной какой-то неизвестной дамой – подозреваю, что даму сию сам он измыслил и источил. А то переводы на английский своих творений. И никогда словечка в простоте, от себя или о себе. Никто не знает, как живёт в далекой Канаде поэт Бердников, ни у кого нет телефона, неизвестно, будет ли когда в Москве и как его там ловить. Оплели его, как Офелию, зелёные плети словесности и скрыли из вида.
В тот вечер у Кривомазова мы засиделись допоздна, потом спохватились, что метро закроется, и побежали вдвоём к метро. Бердников извлёк из кармана карточку москвича и с достоинством прошёл через турникет. На мой вопрос, как это, пояснил, что он теперь пенсионер, а проезд в Москве для пенсионеров бесплатный. Я поинтересовалась, разве можно пенсию получать и тут и там. «Нужно!» – с уверенной улыбкой ответствовал Бердников. И исчез. Неужели навсегда?
Алёша ! Ты хоть помнишь, сколько нас тебя любит и ценит?
P.S. Дорогие друзья-поэты! Те, кому словосочетание Алексей Бердников незнакомо, настоятельно рекомендую его почитать. Роман «Жидков» есть и в интернете, и продаётся на Озоне.ру. В интернете же можно найти переводы Петрарки, Шекспира.
БИБЛИОГРАФИЯ:
«Жидков, или О смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души». Роман в венках сонетов. М.: Просодия, Аналитика-Пресс, 1999.
«Записки доктора Иволгина. 1984». Роман в стихах. М.: Просодия, 2000.
«Городок всегда». Роман в стихах. Ванкувер: Prosodia, 2001.
«ХХ век: фуги и шлягеры». Роман. М.: Prosodia, 2002.
«Блеск и нищета плюсквамперфекта». Полное собрание стихотворений. Б.м.: Prosodia, 2003.
«Розы и тернии браков на небесах: Романическое триединство, 1964–1980». М.: Prosodia, 2003.
«Погибель замыслов: История – театр – роман Шекспира – роман Пчелы». М.: Prosodia, 2003.
«Ночи на Сухаревке». Moscow – Vancouver – Quebec: Prosodia, 2004.
«Нищий принц: Слово». Moscow – Vancouver – Quebec: Prosodia Publishers, 2005.
«Рем, или Все браки на небесах». М.: Просодия, 2006.