Обзор весенних номеров литературных журналов мы начинаем с миниатюр Андрея Сен-Сенькова под общим названием «Красная Болонья» и др. стихи, опубликованных в журнале «Волга» (3-4, 2025). В этих небольших стихотворениях оживает достаточно сложная игра верлибра и метафоры, оригинального замысла, ассоциации и визуальной композиции.
моранди провожает своих сестер в церковь
три старые девы что-то там опять будут просить
и каяться в грехах о которых не имеют понятия
ему там скучно и самое главное ему там красиво
он остается у дверей
болтает с нищими
потому что их одежда похожа на пыль с его любимых чашек
вздыхает
скорей бы домой
рисовать чашки
чьи донышки
похожи на мозоли на пальцах у скрипачей
из-за которых
медицинским сестрам трудно брать анализы крови
Поэтическая публикация Елены Михайлик «Как ныне сбирается вещий Олег…» и др. стихи в журнале «Волга» (№5-6, 2025) представляет собой талантливое воплощение логики абсурда, смешение и соединение различных культурных пластов, схем, имен, названий в аналитическом рассуждении автора. Живая вселенная поэта прекрасно отражена в стихах, посвященных А. Штыпелю:
Через Шлях с отростками рек, через вздох, через вечер,
потихоньку шёл человек, состоящий из речи.
Пел, курил ли, голосовал – ждал машин многоосных –
всё по буковке фильтровал окружающий космос –
вроде холоден, ядовит, делит звёзды в тумане,
но завёлся в нём алфавит, что пригоден дыханью,
и отращивает слова, и моргает гортанно
огонёк посредь рукава – подвези до Фонтана.
Поиск смысла и гармонии, сопряженный с настоящим физико-математическим анализом внешнего изменяющегося мира, то есть, «если какое-нибудь физическое условие изменилось», присутствует в публикации Юрия Гудумака «Поле в Молдавии» в журнале «Волга» (№5-6, 2025).
Произведя в уме на живую нитку склейку трех фотоснимков,
я мог бы составить представление
о почти панорамном виде, или, если угодно, – о том,
как дальнее определяется с помощью ближнего,
а ближнее – с помощью дальнего.
Потому что селитебный контур,
о котором я говорю, –
Яблона.
Тревеллинг
не тревеллинг,
очевидно одно.
Движение камеры с востока на запад,
в направлении Яблоны и закатывающегося солнца,
ставит меня в непростые, говоря фотографическим языком,
условия контражура.
Или – контрового света.
Потому что тело
уже лишь придаток глаза, а глаз – фотообъектива,
я механически-инстинктивно утыкаюсь взором
куда-то ниже линии горизонта, но в конце концов
именно так получаю кадр,
который сделает день.
Очень лиричные стихи Лидии Григорьевой «Из цикла «Медовый август»» опубликованы в журнале «Звезда» (№4, 2025):
Речка застыла – старица,
Не добежит домой.
Август не хочет стариться,
Словно бы мы с тобой.
Сладко не чуять бремени
Нового за плечом.
Вечно нам мало времени!
Август тут ни при чем.
В общем контексте – вечная тема времени, череда душевных состояний, их осознания: «День источает свет. / Ночь источает мед / Тут много благих примет / Всякий из нас найдет».
Главный герой в подборке стихов Бориса Парамонова, опубликованной в журнале «Звезда» (№4, 2025) – Бог. Поэта волнуют вопросы мироздания – «Кем назначаются ночь и день, / как сочетаются свет и тень / фраз без начала и без конца, / глаз твоих в пол-лица?», и все они просто и естественно восходят к явлению высшему и главному.
Я Богу помолился
и спать спокойно лег,
и простыней укрылся,
и мне приснился Бог.
Публикация Ирины Карениной в журнале «Звезда» (№5, 2025) начинается с элегического обращения и эмоциональной констатации/автопортрета, подчеркивается единство с древнеримским поэтом.
Как вы меня не любите, милые люди.
Как недовольны – мнением или в общем.
Ах, не люби́те! Право же, не убудет
С бедной меня: мы на эдакое не ропщем –
Я и мой друг Овидий. Что нам те речи,
Что за беда – дифирамбы ли, диатрибы!
Терпким вином не такое еще залечим,
Острой полоской пряной сушеной рыбы.
Последнюю строфу этого послания можно назвать вполне канонической: «Что нам с того, что не званы на пир мы ныне? / Глянь, зацветают – яблони ли, оливы... / Шкура овечья, огонь да вино в кувшине – / Много ли надо для счастья, покуда живы». Стихи обладают строгостью и чёткостью интонации, монолог – внутренней силой.
Сама себе влюбленная и злая,
В зеленом, как весенняя трава,
Каким огнем божественным пылаю,
Как расставляю легкие слова!
Взлетаю над прозрачною водою,
Ростком взрываю сумрачный гранит...
И вновь лицо мое немолодое
Взволнованною юностью горит.
И легок шаг, и поступь милосердна,
И туфельки качаются в руке,
И мир висит на серебристо-сером,
Так рано поседевшем волоске.
Стихи Константина Шакаряна в журнале «Звезда» (№5, 2025) больше обращены к метафизической стороне бытия, мелодичны, наполнены внутренней гармонией образа и высказанной мысли: «Тридцать три перемелется года, / И свобода, как прежде, у входа / Примет радостно – воля окрест! / Ждут привычно: у моря – погода, / В поле – ветер, на горушке – крест».
