Поэзия Григория Стариковского – движение слова в воздушном пространстве! Его стихам легко проявляться в филологической сфере – стиховая культура поэта-переводчика это мощное подспорье автору оригинальных стихов. Свободный полёт поэтической мысли – создаёт эффект присутствия в воздушном пространстве, на разреженных высотах.
Не ищите логику в этих стихах – она в той самой свободе, когда исключаются подробности движения мысли, а сама поэтическая мысль становится выпуклой, достигая иной логики поэтического образа.
Самое время совершать полёт в душе умного читателя-собеседника!
Д. Ч.
* * *
меняю проголодь
на безвоздушный дар,
из вдавленного рта
ещё сочится пар.
вот ветошь бабочки,
вот остов стрекозы
в скупой тетрадочке
из высохшей слезы.
* * *
вот и начни с пристрочья, предстоянья,
отточием декабрьского зиянья,
космическим пробегом ветровым
по ивовым по струнам даровым.
не остывай змеиной прелью вровень
с лицом земли, не доглядевшей в корень.
когда окликнет выпь или не выпь,
раствор сутулых сумерек пригубь,
скажи водице волчьего пруда:
я, кажется, не сдох ещё, вода.
* * *
снилось тревожным пунктиром.
пришла и сказала:
— я так рада, что ты, наконец, вырос,
дышишь светло, золотящийся колос.
дай мне напиться воды, этот свет надвечерний -
лодочка белая с чёрным.
— ты ошибаешься, тень, я ни капли не колос,
жёванный парус, проглоченный слог безударный,
вёсельный взмах вхолостую и полые гроздья...
тень золотая, когда ты вернёшься к причалу,
пей сколько хочешь студёные майские устья,
чёрную воду в прозрачных ладонях качая.
* * *
побрызгаем от муравьёв на кухне,
проветрим воздух, чтобы вышел запах,
рассмотрим их, вот угольные крохи
на скатерти потухли.
здесь хорошо, и место теневое,
хотя не влажно, и довольно света.
взгляни, вот чёрные слезинки индевеют
и убывают незаметно.
засмотримся на их успокоенье,
отсутствие крупитчатого бега;
ещё немного, и сольются с тенью
на скатерти, и скатертью дорога.
мы выбьем скатерть, зрение насытив
картиной нанесённого урона,
сметём в совок и вынесем из дома
за дерево, цветущее напротив.
* * *
не выбросишь из головы
вещественные доказательства
предощущения листвы
и первые её свидетельства.
казалось бы, ты с темнотой
соединился горькой схожестью,
но в воздух выгляни густой,
там льётся зелень принадлежности.
как длинный перечень родства,
полопавшихся почек зарево,
и восхищеньем вещества -
в жизнь обрываемое дерево.
КОНЕЦ ЗИМЫ
справа и слева подтаяло, впереди – воспарение.
полая клетка сугроба, влагу повыело.
хочешь примазаться к ангелам, ляг на оставшийся
снег, напевай «левконоя моя ненаглядная».
всё что ни скажешь, ложится на музыку,
где эта музыка есть? черновое, быть может, свечение
в четверть накала скучной вольфрамовой ниточки,
раз через два дуновение, дальше и около.
стихо-свечение было дыханьем угадано,
там, где свобода и жизнь сопрягаются впроголодь.
это дановского стих: снегом забрано стихо-борение.
всё перемелется, только не таянье, таянье.
ляг на сугроб, пока левконоя за табором
серого снега уходит, ещё до конца не растаяли
ангелов крылья, но ты не замёрзнешь, наверное,
слушая песню, как дышит земля обновлённая.
ВОЙНА
памяти василя быкова
живого хочется, сквозного,
оттуда, где не закрепиться
на высоте 4-10,
на долготе неопалимой,
укрытой в складки перегноя,
под золотой нашивкой солнца,
в папирусах информбюро,
с той стороны – неопалимой
в нашивках алых гимнастерки,
впредь отпускающей тепло,
как божью бабочку, с постоя.
лети в стационарный рай,
туда, крылатое созданье,
где вьются, льются соловьи
штабов над тихими тылами...
В ПОЕЗДЕ
в. ч.
занавесили складень оконный –
вровень с ночью – холстом ржд,
расшиваются перегоны,
отражаясь в небесной воде.
зуд пчелиного света внезапен,
узловат, но не жалит совсем;
высверк капли, скользящей за каплей,
источается в темь.
волчий час – ни звезды, ни подруги,
полустаночков пыточный ход,
и чужая бессонница в руки,
как убитая птица, плывёт.
* * *
о. б.
молчи про ветхий пар, когда ты – в птичьем праве,
не чешуя земли, но – оперенья высвет.
весна, весна уже, распахнутая куртка,
паленый бог земли за пазухой живёт.
утиный мрамор, разве он утин,
с утра белёс, потом иссиня-горклый,
лёд на фонтанке, вот апрельский мрамор,
беспомощный, ты говоришь, и жуткий.
сфинкс не пропустит, оленька, в коломну.
выкладывай, кто здесь скользит на трёх
конечностях, бродяга, не кончаясь,
пробежкой пёсьей, кровью или костью;
он дышит сослепа в себя
(дыши ему навстречу)
и выбивает палочкой кривой
весь этот мякотный и немощный,
иссиня-чалый мрамор.
ВАГИНОВ
а.ш. и м.я.
сердце бьётся тихой музыкой,
словно ветка в певчем воздухе.
это плещет, блещет шерсть стиха
и заласкивает досуха.
кто поёт, не беспокоится,
что ни капли не останется;
золотая ость усушлива,
шерстяная, вроде шёпота.
с тем, что родилось из воздуха,
предстояла ставка очная,
там, где выплакана досуха
между льдом и льдом проточная.
оживала ветка певчая,
сердце, сжатое свечением;
здравствуй, слово неслучайное,
с возвращеньем, возвращением.