Несколько лет назад в Париже стал собираться Международный фестиваль поэзии. Потому что все в Париже есть. А фестиваля поэзии вот не было. Организовал его поэт с хорошим именем Иван. Иван Тетельбаум. Как потом выяснилось, дедушка у него из Белоруссии, в общем, по всем статьям наш человек. Очень красивая афиша загуляла по интернету, на ней красовался собирательный образ поэта с головой голубя и пером в руке, так что я сразу купилась. Нашла телефон Ивана, гордо заявила о себе. Он неожиданно обрадовался, русских до меня совсем не поступало, и хотя фестиваль начинался уже практически назавтра, меня там сразу куда-то вписали, так что с утра я отправилась выступать. К слову, с тех пор прошло уже несколько парижских фестивалей, от тех, что у нас в России бывают, они очень сильно отличаются. Во-первых, никаких приглашений не надо, записывайся и приезжай. Никаких делений на профессионал-непрофессионал, гений-графоман, короче, демократия. Залы были замечательные и полные, главное. Чувствовалось, что народ по поэзии, а поэты по общению истосковались. Деловой Иван еще договорился с ресторанами – а в Париже уважающие себя рестораны с трех до шести закрываются, то есть после обеда готовятся к ужину морально и физически. Они и так будут в это время пустые, если даже не закрывать, потому что большинство соблюдает режим дня и считает калории. И вот в этом промежутке, вместо музыкантов, на эстраду и забирались поэты по очереди. Остальные кружком сидели вокруг и внимали, потребляя на радость хозяевам напитки за свой счет. Мэрия Парижа тоже предоставила роскошные залы. И вот сидим, уже забыла где именно, но в хорошем месте в Латинском квартале, поэты забираются на трибуну и читают на разных языках. Ничего не понятно, но все равно здорово, впрочем, что-то даже понятно на каком-то подсознательном уровне; ну и музыка стиха, само собой.
И тут вышел очередной поэт, начал читать. И я не сразу сообразила, что понимаю все. Как будто по-русски. Потом дошло, что не как будто, а по-русски и есть. Хотя и не совсем по-русски. Сразу всплыл в памяти Рильке с его «был бы я мужиком и ходил бы с большим грустным лицом...». Он читал, кажется, вот это:
Ну что со мной?
ну, трудно сказать
что со мной.
ищу в жизни
правду.
я спрошу вас
а как же я?
тишина...
просто грустно
и скучно.
тихо...
тише...
но ясно
свет жизни
горuт горuт.
и встречаю
огонёк
судьбы.
так
улыбка
рисует
счастье.
Смогу ли я
найти
любовь?
или всё чаще
и чаще,
думая о любви,
верить, что жизнь – тщета,
а, наверно, жить – это всё. Парень слез с эстрады. И я побежала его искать. Нашла и не пожалела об этом… Во Франции сейчас все как-то странно с поэзией. Много хороших поэтов, но поэзию издает мало издательств, чаще всего за счет автора. Есть дома поэзии, есть афиши со стихотворениями в парижском метро – ну чтоб хоть как-то читали. А атмосфера все равно какая-то непоэтическая. Это еще во времена ССР заметили, тогда в отечественной прессе часто раздавались намеки на то, что во Франции поэзии как будто не стало. Опровергали, приводили массу примеров, предъявляли поэтов. Но отчасти, конечно, это правда. То есть поэты есть, но народ их не читает. В школе, конечно, проходят, но для души мало кто возьмет с полки в минуту жизни трудную томик Рембо или Арагона. А без поэзии жизнь идет как-то не так – тоже заметили. С песней, кстати, все в порядке, но это, как все теперь за Путиным стали повторять, отдельная песня.
Но вот феномен Франсуа Сзабо (или Шабо, для русских привычнее) обнадеживает. Живет мой герой на юге Франции, в городе Монпелье. Город для Франции молодой, всего-то с десятого века существует, а французским стал вообще в четырнадцатом веке. Город большой, торговый, университетский, славится с самого средневековья своим медицинским факультетом и больницами. Море недалеко, где по берегам живут фламинго, и туда едет городской трамвай, веселый, пестрый, в цветах или птицах. Перекресток, одним словом, смешение языков. Здесь сохранился и держится язык «ок», то есть окситанский, или провансальский. Франсуа и на нем пишет стихи. Среди прочих.
Он родился в 1967 году, этот удивительный поэт, пишущий на нескольких языках. На четверть только он француз, еще на четверть итальянец, венгр и китаец. Пишет по-французски, по-испански, по-английски, по-итальянски и по-русски. Наверно, такими постепенно станут жители земли, в лучшем случае, конечно. Он как будто решил доказать, что можно ежедневно, ежечасно жить поэзией и делиться ей с другими. Много лет он один содержал в Монпелье поэтическую ассоциацию, приглашая русских поэтов (выступали у него и Елена Шварц, и Ольга Седакова, и я грешная, и вот совсем недавно читали в Монпелье Обэриутов на двух языках), организуя многоязычные поэтические чтения, иногда просто на улицах города. Ходит выступать и приводит других поэтов в школы. Вид у него мирный, глаза добрые, но он воин поэзии. Воин-победитель. Немалая его заслуга в том, что Монпелье в марте получил титул «города Поэзии», что там теперь есть Дом Поэзии. Композитор Жан-Клод Вольф положил на музыку его каталанские стихи и русские мелодии, 31 мая был концерт в Доме Поэзии, исполнялись песни на русском:
Как боюсь тебя! Как метель... Я с ума сошёл, И ничего не знаю. Мне надо терпеть ... Дальше, позже Мне надо кричать без звука: Спасите наши души! Если б я знал что-то о судьбе! А теперь, Обязательно стать Как нежная свобода!
