Илья Семененко-Басин. Лира для диких зверей. – М.: Время, 2016. – 96 с.
Едва заходит речь о стихотворениях, которые нельзя отнести к традиционному стихотворству, чаще всего критик, рассуждающий о таких стихах торопится сообщить, что автор находится в поисках своего пути, формирует свою творческую манеру. Это служит некой индульгенцией тёмным смысловым местам текста. Возникает вопрос: а что, автор, пишущий традиционные стихи, не экспериментирует, не ищет свой путь, свой стиль, свою интонацию? И всякий ли, затемнённый в восприятии смысла текст, требует оправданий?
В случае с поэзией Ильи Семененко-Басина вести разговор о поисках своего пути и формировании стиля теряет смысл.
Перед нами третья книга стихотворений автора, демонстрирующая устоявшиеся принципы письма и способ художественного мировосприятия поэта.
Прав мой давний друг, американский славист Джеральд Янечек, отмечающий разнообразие тем и форм в творчестве Семененко-Басина, свободу ритмики и богатство звука в стихах поэта, и справедливо утверждает, что периодически свободный стих автора перевоплощается в регулярный рифмованный стих и традиция спокойно обретает своё место на страницах этой книги.
Поэт хорошо чувствует ту интонационную свободу дыхания, которая нужна именно смысловому содержанию текста:
идёт воин
на башке фуражка
дождик идёт
на козырьке фуражки образовались две капли
впереди по ходу зажжённые фонари
свет фонарей преломляется в каплях на козырьке
(стихотворение «вечер»)
Здесь звуковая окраска стиха уходит на второй план (при том, что аллитерация никуда не девается). Важен тот острый взгляд в вечернем пространстве, который успевает заметить эти отблески световой игры. А читателю такая деталь позволяет ощутить масштабность человеческой фигуры, её образную обобщённость вне времени – не солдат, не рядовой, не офицер, не военный, а – в о и н!
А в стихотворении «по прочтении статьи об оде как о литературном жанре» возникает колеблющаяся ритмика и непрямой выход на рифму (словно самоироничный намёк на подобие державинского «неуклюже-монументального» стиха):
Во саду. Послеобеденная башка.
Восприятие, мысленный динамит.
Дети с бабушкой, дети кричат, бабушка
тоже кричит.
Плевать. Орите ещё. Одический стих
тоже рождало взрывающееся естество,
вопль, не размеренный от сих до сих,
глупый, как детство.
Ирония – штука модная. Бывает лёгкая, улыбчивая, что вполне свойственно мировосприятию поэта, а может быть и едкой:
нет – говорит мой крёстный, –
кто высоко залез
падать будет не больно
пока летит
успеет покакать
мягко приземлится
Идёшь по страницам этой неординарной книги стихов, ступаешь медленно, вчитываешься в строки, и в какой-то момент осознаёшь, что тебе открывается ключ к их пониманию, что исчезают те самые тёмные места, возможно, отпугивающие лениво-поверхностного читателя. И уже иначе воспринимаешь сказанное не только верлибром, но и вполне по формальным признакам традиционными стихами («станция «Воробьёвы горы»):
Погляди, на красивом месте основана Маскава.
Улыбаются деревья сабельке своей реки.
Треугольники с трапециями сыплются из рукава,
самодвижущиеся ушастики и ноздряки…
«… Прими это всё – рассказанное на языке,
теснящем-давящем твой старый русский собою.
На красивом месте, изогнутой сабле-реке,
Зде лежащей на случай драки-порубки боя».
Эта изогнутая сабелька реки – дороже множества декларативно-штампованных признаний в любви к столице и сказано на живущем своей жизнью, ищущем свои слова русском языке.