"Город плоский, раскинутый звездой"

 

Удивительная, далёкая, всё ещё неразгаданная полностью страна Вьетнам… До второй половины XIX века она мало упоминалась в русской литературе, – причиной было отсутствие между Россией и Вьетнамом каких-либо серьезных геополитических интересов. Но в 1858 году началась первая франко-вьетнамская война, завершившаяся в 1862-м победой Франции – южные территории Вьетнама были преобразованы во французскую колонию Кохинхина. Это привлекло внимание всего мира, – об Индокитае, как его называли в ту пору, заговорили и в России. В прессе стали публиковаться очерки, заметки, рассказы русских писателей и журналистов, статьи учёных, впечатления путешественников.

Первенство в разработке темы Вьетнама в своём поэтическом творчестве могли бы оспаривать три автора – Николай Гумилёв, Вера Инбер и Никандр Алексеев, поэт, страстно любивший Брюсова и Блока. Но, исходя из дат публикаций стихотворений, посвящённых Вьетнаму, отдадим лавры победителя Вере Инбер и её «Тропикам», написанным в 1914 году. В этом тексте, малодоступном в сети, но вполне отыскиваемом в обычной библиотеке[1], поэтесса создала яркий, поэтический и, вместе с тем, детальный образ Сайгона, «города плоского, раскинутого звездой»:

 

Закат пылающим драконом

Лежит на берегу.

По знойным улицам Сайгона

Я мысленно иду.

 

Я вижу мол и город плоский,

Раскинутый звездой,

И хищный профиль миноноски

Над голубой водой.

 

В порту среди китайских джонок

Скользит моторный бот.

И в гонг полунагой ребёнок,

Сзывая к чаю, бьёт.

 

Вхожу в отель. В углу террасы

Болтают две семьи

О превосходстве белой расы

Над жёлтыми людьми.

 

И бог из обожжённой глины,

С искривленным лицом,

Глядит, как движутся их спины

Под тонким полотном.

 

Темнеет. Над листвой поникшей

Струится звёздный ток.

На променаде – тени рикшей

И топот голых ног.

 

Меж пёстрых шёлковых отрепий

На Улице Утех

Французские морские кепи

Мелькают чаще всех.

 

В курильне тёмной жутки тени,

Но, тайный страх глуша,

Вплывает в бездну сновидений

Арийская душа.

 

Когда ж под солнцем нестерпимым

Взовьётся первый зонт,

Уж миноноска станет дымом,

Уйдя за горизонт.

 

Написано ли это стихотворение по следам впечатлений от посещения Вьетнама – точно не известно. В 1910-1914 годах Вера Инбер жила во Франции и Швейцарии, и вполне могла посетить эту страну, наводнённую французскими гражданами. В статье учёного-историка А.А. Соколова «Вьетнам в произведениях русской и советской литературы: историко-библиографический обзор (1910-2010-е гг.)» говорится: «Единственным косвенным свидетельством может служить тот факт, что стихотворение «Тропики» было помещено в разделе «Путешествия» сборника «Горькая услада» (1917). Дневники и записные книжки Веры Инбер, в которых могли быть сведения об её жизни в эмиграции, пропали во время блокады Ленинграда, где она прожила три трудных года. Однако детали описания Сайгона позволяют предположить, что поэтесса побывала в этом городе»[2].

Совсем иное настроение улавливает в ментальности Индокитая Николай Гумилев. В 1918 году в Санкт-Петербурге вышел небольшой сборник его стихов под названием «Фарфоровый павильон», разделённый на две части: «Китай» и «Индокитай». Стихи, составившие книгу, он написал в Париже в 1917 году, – в раздел «Индокитай» вошло пять стихотворений: «Аннам», «Девушки», «Детская песенка», «Лаос», «Кха». Из них особенно выразительно первое, отразившее медитативную, отстранённую и, вместе с тем, зрящую в суть философию конфуцианского востока:

 

Месяц стоит посредине

Дивно-огромного неба,

Ветер в бамбуковой чаще,

Благоухающий воздух,

Благословенна семья.