Ты голову чуть повернул,
Шагнул за полоскою света,
Зачем-то рукою махнул –
И что-то в пространстве задето.
Покуда ему заживать,
Пока приходить в равновесье,
Нам ссориться, рвать и метать,
Как в плохо разыгранной пьесе.
И жизнь, как известно, театр –
С того и усвоишь нескоро,
Пространства слепой квартирант,
Сторожкую хватку сапера.
...И что-то задето опять,
Хоть думалось о постороннем...
А место ровнехонько – глядь!
А час, как и прежде, неровен.
Публикация Марии Игнатьевой «Из ордынской зимы» в журнале «Знамя» (№4, 2025) насыщена, наполнена деталью и вдумчивой отстраненностью созерцания. В общем контексте её можно охарактеризовать цитатой автора «Помянник – перечень утрат», так как в ней преобладает живо говорящая череда образов-воспоминаний: улица, знакомый ресторан, музей, троллейбус, медуза, пушкинский Герман, чудесно воплощенный поэтом виноград: «Лозою в комнате – визит / непрошенный: салям-алейкум – / в зелёных шариках сквозит, / как гроздь игрушечных молекул».
принять, что лист «за упокой»
не зря длиннее, чем «за здравье»,
поскольку новый день в такой
нарядной выставлен оправе.
Память, смерть и бессмертие, поздняя реабилитация художника, говорившего на языке вечности, свидетельство правды с найденным доказательством: «Появились новые документы, доказывающие невиновность О. Кипренского. См. Паола Буонкристино, Алессандро Романо «Охота на нового Ореста», издательство НЛО, 2023».
Кому мозаики и фрески,
Моне, Мане, а вот что мне:
Орест Адамович Кипренский
на каждой выставлен стене.
Ну и конечно, прекрасные стихи, но «снова о смерти», и строфа, давшая название всей публикации.
Это, видимо, снова о смерти,
слов ещё различить не могу,
но мычу уже в данном размере:
ааа – ооо – ууу.
То ль недуг генетический, то ли
у кого-то украденный ритм,
и хтонический гул поневоле
ходит-бродит меж брезжащих рифм.
Вот и вспомнила, кто и откуда,
чей мотив от виска до виска
искушает сознанье – попутка
для гугнивого седока:
это вой ахмадулинской стужи
отозвался на южный прибой
из московской, опричнинской, глубже –
из ордынской зимы гробовой.
Голос неподражаемый вроде,
а при этом, как чётко – заметь –
бьётся в клетке заёмных мелодий
так и не утолённая смерть.
Прекрасная подборка Владимира Гандельсмана «давай вернем, разворошим золу» в журнале «Знамя» (№4, 2025) – мерцающая светопись с пушкинской поэтикой убегающих мгновений, абсолютный слух к моменту времени и переживаемому чувству, будь то «первая любовь» или «небо нежное».
но до этого ты ещё
видишь, глядя снаружи: светится
у окна качнувшееся (как испытывающее
равновесие) девичье тельце
там, ты знаешь, она ещё
отправляется в путь совершенно –
что такое время – не знающей
и предчувствующей его блаженно
Все сегменты времени с тончайшей художественной фиксацией переданы досконально и прекрасно, этой идее служит и композиция. Так у Владимира Гандельсмана рождается основное качество его поэтики – «загадка отсутствия». Подробное и живое стихотворение «Sunday in ROCK HILL» начинается удивительной строчкой «ты видишь их, как на снимке со вспышкой, да?» и завершается похожей «день длится, но жизнь не кажется долгой, нет?». Аллегория, или волшебные сумерки жизни.
как декабрьские темнеющие
в зимних сумерках немеющие,
но украдкою умнеющие
дни идут не вкривь и вкось,
а впрямую, – так нежнеющие
проступают тиховеющие
строки, стывшие поврозь
как извилисто витающие
в небе вспоминанья тающие
и внезапно расцветающие
в стихотворчестве (вглядись!), —
так живут и впечатляющие
ветви дерева петляющие,
но стремящиеся ввысь
Публикация Александра Радашкевича «Оконное кино» в журнале «Интерпоэзия» (№1, 2025) раскрывает ещё одну грань его дарования – социально окрашенную картину, прекрасно иллюстрированную и инкрустированную его особой техникой письма и выразительной художественной деталью. Присутствует здесь и созерцание обратного событийного хода, всегда так своеобразно и изысканно воплощенное поэтом.
Открывают публикацию стихи, посвященные другу и поэту Даниилу Чкония, «Памяти Дани», и начинаются с очень доброго, как, вероятно, и сам их адресат, бережно сотканного портрета: «И вот блеснула детская улыбка и солнышко / грузинское в глазах совсем не там, но, уж / конечно, тем, стихи укрылись лунной пылью, / и голос грешным ветром растворился в никем нечаемых краях». Так рождается особое метапространство автора: неба и земли, высокого и недосягаемого, но всегда совмещенного с миром простым, земным и предметным. Следующие строки это отлично передают и, как и эпиграф, подчеркивают уже состоявшуюся, исполненную миссию ушедшего поэта: «Как в германских гравюрных / ландшафтах или в замках змеистой Луары, ты / снова станешь лучшим гидом в тех атласных / сквозящих лугах, светло вещающим на чистом, / на бывшем русском языке». Этой идее служит и концовка с её важным уточнением – «с хлюпкого паромика живых», ибо жизнь есть путешествие и рядом все меньше и меньше родных и близких душ, что подчеркивает обращение «мой поздний брат».
