Рифат Гумеров родился в Фергане – и судя по стихотворениям в его подборке, по пронзительной набоковской ноте в связи с воспоминаниями о детстве, эти «другие берега» всё так же рядом и ничуть от поэта не удалились – они сохраняются/остаются в его текстах, словно молитва, молебен и мольба; как щемящий рефрен, на повторе, который проходит через всю биографию: «Господи, как хорошо было мне – / В этом забытом Богом маленьком городке, / В этом зелёном и солнечном маленьком городке, / В этом любимом Богом маленьком городке». А судя по посвящению в одном из текстов недавно ушедшему поэту Шамшаду Абдуллаеву, для Рифата Гумерова не просто название имя собственное одной из поэтических школ современного Узбекистана – «ферганская»: в поэтике Гумерова родовые признаки этой школы и значимы, и знаковы. Основатели Ферганской поэтической школы (Абдулла Хайдар [Александр Куприн], Шамшад Абдуллаев, Хамдам Закиров, Григорий Коэлет, Даниил Кислов, Ольга Гребенникова) – поэты, пишущие по-русски. Они декларативно оставляют за русским языком основную коммуникативную функцию. «Ферганцы» в своих художественных поисках ориентировались на западную верлибристику и актуальную поэтику. В основном, на американскую и европейскую ХХ века: поэты итальянского герметизма; французские сюрреалисты; в немалой степени – К. Кавафис; американская поэзия первой половины XX века, постуитменовская и вплоть до Алена Гинзберга; поэты последней четверти прошлого века: Дж. Эшбери, М. Палмер, Р. Данкан, Р. Крили, Ч. Олсон; калифорнийская «Лэнгвич скул» – благодаря связям «ферганцев» в те годы с ленинградским андерграундным «Митиным журналом», и питерским поэтом, переводчиком Василием Кондратьевым. Любопытно, что Гумеров в журнальной подборке вспоминает об эстетически близком этому кругу поэте Викторе Сосноре: «Я воспевал базары, персики и виноград, / Рай обещал любимой – да не пускали грехи. / В 20 лет самолетом я прилетел в Ленинград, / И Виктор Соснора слушал мои стихи…» Представляю, что такому слушателю (о Сосноре в «ЭЛ», № 2 2018 год, опубликовано мое большое эссе, так что знаю, о чём говорю) вряд ли могли не понравиться такие строки: «Совпал по форме кофе и стакан. / Тень профиля на стенке, как чеканка. / В полночной раковине тонет таракан, / Как Тараканова – княжна и самозванка…» Равно, как Лин Хеджинян, с которой я познакомился ещё в 1980-х в СССР, из калифорнийской «Лэнгвич скул» пришлось бы по душе: «Когда восклицательный знак устаёт, – / Он становится вопросительным…» Здесь любопытна проходящая через ряд текстов Гумерова мысль о конечности речи, как и о конечности жизни человека, что Людвиг Витгенштейн в «Логико-философском трактате» обозначил жёстко и прямолинейно: «Границы моего языка – это границы моего мира». В этом плане восточная мудрость зарылась в вечность глубже, и Джалал ад-дин Мохаммад Руми в «Поэме о скрытом смысле» говорит: «Тишина – язык бога, а всё остальное – плохой перевод». Рифат Гумеров, осваивавший поэтико-философский язык в Литинституте им. Горького и познавший, как и чем жжёт сердца людей глагол, словно отвечает им обоим: «Добро пожаловать в мою жизнь! / Сжечь после прочтения…» А уже дальше, в постуитменовском духе доводя мысль до гротеска и сюрреализма, отмечает: «Мысль изречённая есть ложь…» – / И я молчу, почти что без акцента…» По-моему, для поэта в высоком смысле этого слова, резюме не столь отчаянно смелое, сколь ожидаемое.