 

Старшие в роще за чаем,

Пьют и стихи повторяют,

Из дому слышно гуденье,

Там занимаются дети,

Новорождённый кричит.

 

Тот, кто живёт этой жизнью,

Полное знает блаженство.

Что ему деньги и слава,

Если он верит, что детям

Должно его пережить?

 

А.А. Соколов уточняет: «Сам Гумилев не был во Вьетнаме и стихи об этой стране во многом есть результат его таланта и хорошего знания китайской поэзии»[3].

Имя Никандра Алексеева, российского и советского поэта и писателя, называемого литературоведами последним романтиком Серебряного века, не столь известно в наше стремительное время, как имена Николая Гумилёва и Веры Инбер (стихи которой, впрочем, хорошо знакомы нынче лишь взыскательному читателю). В Википедии о нём пишут следующее: «Никандр Алексеевич Алексеев родился в 1891 году в деревне Пидели (ныне – в Красногородском районе, Псковская область). Первоначальное образование будущий поэт получил в Сине-Никольской начальной школе, по окончании которой поступил в Матюшкинскую церковно-учительскую школу. В возрасте четырнадцати лет отправился пешком в Санкт-Петербург на заработки, так как большая крестьянская семья была не в состоянии его прокормить. Участвовал в революции 1905 года, после чего вернулся в Псков и занялся журналистской деятельностью. В 1907 году основал газету «Псковский Пахарь», впоследствии был её редактором. В начале Первой мировой войны Никандр Алексеевич оказался под Парижем в составе русского экспедиционного корпуса, там же, в 1918 году увидел свет его первый сборник стихов «Венок павшим»[4].

На войне поэт оказался по мобилизации. На корабле экспедиции из порта Дальний (Дайрен) в Европу, в феврале 1916 года, он прибыл в Сайгон. Местная тропическая экзотика произвела на Алексеева большое впечатление, которое отразилось в нескольких стихотворениях, вошедших в сборник «Венок павшим» (1917), изданный в Париже: «Индокитай», «Южанке», «В Сайгоне», «Пальмы», «Грусть». Предисловием к сборнику стали следующие его слова: «Эта книга одинаково может быть читаема как русскими, французами, англичанами, так и немцами и австрийцами, ибо в ней нет ни одного слова слепой ненависти к отдельным нациям, ибо у большинства людей есть Родина, которую они естественно не могут не любить, как нельзя не любить родной матери, которая может быть была груба и била и колотила и таскала за волосы, когда мы были детьми… Не можем не любить потому, что мы часть её тела… Итак, я плету Венок павшим и кидаю его на свет, к солнцу… Может быть, ты, читатель, найдёшь в нём часть своей собственной невысказанной души… Сентябрь 1907. Париж»[5].

Всего в Париже было издано три сборника стихов Никандра Алексеева – он жил во Франции до 1920 года. Все они были замечены, а «Венок павшим» был оценен Николаем Гумилевым в рецензии: «Не получаем мы книг из России. А литература самое национальное из творчества. Музыка, живопись, научные открытия – всё это для всего мира, какое-то эсперанто. Здесь, на чужбине, только литература может острую боль разлуки превратить в сладкую тоску. И вот появился первый образчик творчества русского военного отряда во Франции, этого нового своеобразного народа. Не будем придираться к недостаткам книги, неправильностям стихосложения, неловкости многих выражений, банальности мыслей... Её качества более значительны. Неустанная мысль о Родине, чисто русская мечтательность и певучесть стиха делают эту книгу дорогой и близкой»[6].

