Не часто приходится наблюдать, как «на фоне чумы и войны / с надеждой на божию милость» создаются строки столь классической ясности. Никакого надрыва, без упрёков к городу и миру, словно по ходу выстраивается окрашенная в пастельные тона иерархическая лестница, как в иератическом искусстве: в центре – лирический герой, он же автор, после чего на передний план повествования выходят фигуры поменьше: город Прага, в который Виктор Есипов эмигрировал из Москвы на этом самом «фоне», и воспоминания, куда включены топонимы из настоящей и прошлой жизни («В порывах ветра резкого / листочки с лип летят… / Ты говоришь – Арбесово*, / а слышится – Арбат»; Arbesovo náměstí – площадь в Праге); бытие и бытование «в добровольном изгнании»; общая военизированно/мобилизованная реальность («Смотрим новости, что ни час, / в ожидании перелома»), масса мелких важных деталей, которые не устаёт подмечать поэт, поскольку на том же «фоне» жизнь продолжается («И замечаю глаза краем: / пригожа, волосы, как медь, / бежит пражанка за трамваем, / чтоб к остановочке успеть»). Точная оптика и тщательно выверенное экзистенциальное письмо сближают поэтику Виктора Есипова сразу с несколькими книгами стихов поэта-иммигранта Владислава Ходасевича – в большей степени с его сборником «Путём зерна», в котором огранённые слова поэта становятся на-вес-золота-словами провидца и пророка: «И ты, моя страна, и ты, её народ, / Умрёшь и оживёшь, пройдя сквозь этот год». Годится, почти сто лет спустя, и для наших временных лет, которые последовали за 24 февраля 2022 года. Тема поэта в иммиграции у Есипова – в похожем духе: «А эмигранты из России, / едва воспрянув от испуга – / опять пророки и витии, / порой тузящие друг друга». Невольно память подсказывает: поэт Игорь Чиннов вспоминал, что когда в Париже иммигрантские поэты собирались и спорили в кафе, прохожие спрашивали: «Что это за старые евреи?» И получали ответ: «Это молодые русские поэты». Разница, конечно, в том, что у Ходасевича и Чиннова это Париж (1920-х, 1950-х), а у Есипова – Прага наших дней, с затруднённой обстоятельствами дикцией: «По брусчатке листву понесло в октябре – / листопад, листопад... Ты живешь на горе. / Листопад…Улетели давно журавли, / в каждой улице горы темнеют вдали»). Для Есипова, литературного представителя Василия Аксёнова (2003-2009), и после смерти писателя – составителя ряда посмертных сборников произведений В. П. Аксёнова и воспоминаний о нём, тема эмиграции, а с весны 2022 года – иммиграции, проходит лейтмотивом через десятилетия. И в ней замечательны уверенная чеканная строка и неистребимая надежда на лучшее: «Сегодня будет жечь жара, / на завтрак – лишь лапша, / но жизнь-то, кажется с утра, / чертовски хороша». В этом году Евгению Есипову исполнилось 85 лет. Если здоровье и поэтическая строка – в одном синонимическом ряду, то отталкиваясь от её уверенной точности и метафизической ясности, можно лишь пожелать юбиляру дожить до 120-ти!