Все пять стихотворений в своей общей ансамблевой канве с композиционным и очень удачным чередованием – человек / природа / человек – завершаются самым большим и подробным из них, названным «Оконное кино», в котором оживают герои, его действующие лица, вольно или невольно оказавшиеся в одной точке локации, своего прибытия, и эта точка – «забытое окно напротив в ущельном переулке Куртуа».
Поэту присущ внимательный, охватывающий взгляд, понимание человека, его чувств, чаяний и переживаний.
И даже когда его
нет, она прилежно следует всем назиданиям незримым
довольного супруга, шлепая пухлыми ладонями
по воде и пуская отчаянные пузыри, и в самом
последнем из них заключено ее повинное «люблю».
В описании природы (стихотворение «Прощаясь с Корфу») дань отдана пространству водному, морю, драгоценному отражению небес: «Все начинается морем и обрывается в нем / той волною бирюзовой, что качает небеса». А две следующие строки своей амбивалентностью как-то очень стремительно, невесомо и глубоко раскрывают перед читателем весь философский смысл нашего человеческого, ролевого бытия, но поэтом сохраняется, сберегается самое главное таинство, которое угадывается неявно, только лишь чутким сердцем:
С ликом ангела, сердцем паяца мы являемся
тут обомлело, и смываемся – с наоборот
Все тут немо, безгранно и ясно, так и звери
святые живут. На горе зелено-бурой веко-
вечный монастырь, где иконка незлатая кротко
выкликнет тебя, где они такое знают, что
не скажут никому, даже если под обрывом
не сокрыто облачками ионическое дно, и
оттуда, не мигая, архаические боги смотрят
каменно в глаза.
А заключение возвращает к началу, к синеве морской и небесной: «Мы сошли сюда незвано и непрошено пройдем, / не успев и обернуться на обратный звездопад, / и останется лишь это – голубое, / никакое, что любило / и тебя». Все скоротечно и бренно, но и прекрасно, как «Сицилийская осень».
Вот и снова сладко будит поутру хохотливый
гогот чаек на рассветных чешуйчатых кровлях,
море в размывах сиренево-сизых, сопричастных
главным снам. Это будет Мадзара-дель-Валло, где
янтарные стены курчавит сицилийское барокко,
где с прядями по ветру сквозь века танцующий
сатир, приоткрывший бронзовые губы в стылой
истоме дионисийской, а потом, а сейчас, а всегда,
как гнездо на отвесной скале, – поднебесная сказка
Эриче, где вспоминаешь, что пернатый, под зубастыми
стенами замка Венеры, где так вдумчиво вкушаешь
генуэзские томные лакомства у синьоры Марии
Грамматико, сквозь рваное облако спускаясь горними
кругами к коврам оливковых долин вдоль свинцового
позднего моря, залитого солнцем пунцовым. Это буду
я (который?), ты да небо наливное в славе пламенных
закатов, голубая антиосень, как прильнувшая волна,
птицы счастья вечным хором млечно будят поутру.
В подборке стихов Виктора Фета «Время черной дыры» в журнале «Интерпоэзия» (№1, 2025) дань отдана письму и графике, «лист», «черновики», «строка», «письмо», «книга». «книг стада» – это основные её образы: «я помню, как слова грядущих дней / всплывали в памяти и сращивались с ней, / простертые на двадцать тысяч лиг / в неистощимые страницы книг». Поэтом выделяется достаточно большой пласт такого поэтического графического рисунка, будто бы вечно растущей, пополняющейся все новыми и новыми образами Книги Бытия.
Я пробегал Софиею и Веной,
сквозь залы бесконечного музея,
на кости и развалины глазея,
не чувствуя, как патока веков
налипла на листы черновиков
и притворилась истиной нетленной.
О, как я был польщен и горд, когда,
туристам оставляя города,
спускался в отворенный мне подвал
увидеть то, чего никто доныне
в пустыне горной и в морской пучине
не отыскал и не зарисовал.
В последнем стихотворении упоминается Гриффит, он часто ассоциируется с образом «идеального злодея», а само оно представляет собой интересный сонет:
Не видно Гриффита: он в темноте
бинты сдирает, как покровных тканей
коросту белую, сливаясь с пустотой.
Ах, физика! Мгновение, постой –
мне формулу увидеть удалось,
которой нет страшнее и желанней
на в клеточку расчерченном листе;
её лучи пронзают нас насквозь.
Столетие усердное прошло;
мир этот есть дробленое стекло,
и наша плоть невидима друг другу,
покров сдирает слабая рука,
частицы света поднимают вьюгу,
и пустота восходит в облака.
Публикация Александра Немировского «Пока дышу» в журнале «Интерпоэзия» (№1, 2025) – два стихотворения, в которых также затронут постоянный для языкового сознания концепт «свет»: «Свет / ниспошли, чтоб принять смог», «Потому что музыка песен / требует светлых строк», «я смотрю в вечность и вижу свет в гармонии кружащегося листа». Слова поэта «Так и люди многие / уходят раньше, чем их тела, / обреченные на дыхание» в своей основе, возможно, восходят к концепции, наиболее ярко представленной у Гумилева «Мы меняем души, не тела», однако они смогли вместить глубокий, философско-новаторский смысл.
Так и люди многие
уходят раньше, чем их тела,
обреченные на дыхание.
