Владимир Гандельсман в представлениях не нуждается. Являясь обладателем уникального в своей иррациональности и парадоксальности поэтического мышления, он каким-то одному ему ведомым или неведомым образом приближается к истине, открывает читателю вещи, которые становятся для него необходимыми, насущными. Впрочем, не стану долго разглагольствовать, а лучше оставлю читателя наедине с этим удивительным поэтом.
Олег Горшков
ВОЗНИКНОВЕНИЕ – Ты кто? – Я мысль. – Куда ты? – Я к тебе. – Вот уж не звал. – А я из приходящих без спроса – при еде, или ходьбе. Или во сне. Подобно голытьбе, непрошеная, – я не для хотящих. – О чём ты? Почерк твой не разберу... – Я ни о чём. Я есть возникновенье. Так шёлковый внезапно на ветру плеснёт флажок на утреннем смотру. Запомни. – Что? – Прекрасное забвенье. – А незабвенное забыть? – Забудь. – Откуда ты? – Я не рождалась. – Если ты не рождалась, не к чему прильнуть. – Ты видишь книгу? В ней сокрыта суть. Читай вот здесь. – Постой, придвину кресло... Ты где? – Исчезла. МЕТАМОРФОЗЫ Всё, что бесследно в сети уловлено, истинно свет, но не обусловлено. Не протяжённость, не притяжение, ни отражённость, ни отторжение. Сна не избегли, яви, всё – невидаль: таянье, снег ли, облако ль, дерево ль. Молний и лилий, раннего моря ли свет не продлили и не оспорили. НА ПОВОДКЕ Остальное время гулять с собакой, глядя, как, ослепительно рея, летят облака. Поводок – только повод, чтоб увидеть в строке, кто на чьём поводке. Остановлен ли, крутится ворот? Так не видит различий между небом и небом взгляд птичий, день за днём пролетающий тем же путём. На осколок блюдца засмотреться в ручье и забыть, как вернуться и зачем. РОСПИСЬ НА ВАЗЕ Когда вращаются колёса океанических глубин и над поверхностью белёсой слетает с обода дельфин, за ним другой – как за иглою игла, скользя, сшивая две стихии выгнутой игрою, с летучей рифмою в родстве, – я вижу берега Коринфа с накатом лёгких пенных волн, где за изменчивою рифмой поэт, беспечной веры полн, охотится, – свежо и рано, дельфины мчат на всех парах, и за спасенье Ариона я их спасу в своих стихах. КАДР С ПОВТОРОМ Ниоткуда подует, и двор покачнётся, и резко в распахнувшийся створ выбросится занавеска. Тут как тут шелкопряд тутовый, и сквозь ветки вдруг просыплется град, застучав по беседке. Среди ясного неба град в июне! Замру и секундную стрелку умолю, узаконив игру, повторить... Ветер, двор, и тряпица проворно в распахнувшийся створ выбросится повторно. РИФЕЙ Ядовитоязычные змеи обвили шеи всех троих (по числу «петель» в «Лаокооне»). Нежной ночью отряд отборный из утробы дубовой вылез, и дрогнул город. Предо мною, как на ладони Вергилия, запылавший Пергам предстал, где скворечник сердцевитая птица облюбовала. Но горел Приамов дом, и она задохнулась. Если бы не юный Рифей прекрасный, в одиночку вышедший на данайцев, чем бы мы пустынные наши палаты оправдали и череду чертогов от гари чёрных? Всё списали бы на богов беспощадных и обитель Орка, которой обречены живые. Но каков Рифей, не сказавший: гибнуть, ничего великого не свершив, не время? В ШВЕДСКОЙ ДЕРЕВНЕ Розы, выросшие на камнях, остров роз, запах спящего дерева в церквях, детский Христос, созданный не Отцом, а плотником, Его отцом. Шёлк бабочек, шёлк, шёлк, знающий в лепетанье толк. На щеках прихожан отсвет земляничных полян. Там, где к ночи густеет замес волн морских и, под стать им, мускулистых небес, голос не стих твой и взгляд не исчез, – нет исчезновенья чудес. ДАВИД БЛАГОДАРИТ Блажен, кому отпущены грехи, кто Господу, что новые мехи. Дух взаперти пытал меня, как гость из преисподней, сохли кровь и кость. Так тяжела была рука Твоя, что я открылся, грех свой не тая, до глубины, и Ты, склонив Твой слух ко мне, освободил скорбящий дух для радости. Пусть праведник творит молитву и Тебя благодарит. «Я вразумлю тебя – в Моих руках твой путь, не попирай себя, как прах. Не будь, как необузданный лошак, чтобы уздой Я сдерживал твой шаг». Путь нечестивого – греховный тлен. Ты ж, праведник, пой Господа, блажен. АПРЕЛЬ Исчезновенья чистый отдых. Пока глядишь куда-нибудь, трамвай, аквариум в Господних руках, подрагивает чуть. Есть уголки преодолений, где можно преклонить главу, и солнца крапчато-олений узор, упавший на траву, и есть под шапкой-невидимкой куста прозрачная весна, внезапно розовою дымкой осуществившаяся вся. Апрельский замысел так тонок, что крошечных двух черепах смеющихся везёт ребёнок с аквариумом на руках.