Геннадий Кацов
* * * Что за подлые времена, вести, словно воронья стая… Ну, конечно, война, война – но не честная, не прямая. Бьют одни по чужим штабам, по шагающим с автоматом, а другие – по городам, по кварталам жилым и хатам. Балки, выбитое стекло и тела, кто ничком, кто навзничь – бьются на смерть добро и зло, чтоб земля повернулась к правде. Как соринка попала в глаз – вновь руина жилого дома… Смотрим новости, что ни час, в ожидании перелома. * * * Живу в изгнанье добровольном, вникаю в родственный язык, но вспоминаются невольно дом, что оставил, полки книг… А резанёт звонок трамвая – воспоминаний рвётся нить, и это, значит, забываю то, что «во век не позабыть». Прочь выйду, Прага на сетчатке, певучий говорок такой, люблю узор её брусчатки – квадратиками под ногой. Да в заведении – за пивом перебираю сам с собой судьбы изгибы и извивы, как будто бы судьбы чужой… * * * Волну рассекает весло, и трудно глазам против света смотреть... Вот и лето прошло и бабье кончается лето. В преддверье вечерней поры деревьев пронзительней тени, спускается город с горы, домов чередуя ступени. Трамваи трезвонят, о чём? Что прячет в кварталах округа? Вот город, и мы здесь живём, и, кажется, любим друг друга. И видим тревожные сны, да вспомнить боимся, что снилось – на фоне чумы и войны с надеждой на божию милость. * * * Жизнь эмигрантская, кочевье, по географии ликбез – какие мощные деревья: платаны, ёлки до небес. Дрозды, сороки – не вороны – на этой дружеской земле... А дни мелькают, как вагоны по заведённой колее. Опять к исходу выходного над крышей громыхнёт гроза, иссякнув, дождь начнётся снова, оставив солнцу полчаса. На ужин бутерброд с салями, глоток вина, но не Клико... А всё же грустно вечерами, хоть ты совсем недалеко. * * * Как всё устроена хитро, садись и не зевай – зачем авто, зачем метро, везет меня трамвай. Сейчас на почту нужно мне, держу конверт в руке, названия плывут в окне на чешском языке. Какой-то сзади разговор – она воркует с ним, но тут мигает светофор и мы опять летим. Сегодня будет жечь жара, на завтрак – лишь лапша, но жизнь-то, кажется с утра, чертовски хороша… * * * Дождь, наградив избытком влаги, как в барабан, стучит в зонты – сев у окна, скольжу по Праге, костёлы вижу и мосты. А где-то есть ещё Лорета и Микулаш, и острова, так живописец для портрета… – он ищет краски, я слова. И замечаю глаза краем: пригожа, волосы, как медь, бежит пражанка за трамваем, чтоб к остановочке успеть… * * * Нахлынет что-то давнее и затуманит взгляд, как будто вновь Бульварное кольцо и листопад… Погода, в общем, сносная, вполне для октября, меж буками и соснами листва летит, паря, Наружу солнце просится сквозь облачный застой, трамвай спешит-торопится по Праге золотой. В порывах ветра резкого листочки с лип летят… Ты говоришь – Арбесово, [1] а слышится – Арбат. * * * По брусчатке листву понесло в октябре – листопад, листопад... Ты живёшь на горе. Листопад…Улетели давно журавли, в каждой улице горы темнеют вдали. Может, всё же не горы, а просто холмы, но сегодня с тобою увидимся мы. Снова спуск небольшой и опять поворот – эта узкая улица в гору ведёт… Тишина, тишина по осенней поре, но горят в темноте огоньки на горе. * * * Не для чьей-то лихой корысти, просто вышел последний срок – облетели с деревьев листья и пластами лежат у ног. На ветвях золотая мелочь, выше – неба невзрачный плед, осень поздняя, что поделать, и вестей долгожданных нет. Осень поздняя, взятки гладки, вот трамвай в темноте возник, листья ржавые на брусчатке, куртки поднятый воротник… * * * В. Аксёнову А эмигранты из России, едва воспрянув от испуга – опять пророки и витии, порой тузящие друг друга. Высоколобые таланты, ещё Москва их помнит лица… Но я подался в эмигранты, спасая душу, без амбиций. Язык осваиваю чешский, а вместе с ним и статус панский, мне нравится от Староместской пройтись пешком до Малостранской. Порой вот так бродя по Праге, тебя, Василий, вспоминаю, я разбирал твои бумаги, о том исходе что-то знаю, Где ты с Довлатовым во мненьях склонялся к тем же аргументам про битву местного значенья у «Синтаксиса» с «Континентом». Тебя и Майю помню крепко, в высотке помню разговоры… На мне твоя, Василий, кепка, что, видит бог, пришлась мне в пору.