Потому что слова
связав,
получаешь материю,
ничего с собой не забрав,
я заворачиваюсь в терпение,
гусеницей, куколкой, ожидающей возрождения.
Подборка стихов Александра Габриэля «Безвременье» в журнале «Интерпоэзия» (№1, 2025) в трёх эпизодах даёт ощутить катастрофу сегодняшнего дня, все им сказанное – больше, чем актуально.
Ведь всё вокруг – смесь пустоты и страха,
и оттого-то раздается снова
взрыв смеха из холерного барака
над немудрящей шуткой из чумного.
Поэт идет от факта к «безвременью», состоянию души и к своему призыву, прекрасно осознавая, что «давайте жить как раньше» уже невозможно.
Человеку вдребезги разбомбили дом.
Он бредет по городу со своим котом.
Горе-горе-горюшко нынче нарасхват.
Человек – заплаканный. Кот – подслеповат.
С неба крупкой сеется дождевой нектар.
Кот желает на руки. Он устал и стар.
Обнял кот хозяина, словно теплый плед.
Каждому из парочки – по тринадцать лет.
Смесью гари с ужасом полон материк,
в самом центре коего – мальчик и старик.
Двое – в полутемени муторного сна.
Близких всех на радугу увела война.
И плывут по городу сквозь туман и дым
двое тихих выживших, ставшие одним.
Кто бы охранил тебя от земных невзгод,
коточеловеческий человекокот…
В стихах Валерия Слуцкого, опубликованных в журнале «Литературный Иерусалим» (№47, 2025), спроектирована своя система, удивительная «мера» всего. «Время берет свое, числившееся моим. / Всё учтено, – говорит, – поищи, пошарь. / Ведомству «Жизнь» (договор-де неотменим) / Взятый верни по описи инвентарь». Таков идиостиль автора.
Точно в зеркале заднего вида,
Что вверху ветрового стекла,
Удаляется, дымкой овита,
Перспектива, что встречной была.
Пусть не истины, но равновесья
Мне момент предлагает ничью.
В точке жизни, зовущейся «здесь я»,
Примирительно виски налью.
Есть как есть. Не избыть кровоточин,
Что в душе именами кровят,
Мир которой любовью упрочен,
Обнят словом и женщиной свят.
Публикация Ехиэля Фишзона «Дорожно-транспортное происшествие» в журнале «Литературный Иерусалим» (№47, 2025) начинается с оригинальной поэтической сонаты. Её композиция – Allegro, Scherzo, Adagio, Finale. Интересными представляются стихи «На мотив Ломоносова» и одновременно выступающее к ним образной антитезой / продолжением стихотворение «Иерусалимский базар».
Движением ресниц Ты высветлил востока
гористый горизонт, тяжёлый и пустой,
ни птиц, ни облаков, ни ливня-водостока.
Но близок шар литой.
И всё.
И весь пейзаж.
Полны росою травы.
Багрянник, как герой, вдруг выведен из тьмы
рабочей рампой дня. И виден храм двуглавый
от носа до кормы.
Вот, наконец-то птиц Ты вылепил триаду:
две горлицы и дрозд с полоской на груди,
и вдруг из воробьёв зыбучую ограду
пристроил впереди.
И сразу город вскачь.
Всё двинулось, запело,
трепещет светофор и щёлкает трамвай.
Во все концы дорог он распрямляет тело,
вытягиваясь в рай.
Ты воздух бросил ниц, на каменные груды –
там кран и самосвал его с почтеньем ткут.
Все зрелища полны.
Базар обсыпан людом.
Молитвы слышен труд.
Публикация Светланы Менделевой в журнале «Литературный Иерусалим» (№47, 2025) наполнена эмоцией, светом, звуком, запахом, нежной ясностью впечатлений и переживаний. Особенно это выразительно в стихотворении «Ярмарка». Невольно вспомнится строка «Широк и желт вечерний свет», давным-давно ставшая классической.
Из булочной выносят хлеб –
Щекочет ноздри тёплый запах.
Закат уже окрасил запад,
На тумбе засыпает лев…
Вечерний ветер свеж и прян,
Бульвар шумит неутомимо,
И утешает пилигрима
Вина горячего стакан.
В то же время лирическая героиня удивит своей достойной, рассудительной, стойкой уравновешенностью – истинно сердечным отношением к горьким и страшным событиям последнего времени. Ахматовской, общетрагической и всенародной интонацией.
Каждый кусок жизни,
Что под бедой прожит,
Будет дрожать жилкой,
Станет моим прошлым –
В детском саду кашлем,
В Летнем саду вздохом.
Ты погляди, как же
Стало у нас плохо.
Ходит война тенью,
Дышит война смрадом.
Ненависти стены
Быстро растут рядом.
– Их не жалей! – скажут
Детям друзья наши.
Ты погляди, как же
Стало у нас страшно.
Светоносная поэтика Александра Кабанова, всё больше, глубже и всё трагичней вбирающая в себя «свет божий», в едином цельном орнаменте представлена в подборке стихов «Чудесным образом», опубликованной в «Новом Журнале» (№318, 2025). Мастер драматического монолога, мысль и образ у поэта воплощены именно так. Со всем накалом его мощный сольный голос в одном моменте и в одной точке объединяет драматизм сказанного, объемный философский контекст и карнавальную лиро-эпическую огранку.
Рассеянный и вновь сгущёный
свет божий, здравствуй, вот и я –
безвременно перемещённый
войной из точки бытия.