Геннадий Кацов
ОТРЫВКИ ИЗ ПОЭМЫ-ДАСТАНА «РИФАТ-НАМЕ» Слезами начинает жизнь человек – А уже потом начинает обозревать. А уже потом начинает оборзевать – И слезами кончает свой век… Кто Богу не грешен, кто бабушке не внук? – Пусть исполнится это пророчество… Я забуду пароль свой в фейсбук , Я забуду фамилию-отчество… Чем больше людей вокруг – Тем отчётливей одиночество. Окончу школу, затем филфак – Чтоб впихнуть в невпихаемое… И тема «А ты помнишь, как…» Поистине неисчерпаема… И просительный падеж совпадёт С падежом повелительным… Когда восклицательный знак устаёт, – Он становится вопросительным… От стыда одеваюсь, от холодов Надеваю штаны Пифагора… И я плету свою паутину стихов Лишь ради красоты узора… Я всю жизнь пишу автопортрет, Я рифмую всё, что рифмуется, Всё, что детям до 30 лет – Читать не рекомендуется… А юность уместится в этой строке? И молодость кто зарифмует? Поэты жили на исчезающем материке… Миры, которые больше не существуют. Да, жизнь устроена несправедливо: Когда ты в яме – перестань копать и копить… И льётся, льётся «Чимкентское» пиво – За победу поэзии, которой не победить… Зачем рыдания, охи и вздохи – Ушла эпоха, и дорога ей скатертью. Я – очевидец великой эпохи, Которая была мне матерью. Отчизна одна – да не будет других отчизн: Это девиз моего поколения… Добро пожаловать в мою жизнь! Сжечь после прочтения… А жизнь пролетит в суматохе – И научит всех самовывозу… Я стою по брюхо в ушедшей эпохе – И видимо уже не вылезу… Года, как вода – текут в решето, И не заметишь, как жизнь пронеслась… Самое страшное в жизни то, Что жизнь продолжается и без нас… Мой город небесный Ершалаим – И она в этом городе в красном пальто. И я ей казался таким, каким был, Когда сочинял то – не знаю что… Как я мечтал о солнечном золотом луче, Когда замерзал в огромных январских снегах… Мой век удалялся на моём плече. Новая эпоха будет жить с моим именем на устах. И в жизни моей – что есть слава? – Лишь яркая заплата на халате певца… Мне осталась одна забава: Солнечный луч – золотая пыльца, Ветка, листочек, яблочко… Птица в мой сад залетела… Тут же порхает, как бабочка, Женское имя – А н ж е л а… Лишь запомню тот миг навек – Как она на меня глянула… Когда на Анжелу падает снег, Она становится похожей на ангела… НОЧЬ. КУХНЯ. ЧИЛАНЗАР. А без ума – с ума ты не сойдёшь. Мой КПД – всего лишь три процента. «Мысль изречённая есть ложь…» – И я молчу, почти что без акцента… В горшке заплёванном гранёная герань. О блудном сыне актуальна тема. И засосёт тебя в Тмутаракань Канализационная система… Совпал по форме кофе и стакан. Тень профиля на стенке, как чеканка. В полночной раковине тонет таракан, Как Тараканова – княжна и самозванка… ФЕРГАНА. ШАМШАДУ АБДУЛЛАЕВУ Господи, как хорошо было мне – В этом забытом Богом маленьком городке, В этом зелёном и солнечном маленьком городке, В этом любимом Богом маленьком городке. С базаром, пропахшим дынями и шашлыком, С арыками, журчащими вдоль дорог, Мамины розы, цветущие за окном… И для меня вся Вселенная – маленький городок… Это в наших садах расцветали вишня, айва и груши. Это оттуда мы разлетались – в груди с холодком тревожным… Это место любви и силы – там, где сердца и души Пытались свершить невозможное… Запомню себя на фото – запомню мальца-удальца, Детство моё золотое, прошедшее сквозь меня… Праздник, который начался, чтобы не знать конца. Серебро лунного света и золото прошедшего дня… Мой город ломают, приводят в какую-то норму, Контекст того места, где начинался я… «Теперь он отлит в самую совершенную форму – в форму воспоминания…» ФЕРГАНА. МАМИН ДОМ В 62 – в Фергане. Я в Ферганской долине лежу, Как покойник, тих и спокоен… Прямо в космос ночной я очами моими вхожу – Где ветры дуют не так, как