Вначале приходит осознание того, что в глобальном, космогоническом верлибре проживающего в Венгрии Яна Кунтура ты имеешь дело/вступаешь-в-связь с пространством, при том, что полёт этот из будапештского аэропорта Ферихедь в римский им. Леонардо да Винчи («Леонардо замыкает круг / передавая спящего блудного сына / снова на поруки Ференцу Листу / Ферихедь») – не только перелёт вдоль листа Мёбиуса (у автора – парабола), поскольку текст начинается и заканчивается именем собственным «Ферихедь», но и вдоль еще одного названия – One Flew Over the Cuckoo’s Nest: и в фильме, и в романе Cuckoo – одновременно кукушка и чокнутый, поехавший крышей, а Nest – под этой самой крышей не столько гнездо, сколько ещё одно значение nest – убежище. Возможно, невообразимо талантливым верлибром набранный сумасшедший полёт в последний день уходящего года, в Новогоднюю ночь, и есть в поисках убежища, в поисках грустного бэби, то бишь самого себя; в посках гнезда, «где оскорбленному есть чувству уголок». Полёт длиной в одну волшебную ночь с 31 декабря на 1 января 2024 года также бесконечен, как за сто двадцать лет до этого поход Леопольда Блума, по римски названного Улиссом, в течение одного обычного дня по Дублину 16 июня 1904 года. Отсюда этот нескончаемый цитатник из городской топографии, истории, астрономии с архитектурой, всемирной литературы, который от римских терм, пьяцц и дворцов уводит тебя в силлабы/мгновения, в клепсидру («Новые секунды падают / старыми медяками / на дно барочных бассейнов»), - и ты уже состоишь-в-связи не только с пространством, но и со временем, оставляющим следы на сетчатке в виде географии, погружённой в гигантские сферы-метафоры: «я смог окунуть на Пьяцца Навона / льва своего взгляда / в четыре реки одновременно / в голубой Дунай уже ставший родным / в пальмовый Нил прикрывающий свою курчавую плешь / в пепельный Ганг медитирующий на весло переправы Сознания / в ослепленную Ла-Плату льющую серебро но не для конкисты / а для ослепленного Борхеса». И уже оттуда, с каких-то невероятных высот, куда поэта никакой самолёт не доставит, поэтическое зрение отмечает тысячи, как искр от бенгальского огня, деталей: «Мелкий дождик / над Пьяцца дель Пополо / привязанной праздничным серпантином / к наполеоновской крутизне Пинчо», либо: «Фонари / Классические силуэты пальм и пиний / Пары и группки беззаветно гуляющих теней / то сливаются то дробятся / на мыслящие шумные атомы». Красочный калейдоскоп, буйство фантазии, карнавал летящих в новогодний зазор на циферблате ровно в 12 часов ночи ослеплённых снежинок и секунд. Старик Борхес чокается серебряным потиром с медной чашей старика Босха; читатель, проводив Старый год, продолжает свой полёт в Новом вместе с автором, который вписывает в снежный новый лист, стуча по клавишам киборда: «Чайкой / парю над морем с семью девятыми валами на самой границе Боргезе / по пути кивнув Шатобриану». Текст безбрежен, он порождает другие тексты, как лемовский «Солярис»; он рождает фразу, как первородный океан – и в ней, выходящей из пены, похожей на пивную в бокале с венгерским знаменитым Három Királyok, который продаётся во время рождественских праздников и Нового года – в этой фразе рождаются слова, знакомые по какому-то забытому палимпсесту, но сейчас не вспомнить, по какому именно: «Ты заслужил это / самое последнее откровение турбулентности». Ян Кунтур говорит это о себе, но как и всё в его поэтических откровениях, эти слова затрагивают и касаются каждого из нас – его читателей.