Событие в стихотворении Кабанова раскрывается неизбежно и страшно, как чайный пакетик в чашке смерти, эмоция – феномен «ожидания». Напряжение только нарастает, и тому дарятся великолепные концовки стиха – «Да будет развеян окрест / мой пепел, спасая влюблённых – / из рая и ада, из мест, / поверь мне, не столь отдалённых».
Или в стихотворении «Я приготовлю вам рождественское блюдо» – создается столь совершенная и эмоционально взрывная психологическая модель.
А мы блуждаем, согнуты в подковы
с тобой на счастье, вопреки войне,
и женщины, как будущие вдовы
и матери, заплачут обо мне.
Беседки закрывают, оставляя
одну на двух бессмертных стариков,
и в ней всегда – июнь в объятьях мая,
и в ней всегда – кенжеев и цветков.
И «кулинарный» контекст усиливает инородность этой катастрофы / смерти, чудовищный факт её присутствия в границах своего дома. Кухни, коридоры, подвалы, где проживается апофеоз обреченности и ужас происходящего. Но, как и по правилам сказочным, «чудесным образом», вдруг появляется волшебный помощник, и жизнь все-таки побеждает.
И рвётся связь, включая странности,
но мы не убоимся зла,
и жизнь – как специи и пряности,
которым больше нет числа.
В публикации Лены Берсон «Скатертью полет» в «Новом Журнале» (№318, 2025) также воспроизводится рецепция смерти: «Представь, что до смерти ещё не дорос ты». Она варьируется и преломляется от разговорно-бытового до трагического и страшного – «Носит ей бумажные цветки, / Хоть бы раз живое что-нибудь», «Долгих лет тебе бессонниц, родина моя, / Чтобы пьяной или трезвой и с утра больной / На вопрос: «А кто виновен?», отвечала: «Я». / На вопрос: «А кем убиты?» отвечала: «Мной»».
Это убитый Валерка.
Жизнь – это очень надолго.
Скоро тринадцать, а толку.
Мама Валеркина, Роза.
Бабка Валеркина, Дора.
Рты и носы грубой лепки.
Смерть превращается в роды.
Мама и бабушка – вдовы.
Тетка Любовь из Сарато-
Ва, из Ростова – Людмила.
Обе смешные до жути.
Ехать хотели, куда там!
– Кто убеждал нас, не ты ли?
– Как я оставлю квартиру?
– Дура ты, Милка, «квартиру».
Как я оставлю могилы?
– Дура ты, Любка, могилы –
Кости и тряпки по сути.
Мать говорит, что для сына,
Что для здоровья и счастья,
Медики и медицина.
Дора здоровьем не блещет
И начинает прощаться,
Сёстрам раздаривать вещи.
– Брать ли сервиз этот синий?
– Будет Валерке с женой.
Если мы станем своими,
Знать бы, какою ценой.
Интересная и сильная сторона поэтической одаренности – отлично скроенная сюжетность в миниатюрной зарисовке с привязкой к конкретной ситуации. Как в этом стихотворении:
У него свидания с женой
Раз в полгода, прямо как в тюрьме,
Он к ней ходит со своей виной.
А она простила? Вроде не.
Носит ей бумажные цветки,
Хоть бы раз живое что-нибудь.
Да теперь хоть куст приволоки,
Ничего обратно не вернуть.
Он над ней стоит, не смеет сесть,
Сильно дольше, чем хватает сил.
Он бы ей принёс благую весть,
Если б сам такую получил,
Типа: «Им не выиграть войну,
Даже всех нас перехороня».
А она сказала б: «Ну и ну,
Ты такой ребёнок у меня».
Большая подборка стихов Инны Кулишовой в «Новом Журнале» (№318, 2025) начинается со строк о трагедии в Израиле. «Словно домой возвращаешься, словно домой, / где дома нет».
Вертись, мой дрейдл, на песке,
я лягу на волчок,
и буквы тело вскроют, ске-
лет каждой, цок да цок,
войдет в меня и скажет: здесь,
здесь чудо было, где
ад выходил наружу весь.
Но на сковороде
горят и пляшут левивот,
все латкесы мои
из тела, тело где? А вот,
из глины и любви.
Сейчас по телу потекут,
как капли янтаря,
песчинки масляных минут,
и всё, и всё не зря.
Как поясняет автор, на момент написания этого стихотворения прошло два месяца, по солнечному календарю, с начала трагедии 7 октября 2023 года. В Израиле это совпало с началом Хануки. Дрейдл – детский волчок на Хануку. Левивот (иврит), или латкес (идиш), – картофельные оладьи, которые жарят на Хануку.
Поэт откликается на роковые события своей оригинальной образной системой: «Не трогай ступнями меня говорит Земля / нет кожи».
О как близки суставы ваши, жилы,
белесый отсвет на фасадах, но
мы умерли, пока мы были живы,
мы свет в окне и не само окно.
В стихах Михаила Дынкина, опубликованных в «Новом Журнале» (№318, 2025) раскрыты взаимоотношения индивидуального сознания с собственной реальностью, описывается абсурдность, неразрешенность опыта земного бытия, некой повторяющейся петли времени и делается очень важный вывод – самоубийство бесполезно и напрасно. Для воплощения этой идеи поэт создает достаточно подробную картину этого «дня сурка» и вспоминания своего будущего, вечно повторяющегося сюжета.
