Александр Габриэль обладает сложившимся поэтическим характером: самоирония, как тоненькая защитная стенка нежного сердца, мужество лирического признания, стремительное развитие «сюжета», афористичность высказывания – фирменные знаки его авторского портрета. Его «повествования» никоим образом не относятся к зарифмованной прозе, здесь – поэтическая образность, художественность мышления присутствуют во всей своей органике. Даниил Чкония
ЗОЛОТО В шумном мире, дрязгами расколотом, мы страдаем, любим, пьём вино... Но молчанье остаётся золотом, хоть в Начале было не оно. Слово есть костёр в процессе тления. Спешка. Недодуманность. Недуг. Странно лживы по определению мысли, обратившиеся в звук. Видим снег, и ад, и синь небесную, ввысь взлетаем, падаем на дно... Нет, не обратишь в труху словесную то, что нам прочувствовать дано. И пускай нам будет во спасение, обретя уверенность и вес, сдержанное непроизнесение ничего не значащих словес. SUMMERTIME Июльский ветерок, горяч и чист, по лицам хлещет, как заряд картечи... У входа в молл седой саксофонист играет «Summertime», сутуля плечи. Храни нас, Бог. И музыка, храни. И души утомлённые согрей нам... Ну что нам сорок градусов в тени, коль рядом тени Паркера с Колтрейном?! Позволь нам рассмотреть, бродяга-скальд, живущий вопреки законам рынка, как время вытекает на асфальт из мундштука, как тающая льдинка, и шепчет нам на языке небес, познавших всё, от штиля и до вьюги, что Порги точно так же любит Бесс, как сотню лет назад на жарком Юге. Не осознать непросвёщенным нам – мы в силах лишь следить заворожённо – какие чудеса творятся там, в причудливом раструбе саксофона... Прохожий, хоть на миг остановись и ощути, умерив шаг тяжёлый, как музыка и боль взлетают ввысь, взрывая музыканту альвеолы. ПРЕДОСЕННЕЕ В небесах – серых туч джиу-джитсу; дождик в воздухе тонкий, рябой... Лето, мы не смогли подружиться – мы не слишком похожи с тобой. Раскалённый сверкающий слиток выжег души до самого дна... Ты собой воплощало избыток. Мне привычнее полутона. Я в другом существую режиме и во времени греюсь другом. Оттого мы остались чужими, ограничив общенье кивком. Но сейчас, на краю, на пределе твой изломан воинственный строй... И вот-вот – счет уже на недели – ты, как давний фольклорный герой, разухабисто грянешься оземь, обратившись в того, кто знаком... И заглянет в глаза мои осень неподвижным вороньим зрачком. ОПЫТ Так как жизненный опыт всему голова, и для душ он – подобие бронежилета, чем ты старше – тем зримей выходят слова, тем понятней и ближе источники света. Так как жизненный опыт всему балансир и всему измеритель послушный и чуткий, ты легко обойдешь мышеловочный сыр, даже если от голода сводит в желудке. Только мысли, в мозгу непрерывно свербя, рвут тебя на куски. Мир твой тёмен и зыбок... Будь он проклят, тот опыт, лишивший тебя сладкой яростной боли от проб и ошибок. Ты находишься там, где покой и успех, научившись у опыта верам досужим и уменью смиряться с отсутствием тех, кто единственно нужен. СПЕЦЭФФЕКТЫ Ты давно не глупый, давно не маленький и привык служить попугаем в клетке, но в концовках писем рисуешь смайлики, как студент весёлой своей соседке. Пули счастья, шедшие по касательной, прерывают вдох и идут навылет. Ты сегодня странный, необязательный, словно свет, что солнцем на землю вылит. Пролетают волны по глади омута, размыкая силой объятья ряски. И живей глаза, и просторней комната, и длиннее дни, и реальней сказки. Спецэффекты эти судьбой затеяны лишь таких прозрачных мгновений ради... И как странно ярок твой мир затерянный несмотря на трещины на фасаде. ЗАЧЁТ, ИЛИ «НЕ» С ГЛАГОЛАМИ И я, как все, порой сбивался с галса, терял себя и зряшно тратил дни, но вот с грехами смертными – не знался, поскольку знал, что смертные они. За вехою одолевая веху и путая порой со светом тьму, я в жизни не завидовал успеху, богатству и могучему уму. От отроческих лет своих доныне, тащась в обозе иль держа штурвал, я в жизни не был пленником гордыни и у других её не признавал. К чужому не тянул дрожащей длани, как, впрочем, и не жил чужим умом, и рабство необузданных желаний меня своим не метило клеймом. Увы, совсем недавно я заметил, и сразу стало горше мне вдвойне: лишь только повстречаешь Добродетель – она всегда глагол с частицей «не». А время мчит резвее иноходца... Как странно всё, что в истинной цене... Ведь то, что я не делал – мне зачтётся, а то, что делал – не зачтётся мне. МИРАЖИ Другие б, может быть, сказали: «Баста! Точка. Пора покинуть царство сказок и былин». А в нас стучит бессменной сотней молоточков шальной надежды шебутной адреналин. В закате осени мы видим свет весны, и упрямо гоним мысли чёрные взашей. Нет, мы не то чтоб оптимисты записные – у нас лицензия на ловлю миражей. В нас нет наивности, достойной Паганеля. Бывает так, что все усилия – зазря, а пресловутый мягкий свет в конце тоннеля – порой лишь отсветы чьего-то фонаря. О, как же просто и легко утратить веру на этом жизненном безжизненном плато и провалиться в вожделенную пещеру, во власть неверья ни в кого и ни во что! Но нас, ей-богу, не для этого рожали, мы из бродяг не превратимся в сторожей... Сезон охоты. Нам пора за миражами. На этом свете жизни нет без миражей.