Геннадий Кацов
ПРИКВЕЛ * * * Ферихедь уже в старом Впереди беспокойство новой авантюры Старое пока ещё небо уже готово к новому подталкиваемое снизу разноцветными крапинками частных и общественных новогодних фейерверков искрящих над оранжевыми сгустками разбросанными в пространстве венгерской ночи хорватской ночи словенской ночи Подмигивая они призывают застегнуть на какое-то мгновение пряжку на сапожке Европы Альпы опознаешь по кромешной тьме внизу и по внезапно заложенным ушам в которые всё больше и больше вливается воск пост-рождественских свечей Застывая он расширяется расширяя мозг сердце душу Что-то смутно-рваное хлещет по щекам иллюминаторов словно плащ иллюмината Ты заслужил это самое последнее откровение турбулентности искус воздушных ямин ведущих к правильному самопониманию пилигрима ответственного за всю темнеющую массу Но вот... внизу снова разноцветные и хаотичные крапины и искры слишком праздничные и слишком хаотичные превращаются в строгие зелёные пунктиры Фьюмичино Это завершение параболы Ференц Лист дружески протягивает руку старине Леонардо А где-то совсем недалеко дышит первобытностью и пряностями невидимое Этрусское море 31.12.2023 МИДКВЕЛ * * * Ж/д вокзал «Термини» Римская Африка или Южная Азия или и то и другое сплавленное в котле Домициановых барьеров в нечто единое Двухметровые эбеновые ретиарии пытающиеся уловить в свои сети разномастных мурмиллонов-иностранцев Абсолютно тёмная нирвана под металлическим папским паллием второстепенного польского поэта-миротворца Крадусь Крошкой Доррит родившейся среди застенков и перенесённой в эту Новую жизнь только прихотью своего создателя мимо бордовой колоссальности императорских кладок чтобы получить поражение от ярко-оранжевых зимних апельсинов с уличных деревьев 31.12.2023 * * * Новый год затерялся где-то в узких кварталах средь петард и салютов между Тиволи и Испанским подъемом Ликующие кораллы на предфонтанных рифах Пестрые чешуйки на крыльях гигантского ночного испанского мотылька перетекали друг в друга Всё шумело плясало хохотало пело несло винные бутылки пивные банки звенело блестящими стаканами Весь Рим на улицах Вся планета в Риме Двери всех тратторий распахнуты в ожидании кроме всех прочих и трех пилигримов Удачи Достатка и Счастья Новые секунды падают старыми медяками на дно барочных бассейнов * * * Мотыльком взлетаю над Марсовым лугом минуя паутину гирлянд Чайкой парю над морем с семью девятыми валами на самой границе Боргезе по пути кивнув Шатобриану спешу разделить баночку пива и новорожденные минуты близ флорентийского посольства с великим сидельцем Галилео застенчиво прячущимся в зелёных зарослях С ним мы по воле провидения делим одну камеру с табличкой «15 февраля» Фонари Классические силуэты пальм и пиний Пары и группки беззаветно гуляющих теней то сливаются то дробятся на мыслящие шумные атомы * * * Мелкий дождик над Пьяцца дель Пополо привязанной праздничным серпантином к наполеоновской крутизне Пинчо Мелкий дождик над этим бронзово-неоновым зеркалом в котором отражается громадная золотая ель а перед нею четырёхгранный египетский луч или же ренессансная шпага щекочущая вакховскую ленивую тучность свыше Через сердечный клапан Фламиниевых ворот пьяцца вбирает весь молитвенный и протестный Север идущий на завоевание или покаяние не различая их Здесь меня ждёт между двух церквушек-близнецов двух классических Марий дражайший призрак Унгаретти в бархатном берете а может быть в солдатской каске Первой Мировой Он прибрежным тростником музыкальной стройности покачивается над головами голов И как чичероне Вергилий Ведёт меня через кольца пустых перекрёстков мимо горящих но не обжигающих стен мимо другого призрака призраков мегалопризрака августейшей усыпальницы сейчас неразличимого в темноте из-за злокозненных ширм реставрационных заборов до перемешивающего тьму и пестроту огней Тибра кажущегося сейчас непреодолимой преградой Стиксо-Ахероном за которым золотеет недостижимой мечтой райской кущей отнюдь не райская куща но монолит другой августейшей усыпальницы ставшей для многих адом из которого только одному удалось сбежать И зубцы на его стенах И ангел на его макушке похожий на кукушку откладывающую яйца в чужое гнездо в чужой мир Как различить границу между агрессивным романтизмом национальной или религиозной свободы и самобытности которые «превыше» всех прочих и гримасами Муссолини? Сколько раз в воде Тибра это смешивалось нераздельно засоряя чёрным дурнопахнущим илом мировой океан Но сегодняшний римский Тибр чист и мирен и новогоден А тот адский поток забывший о спасительных наводнениях уже давно течёт по другому по третьему Риму притоком коровьего брода который ещё не скоро очистится увы Но четвёртого не бывать Хочется верить... * * * Мне так хотелось побеседовать здесь с Адрианом но он давно ушёл куда-то возмущенный изобилием этих зубцов и крыльев заменивших благородную траурную простоту этрусских кипарисов и тисов Осквернённая могила превращённая то ли в палаццо то ли в темницу на чьих камнях как на аудио-дисках записаны стоны Джордано и Томазо и всех других политзаключённых которые когда-то существовали на земле Да отольются всем кошкам мышкины слёзки «Sic transit gloria mundi» шепнул мне отползая в спешке в тень некто со сломанной ногой Ему это уже не грозит * * * Мимо известного всем тайного виадука способного отправить в самое сердце