Вариациям темы смерти и бессмертия посвящены и другие стихотворения: «где душа твоя, где, кто там воет по-волчьи внутри / тень идёт по воде и уходит под воду, смотри / для того, чтоб смотреть, надо сердце иметь, говоришь / машет крыльями смерть или это летучая мышь».
Я вспомнил, в прошлый понедельник
в квартире, полной подлецов,
мы проиграем кучу денег –
я и двойник эфирный мой
(спасибо шулерской колоде).
Я помню, как я шёл домой
(в ночь с пятницы на вторник вроде)
и думал: «Гиблые места...
Бунт Времени... Фатальный вирус...»
Потом я бросился с моста,
но ничего не изменилось.
Не изменилось, извини.
Смог непролазен. Долг огромен.
И солнце тащится в зенит
и тонет в облаке вороньем,
в бреду безрадостного дня –
воскресный он или субботний? –
где две гориллы ждут меня,
чтоб отметелить в подворотне.
В поэтической публикации Александра Мельника с названием «Маяк» в «Новом Журнале» (№318, 2025) внешне почти не ощутимо и одновременно очень чётко выстроен композиционный хронологический и биографический подход. Начиная со строк «Мне четырнадцать. Школа. Шестой урок», поэт ведет читателя через годы и события своей жизни: «Год за годом – век, ни одной отлучки, / оттого и – дух, оттого – закалка», с осмыслением и эмиграции. Заканчивается путешествие стихотворением «Маяк» с метафоричным и философским обобщением пройденного пути. В подборке есть и уточняющие географические ориентиры, совершенно неслучайно указанные в эпиграфе: «Площадь Байкала – 31 722 км². / Площадь Бельгии – 30 528 км²». Исходя из этого контекста, невольно можно вспомнить известные слова Солженицына из его не менее известного романа: «А откуда вы знаете, Зоенька, в какой точке земли вы будете счастливы, в какой – несчастливы? Кто скажет, что знает это о себе?». В лирике Александра Мельника нет места какой-либо излишней тяжести, и нелегко пережитое обретает свою гармонию.
Кто-то скажет – скучная проза жизни,
а другой поправит: скорее – драма.
Публикация автобиографична, лирична, с достаточной самоиронией и глубиной авторских констатаций.
Наискосок от Курского вокзала
тропинка то вела, то ускользала –
по шпалам, через рельсы, напрямик
до проходной студенческой общаги,
в которой мы, вчерашние салаги,
перерождались в мыслящий тростник.
«Мыслящий тростник», «советские студентка и студент» в опубликованной подборке играют роль предтечи этого остроумного и наблюдательного «маяка», превращающего своё аналитическое умозаключение в правдивый и неизбежный вывод: «Смешно сказать – тогда, в семидесятых, / мы все дружили, а врагов заклятых / лишь в наши дни внезапно обрели».
Достаточно подробно описываемый поэтом чувственный мир («Мы все влюблялись понемногу») раскрывается в красивом и глубоком стихотворении «Подарок». Здесь же, как это мы помним и у Пушкина, присутствует прямое обращение к читателю.
Прости, читатель, это предисловье.
На самом деле сказка впереди.
Я шёл в поход, и к моему становью
прибился ангелок на полпути.
Сама собой упала с неба нить
и нас связала безо всяких Парок.
«Ты женщина?» «Молчи, я – твой подарок.
Никто не сможет нас разъединить».
Она была светящимся лучом.
Конечно «Oui!» читал я в тихом взоре.
Непросто свету ладить с рифмачом,
но тридцать лет – ни одного раздора.
Что остаётся? Память о снегах
и пара строчек вместо эпилога:
приятно жить за пазухой у Бога,
когда жильё – у чёрта на рогах.
Прекрасные стихи Сергея Гандлевского в «Новом Журнале» (№318, 2025) – наполненный классическими реминисценциями монолог и рассуждение пришедшего из древнерусской, а потом прекрасно воплощенной Пушкиным песенно-сказательной традиции, исторической баллады, неспешного мудреца, с его остроумной самоиронией. У Пушкина это «Как ныне сбирается вещий Олег», а у Сергея Гандлевского интуитивный внутренний «сказатель» начинает повествование с оригинальной, но интонационно близкой констатации:
Когда ты старый и тебя Кенжеев
сажает в Chinatown на автобус
в Бостóн или на местном русском в Бóстон,
минут через 5-7 вполнеба слева,
как призрак в балахоне на ходулях,
из-за реки встаёт Манхэттен.
И ты, поскольку стар, глядишь в окно
такой весёлый и печальный –
восторг прощальный твой Нью-Йорк прощальный.
В следующих стихах самоирония становится особенно выразительной, подчеркнутая пушкинскими строками. Если Александр Сергеевич обращался к жизни в 1828 году «Дар напрасный, дар случайный, / Жизнь, зачем ты мне дана?», то Гандлевский ведет свое остроумное рассуждение уже обращаясь и к самому русскому классику. И это уже давно закономерный, очень красивый и яркий прием у поэтов, выходцев «Московского времени».
Я роняю папиросы
пьяными руками.
Лена книжку Леви-Стросса
держит вверх ногами.
Вот отсюда, свет мой ясный,
дети и берутся.
Дар случайный, дар напрасный,
пепел в чайном блюдце.
Продолжение стихотворения объясняет и первые строки публикации, они были написаны в 2023 году, ведь тогда из великой четверки оставались только двое – Кенжеев и Гандлевский.
Многие, кого любил я,
с кем легко дружил я,
к большинству примкнули (англ.) –
умерли, мой ангел!