После октябрьской революции 1917 года Индокитай, и Вьетнам в частности, оказался в фокусе внимания русских эмигрантов. Поскольку на тот момент Франция обладала обширными территориями в Азии, то часть русских из Парижа уезжали осваивать север и юг Вьетнама. Другой путь был через Китай, где к 1920 году уже проживало много русских – в Харбине, Шанхае, Пекине. В 1920-30 гг. во Вьетнаме начала формироваться русская колония, состоящая из военных и гражданских лиц. Впечатления о жизни в Индокитае вошли в книгу мемуаров «Восточная нить» Ольги Ильиной-Лаиль, чья судьба была тесно сплетена с Францией и Азией. Ее старшая сестра, писательница Наталья Ильина, жила в русском Харбине. О нелёгкой жизни в нестабильной Манчжурии русских эмигрантов (среди которых были видные литераторы А. И. Несмелов, Вс. Н. Иванов, С. Я. Алымов, С. Г. Петров-Скиталец, Н. В. Устрялов и др. – друзья дома Ильиных), с их непреходящей тоской по России, непрактичностью, зависимостью и внутренними раздорами, Наталья Ильина позднее описала в ряде мемуарно-беллетристических произведений. Ольга Ильина-Лаиль, в свою очередь, подробно рассказала в «Восточной нити» о прожитых ею годах в разных странах Дальнего Востока. Глава, посвящённая Индокитаю, написана эмоциональным живым языком. События личной судьбы Ольги происходят на фоне жизни французской колонии в годы Второй мировой войны. А.А. Соколов пишет: «Эти заметки, вернее, пространные зарисовки с натуры, в весьма живой манере воспроизводят уклад жизни, прежде всего, «европейского сословия» Ханоя и Сайгона, но написаны они достаточно демократично и с явной симпатией к вьетнамскому народу. Конечно, мемуары О.И. Лаиль – это не исторический документ, они, как и положено произведениям этого жанра, субъективны, поэтому часто «грешат» историческими ошибками и неточностями. Тем не менее, её книга – важное свидетельство эпохи, оставленное нам талантливой русской беллетристкой»[7].

Одним из авторов, чьи заметки о путешествиях по Индокитаю были опубликованы в виде трёх брошюр под названием «На коне по белу свету», отпечатанных почти кустарным способом, но с интересом читавшихся любителями жанра, был Фёдор Елисеев, которого А.А. Соколов в своей статье называет «самым удивительным персонажем русской колонии в Сайгоне»[8]. Он родился в 1892 году, на Кубани, окончил Оренбургское казачье военное училище. В годы Первой мировой войны служил на Кавказском фронте в казачьем полку. После Октябрьской революции его жизнь превратилась в настоящую Одиссею. Выступая в цирковых труппах с номерами по джигитовке, он объездил разные страны мира: Индию, Бирму, Сингапур, Гонконг, Сиам, Камбоджу, несколько раз приезжал во Вьетнам. Вот что он пишет в своих заметках о Ханое и Сайгоне: «Следующий город Ханой. Это есть столица всего края, в котором живёт французский генерал-губернатор. Только центр его чисто европейский, весь же остальной город – туземный. Приятное знакомство с французами, всегда любезными, достаточное знание языка – порадовали душу. Через месяц работы <…> плывём на юг, в Сайгон. Рождество встречаем обливаясь потом. Сайгон – центр южного Индокитая. Красивый нарядный город. Жизнь бьёт ключом в нём. Новое приятное знакомство с французами и россиянами здесь[9]. Вторая мировая война застала Фёдора Елисеева на острове Суматра, где он выступал с труппой казаков-джигитов. С 1940 по 1946 годы он с женой и сыном живёт в Индокитае. После – уезжает во Францию, а затем в США.