Средневековья или вывести оттуда на волю вольную на чудо чудное к уже почти пустой безмолвно-безсалютной площади Нового года сливающей два государства в один географический и политический штамп окольцованный Бернини * * * Вдоль Аврелиановых стен я шёл может час может больше на верх, на Яникул сквозь ночь, оставив за скобкой спины две скобки Святого Петра с их елочным пёстрым канканом и недостижимым вертепом. Я шёл к дубу Тассо... но вдруг попал в донкихотство – в Ламанчу, победы достигшую с боем в ночь арки и в арке ночи. Там львиная грива над крупом кентавра, там братья в нашейных платках, в ярко-красных рубашках, из белого камня точёных, меня обступили. И бились салюты о римское небо. Я шёл, ухватившись за хвост коня Гарибальди. А год спешил и спешил, оставляя светильники Рима в прошедшем... в сейчас... в навсегда... и в навеки... Лишь всплеск... лишь искра... и её не возвратить никогда... 01.2024 * * * Дремать на каменном преддверье Ватикана, под переливы многоцветной ели, не знающей о трепете и шуме прошедшего двугодия и в блеске стоически кончающейся. Авэ! Жевать мадьярские погачо под мажорный созвон колоколов пробившего седмицу новейшего, но ясного, рассвета, благовещающего всем о новом солнце без прежних пятен и протуберанцев с осанною Чижевскому и прочим. Закопошились меж корнями колоннад паучьи коконы паломников бездомных. По мостовым заскрежетали авто-щётки, свои желудки набивая в ритме вальса. Три полицейские машины этой ночи карабинеры сумерек сменили. А чайки – воплями над куполом Петра – претендовали на Первоначалие над этим миром, где приматы свой диктат установили из-за гибели их предков и довели до края всех краёв шар, слепленный из воздуха и красок. Лишь чудо новогоднее в сутане словацкого священника спасло день новорождённый от стрессов и истерий. Санта-лючийные потоки, пожирали рыбёшек времени восторженных туристов, пропущенных сквозь бдительности сито. Того, кто был готов к экстазу созерцания, они своими бейджами цветными из тюбика волшебного Бернини безбожно выжали к дубовым чёрным мощам безумно-безутешного поэта, там из-под лиры каменной источник в одно смешал ночь, воду, мёд и пиво. 01.2024 СИКВЕЛ * * * Плавное скольжение из транса горного этрусского леса в раннее Трастевере ранние церкви ранние фрески ранние мозаики Раннее как ранняя юность раннее даже в своей лабиринтной дряхлости Ранняя пожилая монахиня бесплатно впускает раннюю пташку в удивительные подцерковные раннехристианские катакомбы Ранний чудный запах тратторий ещё не пришедших в себя после бурной ночки Ранний десятиметровый магазинчик с тремя ранними торговцами явно выходцами из Трансиордании Ранняя бутылочка «Falanghina» раздавленная на пару с Аполлинарием Костровицким близ дома его первого пробуждения на самой ранней лавочке площадного полукружия 1.01.2024 ДНЕВНОЙ ТРИКВЕЛ * * * День продолжил ночь бесконечными шагами множеством множеств сначала по мусорно-античным портовым черепкам конического Тестаччо (но запланированная здесь встреча с Китсом-Шелли-Брюлловым-Ивановым не состоялась из-за непреодолимого враждебного засова и строгих взглядов Пирамиды и надвратных башен Святого Павла) Потом от пронёсшегося мимо аллюром Скандербека к прямоугольным кампанилам Авентина швыряющим в прохожих апельсины будто давным-давно покойный бяка воришка Какий к чудовищному ипподрому и недостижимым развалинным массивам Палатина ..к низинному форуму где округлый Геркулес и угловатый Портус торгуют в уже мёртвом порту трижды украденными красными быками Гериона так и не познавшего героина из-за некой гигантской дубины ..к одинокому лекарскому острову посреди Тибра откуда неожиданный порыв ветра занёс мою уже охромевшую галеру в отдалённую лагуну площади Венеции ..к Пантеону куда я так хотел попасть чтобы услышать сводящую с ума вибрацию внутренностей скрипки Арканджело но так и не смог из-за чудовищно многоногой змеи-титанобоа опутавшей в несколько колец и сдавившей до острой дыхательной недостаточности все пифагоровы пропорции Но за то я смог окунуть на Пьяцца Навона льва своего взгляда в четыре реки одновременно в голубой Дунай уже ставший родным в пальмовый Нил прикрывающий свою курчавую плешь в пепельный Ганг медитирующий на весло переправы Сознания в ослеплённую Ла-Плату льющую серебро но не для конкисты а для ослеплённого Борхеса А потом на Площади Цветов над торговыми ларьками он (т.е. взгляд) встретился с другим сгоревшим мученическим вечным прячущимся под произволом клобука взглядом того мысль которого (согласно Бунину) развеяна по Вселенной где множество миров подобных земному и таких вот площадей Цветов А к Капитолию уже параллельно со мною подбирались сумерки Уходящее солнце над средневековыми кварталами как лавровый венок над тонзурой Петрарки Уходящий в темноту императорский Рим с которым мы встретились в ночи и прощаемся ранней январской ночью Смутно проступающие в противоборстве тьмы и неона триумфальные арки дворцы храмы форумы термы Боль в перестаравшихся ногах слишком усердно в эти беспокойные сутки служивших своему господину без которого им невозможно жить только сигналить о сбое только транслировать свою боль и своё бессилие Каждый шаг как пытка Но Рим стоил того Шаг к шагу медленные как прорыв листка сквозь оболочку почки * * * Леонардо замыкает круг передавая спящего блудного сына снова на поруки Ференцу Листу Ферихедь 01.2024