хотят мои корабли… Виртуальная жизнь – в 63. Виртуальна любовь, как биткоин. Лишь горят в мои очи космические фонари. И плывёт надо мной в облаках белоснежный, как голубь, Боинг – «Узбекистон хаво йуллари»... CОН-НЕТ № 1. КАРИМУ СУЛТАНОВУ Луна в колодце. Мы в колоде карт. Спиной сиамской ощущая стенку – Мне в бок коленкой упиралась Ленка В гостинице с названьем «Авангард»… Мы в сентябре предчувствовали март. В томатном соусе захлёбывались кильки… А я искал реликтового Рильке В Прокрустминпросе первоклассных парт… Оригинал? «Над небом голубым…» Не «под», а «над» … И спецэтапом в Крым. Где хвост оставил (голубой?) Хвостенко… Где тет-на-тет мы с Ленкой говорим, В Каримском кризисе находится Карим, Как пионер Евгений Евтушенко… CОН-НЕТ № 2. РИМУ ЮСУПОВУ Как октябренок Женя Евтушенко – Братан мой Рим не ездил в город Рим. Пускай мы синим пламенем сгорим – Мы даже с пива не снимаем пенку… Из Бухареста я привёз румынский блайзер. Напомнив мне египетскую фреску – Семидесятилетний Чаушеску Достал меня в Союзе, словно лазер… Румын румян – ему на нас … Нас рать Татарская не сможет воевать… Уж заржавел давно железный кайзер… Врагов всех наших закидает феской На рубежах – как Муромец с железкой – Герой Советского Союза Абель Насер… СЫНУ ШАМИЛЮ Шамиль, давай будем играть в русских и немцев: И у тебя будет деревянный шмайсер и аусвайс? Или ты будешь атаманом туземцев? Или – давай будем играть в игру «А у вас?» « – А у нас в квартире газ! А у вас? – А у нас водопровод! Вот!» А у нас в Оше – был проездом Ошанин Лев Иванович – комсомольский поэт… А у вас в Самаре – самаритяне. А у нас в Ташкенте – суверенитет. Прилетают к нам инопланетяне – Вырубают газ, интернет и свет… А у вас в Казани – Фейсбук с друзьями. Коли друг – полезай в Фейсбук, В Телеграмм, В Контакте или в Тик-Ток… Сквозь стекло монитора, затуманиваемое слезами, Долгим кадром прощальным – душу мою выворачивая глазами – Всё глядит и глядит мой Шамиль, моя боль, мой сынок… Дорогой мой сын… Самый близкий и самый дальний… И сын из Тольятти у меня в Ташкенте Иногда ночью вдруг появляется на экране В голубом и призрачном свете… И страдая от этого нечеловеческой мукой, Я хочу от всего закрыться и от всех запереться… И пытаюсь запомнить его перед вечной разлукой, И я смотрю на него, и не могу насмотреться…
ШАМИЛЬ
На фото мой сын сидит у окна
И смотрит на синее-синее небо…
А на небе огромные белые пушистые облака…
– Шамиль, сынок,
ты знаешь, как я тебя сильно-сильно люблю?..
– Да знаю, папа, ты уже мне это говорил…
На фото мой сын сидит у окна
И смотрит на синее-синее небо…
А на небе огромные белые пушистые облака…
И он ещё не знает,
Что уже сам сидит на облаке и, свесив ножки вниз,
Говорит: – Папа, я тебя тоже сильно-сильно люблю…
ИЗ ПОЭМЫ-ДАСТАНА «РИФАТ-НАМЕ»
«В три года я сумел язык воспринять.
В четыре – камни я кидал. Дни мои!»
Махтумкули
ИЗ РАЗГОВОРА С ЧУЛПАН ХАМАТОВОЙ
Чулпан Хаматова: «А я всё детство на вопрос «Как тебя, девочка, зовут?» отвечала:
«Оля, Маша, Наташа, Лена». Дома я рыдала и требовала себе нормального человеческого имени…»
Рифат Гумеров: – У меня в детстве была такая же история. Мне было года 3-4, и я тоже спрашивал маму
– зачем меня Рифатом назвали?
– А как тебя надо было назвать? – вопросом на вопрос отвечала, смеясь, мама.
– Ну, Витя, или Коля... – отвечал я...
В 2 года я открыл себе белый свет,
В 3 года я узнал имя своё – Рифат,
В 4 года узнал буквы и пытался до 100 считать…
Свою первую книгу я прочёл в 5 лет –
И с тех пор не переставал читать…
В 5 лет я похоронил своего отца –
Безымянна его могила в селе Уч-Арал…
Осталась его фотография в пол-лица,
А что такое безотцовщина – я только потом узнал…
С 6 до 8 я жил в интернате,
Не путайте с интернетом, это просто детдом.