Или:
Телефон надрывался, я с места срывался
и летел на другой край Москвы.
Там весёлый народ собирался –
все они на сегодня мертвы.
И далее поэт снова прибегает к однажды выбранному, возлюбленному своему образу: «Что за чудак-человек по улице Барнова ночью / еле плетется, твердя «Москву кабацкую» вслух? / Экое кири куку! Это старый и трезвый Гандлевский / делает вид на безлюдье, будто он молод и пьян».
Лет сто назад, году в 73-м
три молодых похмельных шалопая
на лавке Гоголевского бульвара
прикидывали, что у них троих
едва хватает в сумме на одну.
Вот если та, кого они там ждали,
добавит рубль-другой, то хватит на две.
Но та, кого они там ждали,
сверкнув незабываемой улыбкой,
дала десятку –
мы переглянулись
и дунули в Смоленский гастроном,
поскольку время близилось к закрытью.
Я на ходу представлю who is who.
Кто хром, как Байрон, тот у нас Цветков.
Ему на долю выпала дорога,
а нынче он в суровом карантине
Бат-Ям под Болдино приспособляет.
Второй – Сопровский Саша, первый друг,
во цвете лет погибший в 90-м,
а третья... Третьей тоже нет в живых.
Останешься здесь безымянной, ладно?
«Что значит имя? Роза пахнет розой,
Хоть розой назови её, хоть нет...» –
Садись, «пятёрка». Я – он я и есть.
Словно бы продолжает тему Гандлевского подборка стихов Дмитрия Гаранина с названием «Песнь старости» в «Новом Журнале» (№318, 2025), но это совсем другой поэтический голос, его автопортрет не обладает столь самоироничной и трагической нотой утраченного времени и поэтической юности, но даёт размышление более спокойное: «Песнь старости», «Месть времени», и также несёт читателю интересный монолог и самоанализ: «Что-то я мыслями невысок / Чувствами глохнущий инвалид», «Прячутся игуаны в кустах / Неинтересно смотреть на нас / Куда-то карабкающихся в летах / Лишь повторяясь в двухсотый раз».
Когда во мне устаканится пустота,
через стеклянный чуть перелившись край,
и слов разбредающихся стада
обратно через словарь в букварь
полезут, я буду себе сосуд,
в котором ни ряби когда-то случайных волн,
ни замутненья бесследно прошедших смут,
а только прозрачность, которой до верху полн.
Я буду девственная слеза
безвинных, ещё дословесных, дней.
Сквозь наливающиеся пустотой глаза
во сто диоптрий внутрь себя видней.
Большая поэтическая подборка Ирины Евса «Досмотреть до конца», опубликованная в журнале «5я волна» (№2(9), ВЕСНА,2025) начинается с сильного, метафизически прекрасного и трагического посвящения ушедшему другу – Евгении Моргулян.
По ржавому пальнув пустому баку:
отстой, мол, и фигня,
он, выбив дверь, убил мою собаку.
Потом убил меня.
И не было ни ужаса, ни боли –
негромких два хлопка.
Мы встали и пошли, минуя поле,
направо, где река.
Заканчивается стихотворение мощной смысловой распаковкой образа этой реки, её суггестивного решения: «И словно безразличная, чужая / речь вне добра и зла, / река впустила нас, не отражая / в себе, и понесла». Ирина Евса – одна из немногих удивительных поэтов, оставляющих таинство интерпретации читателю. Названия, которое дается стихотворению – «Беглец», «Обходчик», «Сосед» в сочетании с их композиционным построением – ролевые лица-маски описываемых событий и катастрофы, живые, говорящие голоса. «Сосед»: «Явь, – он вздыхает, – полна печали. / Кровь на священный течет пергамент. / Я, фрау Евса, ловлю ночами / все ваши сны, и они пугают».
«Обходчик»: «Дурачок Витюня терпит войну один».
Ночью он обходит все сорок пять квартир:
в той – чаи гоняли,
тут – Петрович. Тырил с фабрики сапоги.
Там – Санёк; мальчишкой в дом приволок тротил.
Позвонки пролетов считывая ступнями,
он упрямо вверх ползет: не видать ни зги –
кто бы подсветил?
А потом Витюня видит дверной проём,
обгоревшей ватой
из дыры оконной облака клок торчит.
И, глотая слёзы, в темень орёт: “Приём!
Первый, я – девятый!
Жора, Макс, вы где? – ведь мы же всегда втроём!”
Но подъезд молчит.
А вот говорит «беглец»:
Но у тебя, Господь, есть же какой-то план?
Можешь Ты пренебречь
телом, переместив в Твой золотой спецхран
память мою и речь,
страхи, обрывки снов, перепечатки строк —
рукопись той земли,
где, оживи я вдруг, мне б не скостили срок,
если бы и прочли.
Поэт решает свою задачу, все герои – неповторимые человеческие судьбы-портреты, монологи, талантливо построенные от лица безвинно погибших.
Никогда не воевал –
да пошли вы на!
Спит убитый наповал:
в чём его вина?
Не тянись, осина, ввысь.
Птица, не галди.
Три гвоздики запеклись
на его груди.
Стихи Татьяны Вольтской в публикации «Из цикла «Колесо обозрения» в журнале «5я волна» (№2(9), ВЕСНА,2025) – это снова необычная интонация и небывалый диапазон лирического пространства, в котором затрагивается все и все взаимодействует в едином образно-смысловом оркестре и контексте.