О русской эмигрантке Лариссе (именно так, с двумя с) Андерсен, которая считалась «лучшей поэтессой русского Китая», ходили легенды – она была музой русских харбинцев, дружила с поэтом Валерием Перелешиным. В 1922 году она отправилась с родителями в эмиграцию в Китай из Владивостока. Там занималась танцами, писала стихи, которые печатались в русских эмигрантских газетах и журналах. Александр Вертинский был восхищен её красотой и высоко оценил её поэтическое творчество, которое охарактеризовал, как «Божьей милостью талант». Оценил её тонкие стихи и Евгений Евтушенко, с которым она, много позже, познакомилась во время его путешествия по Азии. В 1956 году в Шанхае Ларисса Андерсен вышла замуж за француза Мориса Шеха, служащего французской судоходной компании. Вместе с ним она побывала в Индии, Африке, Вьетнаме, на Таити, а с 1970 г. семья жила во Франции. «В 1964-1967 гг. профессиональная деятельность мужа забросила их в Южный Вьетнам. В этой стране тогда было неспокойно, и Ларисса Андерсен не могла выходить за пределы их виллы в Сайгоне. Об этом времени она писала в 1970 г. своей давней знакомой по Шанхаю Н. Н. Авборцумовой, которая жила в США: «…мы прожили три года в Сайгоне. У нас был большой дом, большой сад, хорошая прислуга, но ездить вокруг в последние два года войны было нельзя из-за войны. И вообще видела много грустного. Да и опасно было. Никогда не знаешь, где разорвётся бомба. Сайгон оставил грустное впечатление…»[10].

В мемуарном наследии Лариссы Андерсен есть печальный очерк «Вьетнамские беженцы», в котором она от лица местных жителей описывает их путешествие на пароходе в 1966 году: «Крестьянин Ньюен Ксуань Ноанг стоял на палубе гигантского транспортного американского судна, плывущего по водам Южного Вьетнама, и озадаченно смотрел на окружающую суматоху. Свиньи, куры, петухи, щенята, другие домашние животные, а также велосипеды, мотоциклеты – все житейские принадлежности ста пятидесяти семейств его родной области Хью Ксуонг, провинции Пью Юен, были собраны здесь, на борту. Почти двенадцать часов пришлось покрывать сорокаминутное расстояние. Дорога и железнодорожный мост между Хью Ксуонг и южным берегом Тюй Хоа — сплошная масса из клубящейся пыли, взбудораженной колёсами вьетнамских, корейских и американских грузовиков, беспрестанно возобновлявших свой путь между жилым районом и гаванью. И вот пароход тронулся: от Тюй Хоа к заливу Кам Рань. Но для многих из заполнявших палубы и трюмы – а это триста двадцать пять взрослых и больше пятисот детей – путешествие было апогеем долгого пути, который начался ещё в 1954 году»[11].

Множество имён, в том числе и литературных, было связано с Вьетнамом. Много событий пережила эта страна за время своего существования. Еще в 1923 году один молодой репортёр журнала «Огонек» взял интервью у «представителя Индокитая». «Он почти мальчик, худой и гибкий, в вязаной шерстяной телогрейке. Говорит по-французски, на языке угнетателей, но французские слова звучат тускло и матово, как приглушённый колокол родной речи»[12]– так описывает репортёр своего визави. «Я из привилегированной анамитской семьи. Эти семьи у нас ничего не делают. – Юноши изучают конфуцианство. Вы знаете, конфуцианство – это не религия, а скорее наука о нравственном опыте и приличиях. И в основе своей предполагает «социальный мир». Мальчиком, лет 13-ти, я впервые услышал французские слова: свобода, равенство и братство – ведь для нас всякий белый – это француз. И мне захотелось познакомиться с французской цивилизацией, прощупать, что скрывается за этими словами. Но в туземных школах французы воспитывают попугаев»[13]– говорит визави о себе.

Этим репортёром был Осип Мандельштам. А Нюэн-Ай-Как (правильно – Нгуен Ай Куок) в будущем станет известен всему миру, как вождь вьетнамского народа Хо Ши Мин.

Но это, как говорится, история для другой статьи.