Ел макароны с хлебом и спал на железной кровати,
И даже сейчас не хочу вспоминать о том…
А потом к нам, детям, приехала наша мама
И увезла нас всех в благословенную Фергану…
И там, в букваре я читал, как мама мыла раму,
И там я узнавал огромную нашу страну…
С 8 до 16 я учился в 22 школе,
Книги читал на уроках, и со школы сбегал в кино…
Козу Маньку я пас на колхозном поле,
И боксом я занимался на стадионе у ГОРОНО.
В 17 лет, когда я стал мужчиной –
Я шёл домой, и огромной была луна…
И звёзды звенели над всей Ферганской долиной,
И сверкала в ночи, как созвездье, моя Фергана…
В 18 лет я учился в джамбулском пединституте,
И полюбил Гульнару, дочь казахских степей.
И ездил в жёлтом Икарусе на 29 маршруте,
И пил я «Чимкентское» пиво, и слушал я Yesterday…
И слова мои катались камешками во рту,
И спать не давали мне первые мои петухи…
В 19 лет я приехал поездом в Алма-Ату –
И Олжас Сулейменов слушал мои стихи…
Я воспевал базары, персики и виноград,
Рай обещал любимой – да не пускали грехи.
В 20 лет самолётом я прилетел в Ленинград,
И Виктор Соснора слушал мои стихи…
Четыре тысячи верст до первого москвича,
Четыре тысячи верст до Москвы-столицы…
Вы не замечали, как радиоволны и саранча
Свободно переходят границы?
Чёрно-белое фото – лицо оттеняет листву,
Молодые глаза добавляют к портрету штрихи.
В 21 самолётом я прилетел в Москву,
И Андрей Вознесенский слушал мои стихи…
В 22 я студент. Alma Mater моя – в Доме Герцена,
Твоё горькое имя – не устану тебя вспоминать.
Здесь поэтов – на рубль ведро, и каждому хер цена,
Город-герой Москва, Тверской бульвар, 25.
Ресторан ЦДЛ – Пёстрый зал, и буфет, и Дубовый,
И я грузчиком здесь накормляю поэтов своих…
В 23 весь в усах и в джинсах, молодой и суровый,
Выход с чёрного входа был всегда для двоих…
В 28 – Ташкент. Первый сын и красавица дочка,
Динка-льдинка моя, и Дамирчик-дракончик родной…
Многоточье любил, почему-то не нравилась точка,
И тире я любил, спотыкаясь на запятой…
Распадалась страна. В 32. Распадалась семья, словно «Beatles».
Беатриче моя, Беатриче – моя – Беатлес!
И все лоси лысели, и в глаза мои щепки летели,
Когда я заблуждался всё глубже – в отношений запутанных лес…
В 33 я потерял – семью, работу, страну.
Спать ложился в родной стране, а проснулся в другой.
И я эмигрировал в родную мою Фергану –
Под сень вековой чинары, чтоб твердь ощущать спиной…
В 35-45 я работал поэтом и подрабатывал антикваром.
Антикваром – для денег, поэтом же – вместо сна:
«Скажи-ка, дядя, ведь недаром, Москва лужковская задаром
Пиндосам отдана…»
Став ровесником Пушкину, понял, что я – Инородный акын.
И вместе с Есениным я проходил алкоголь…
И в 37 – мне явился ещё один сын,
Мой Шамиль – моя вина, моя кровь, моя боль…
Когда в твоей памяти оживают ошибки молодости и грехи,
И когда не дают тебе заснуть твои же воспоминания,
Что ты делаешь – считаешь баранов или пишешь стихи,
Спотыкаясь на знаках препинания?
37 лет. 37 способов засыпать – хитра на выдумку голь,
И, зная, что жизнь скоротечна, и Бог лишь тебе судья,
Ты хочешь закапсулировать в себе эту боль –
А иначе как выжить в этой главе Бытия…
Можно в окно, как в телевизор, смотреть,
На прохожих глазеть, и на дым над трубой…
Постарайся, читатель, меня не жалеть,
И не огорчаться моей судьбой…
А в 41 на базаре – вечные дыни, лепешки, арбузы…
А где же наша империя? Была – развалилась, сплыла…
Голод нейтрализуется инстинктом иллюзий,
Что заставляют любить свою жизнь, какая бы она ни была…