Франсуа Сзабо не относится к своим русскоязычным опытам как к упражнениям. В какой-то момент он начинает думать и чувствовать по-русски, пусть с погрешностями. Может быть, положенные на одну ось такие разнонаправленные векторы смешанных в нем кровей дают такой русский результат. Главное, что им движет – это любовь к русскому языку, к русской литературе. Мне приходилось не только бывать, но и жить в его квартире, где на полках книжных шкафов стоят полные собрания сочинений Пушкина, Гончарова, Лескова. Сам поэт на время наплыва гостей отправлялся к своим добрейшим родителям, у которых маленький домик на окраине города. Живет он в историческом центре, на узенькой средневековой улочке, на повороте которой в стенной нише стоит статуя святого Роха, самого чтимого в Монпелье святого, родом из этого города, спасителя от чумы. Зная об этом соседстве, понятнее становится его памфлет «Нет коричневой чуме», отклик на некоторые не слишком симпатичные, но симптоматичные веяния с оттенком ксенофобии в проблемной современной Франции.
Довольно! Довольно этого безумия!
Разве мы не пришли к братству,
Скрепившему нашу Республику?
К свободе разнообразия,
Которая нам дорога,
К свободе возможностей?
Что может быть лучше!
Не мы ли дали миру мечту
О земле без рабства!
Не мы ли сказали тиранам: Нет?
(это отрывок)И, дописав памфлет, садится за либретто оперы по-испански. Если не надо бежать принимать приезжих поэтов или договариваться о зале для поэтического вечера. Да. Чтоб не забыть, работает Франсуа в Доме Поэзии на добровольных началах.
Прошлой осенью Франсуа Сзабо приехал, как повелось теперь, в Париж на очередной поэтический фестиваль. У меня было много дел в эти дни, и я дезертировала с фестиваля. Франсуа остановился у нас и каждый вечер приходил сияющий и рассказывал, как было интересно. Я слушала, понурив голову, как усталая лошадь. В последний день я рано ушла на работу, и, когда вернулась, он уже уехал. На столе лежал листок. Письмо. Или стихотворение. Или заклинание. Или молитва. Я так часто его перечитывала в ненастную погоду или в несчастные дни, что в конце концов перевела на русский язык. Думаю, что он не обидится, если я его опубликую – будем считать, что это все-таки стихотворение.
Дневник дезертира любви
Я отдалился от любви не потому, что отрицаю ее, я добровольно укрылся, спрятался в траншею на минном поле от этих бесчеловечных бомб... Я открыл для себя, что книг и дружбы довольно для счастья. Я далек от того, чтобы осуждать тягу к любовному празднику, но сам я просто живу в сообществе своего кота, хранителя моих мечтаний, сопереживая своим близким и друзьям, я черчу своим пером дорогу сквозь розы и шипы к совершенной любви.
Я смотрю на окружащий мир со всей серьезностью и сдержанностью, всякий раз восхищаясь цветочным бутоном, не гнущимся под тяжестью неба. Бывает, конечно, грущу, но болезненная, мучительная рана жизни потихоньку затягивается и заживает. Я пишу на водной глади непроизносимые имена всех женщин, это магическое действо заставляет пену искриться их красотой. Мне приходится уповать на память воды, чтоб это священнодействие непосвященного хоть немного укрепило истинность мимолетного. Но жизнь – это постоянное горение, и труд поэта подсознательно взывает к истине воды.
Я иду вдоль моря по кромке бесконечного прибоя, спасая рыбьи икринки от ран времен, волны жадно лижут берег, и их лакающие звуки сливаются в один бессвязный гул. По краю, на размытом песке, мои тяжелые шаги петляют от волны к волне...
Последнее тепло начала осени приходит со своей свитой тишины и увядающих листьев. Позвольте мне вам подарить, Галя и Лиза, эти листья, которые валятся из рук, не помещаясь в вазу, и пусть цветы дружбы и белые розы духовной любви будут с вами, когда придут грустные и тяжелые дни, чтобы смягчить их этими словами внезапной нежности, чтобы на кромке, чтобы в швах времен вы могли найти утешение в жизни и примирение с ней.
Спасибо за это драгоценное гостеприимство, которое не забыть, и надеюсь вскоре принять вас у себя как двух посланниц счастья.
Франсуа
Ну, что я могу еще сказать, товарищи-поэты? Теперь вы знаете, кто не знал, что на юге Франции есть не только море и фламинго, а и город поэзии Монпелье, где есть Дом Поэзии, где вас встретит русскоязычный, многоязычный поэт Франсуа Сзабо и будет вам искренне рад.