Что это, что это, что это – ничего.
Что там шатается – ветер в щелястых каморках.
Чьим это шёпотом, голосом начинено,
где это – в нетях, когда – в неверморах.
Словно бы этот голос идет от народных глубин, фольклора – «Ехали с орехами, с грехами да прорехами» – к классике, затем к более нестандартным решениям современной речи художественно наполняющегося поля и обратно, к фольклору. К путешественнице, скиталице человеческой душе.
хоть в телеге пиши
хоть кричи по рации
никому до души
больше не добраться
а куда она летит
где её пределы
на кого она глядит
ох не ваше дело
Так поёт, так кричит, так полнокровно молчит отчаянье, так огромная одаренность ищет и находит еле видимый просвет или выход, но он ещё далеко не спасение, да и возможно ли оно? «Не для меня мелкая дрожь, крупная дрожь, / эта стена холодней речки Двины. / Не для меня эту весну вынь да положь / после войны».
И как сломанная кукла,
не сегодня мёртвый Гектор
закружит за каруселью —
надо же, не рвется нить —
мы ещё сидим на кухне,
типа вот оно, веселье,
но с ладошек чёрных меток
никогда уже не смыть.
Ярче и ярче горит эта смертельная схватка с реальностью, повторяющимся сюжетом омертвелых нечеловечьих пустот.
Об Пушкина, об Гоголя, да нет уж,
об Лермонтова, то-то и оно,
повсюду натыкаешься на нежный
тревожный взгляд, а местное вино
уже не пьётся, Бэла не смеётся,
пыль, виноград, голубка семенит,
в ущелье неопознанные кости,
а под землёй невидимый магнит –
подошвы прилипают сразу,
не отодрать. Родник, духан в плюще,
и если бы не бабушка – с Кавказа
я не уехал бы вообще.
Ну да, ещё бы, северные тени
Закоченели, тянутся на юг –
парад, подумаешь, а тут такая тема –
Тамара пляшет, ангелы поют,
крыло поломано и чертит уголь
каракули среди зыбей,
ещё сойдёт с ума какой-то Врубель –
короче, всё, на Демона забей.
На пулю над обрывом и на клинику
рассыплются его дары.
Но как же точно совпадает линия
короткой жизни с линией горы
Поэтическая публикация Григория Гачкевича «Сквозь прозрачный свет небес» в журнале «Гостиная» (Вып. 125, весна 2025) очень лирична, художественные образы восходят к лермонтовским и пушкинским образцам.
Тонко скрученным платочком
Из трубы выходит дым,
Время движется по точкам,
Мысль идёт по запятым,
Чувства прыгают пунктиром,
Где-то в скобках, где-то без,
Дым уходит к чёрным дырам
Сквозь прозрачный свет небес.
Поэтическая публикация Виктора Есипова «Скольжение вдоль Праги» в журнале «Гостиная» (Вып. 125, весна 2025) очень точно передаёт своё название, так как каждая поэтическая строка подчинена основной идее – движению, действию, течению жизни: «Плывут в воде не только облака – / ряды фасадов отражает Влтава». Всё движется, но всё же происходит это меж двух земных полюсов добра и зла. И поэт об этом никогда не забывает, своей акварельною и солнечной кистью он напомнит о том и читателю.
А это значит, в городе весна,
пусть ветерок по-прежнему колючий –
на полчаса речная даль ясна,
ну а потом опять сомкнутся тучи.
Или: «Жизнь всё сильней под детектив / косит, но длится, слава богу – / тебя в объятья заключив, / целую в губы, а не в щёку». Мгновение жизни и нечаянной радости становится по-настоящему прекрасным: «Это утро – подобие праздника, / лучик солнечный – яркая нить, / и от шума кипящего чайника / веселее становится жить…». А пражский весенний пейзаж подробен и очень лиричен: «Маргаритки на поляне, / словно кнопки на баяне, / где же пальчики?.. / Одуванчики!».
Я в Праге отхожу от всех дурных забот
и хочется мне к ней в доверие втереться –
здесь пребыванья срок пошел на третий год,
но снова на нее гляжу, не наглядеться.
В трамвае по мосту качусь, везенью рад,
громады облаков покачивает Влтава –
налево Вышеград, направо Пражский град,
а я сижу, гляжу налево и направо…
«Вдоль разбитой ограды сгоревшего сада» – так называется поэтическая подборка Бориса Фабриканта, опубликованная в журнале «Гостиная» (Вып. 125, весна 2025), впечатляющая читателя живой образностью и какою-то своей, сильной и оригинальной, плещущейся энергией: «По дырявой воде до немытой дороги, / Под нечёсаным небом горбатой грозы, / От молочных болот до причалов безногих, / Между криками сов, там где лисы борзы».
В день восьмой, понедельник, нежданно-негада…
Со слезою блестящей, как глаз на блесне,
Под забытый напев племенного обряда
Всех родных и живых ты увидишь во сне
И рванёшься на запах цветущего сада,
С отражением солнца столкнувшись в окне.
Авторский мир сплетается интересным орнаментом, к его звучанию нужно прислушаться, уловить эмоцию, волну, настроение: «Там разглаженное счастье и крахмальное житьё / Ставят крестик чёрной масти в вышивание своё».
И всё крадётся в тишине кошачьей,
От каблука ступая на носок,
За нами долгий прошлый век ребячий,
Весь сказочный, не низок, не высок.
Такой представляется поэтическая весна 2025 года.