В начале 1990-х, в 13 лет Евгений Вольперт переезжает со своей семьёй из Риги в США, в дальнейшем оставив английский язык для работы и общения, а русский отдав поэзии. Об этом он говорит в одном из интервью: «Yevgeniy Volpert живёт в Нью-Джерси, работает, проводит время с семьёй, занимается какими-то своими делами. Евгений Вольперт по сути дела существует только в стихах. Это в целом тот же самый человек, но у него нет биографии». Прочитывая и перечитывая тексты Вольперта, не покидает ощущение, что автор приглашает читателя в путешествие по своим экзистенциальным двойникам/близнецам/зеркальным отражениям, если помнить, как Сартр определял экзистенциализм, цитируя Ф. Достоевского: «Если Бога нет, то всё дозволено». В этих путешествиях, отражения принимают тебя по-родственному и (кошмар!) с тобой могут разговаривать, даже приказывать, словно диалог происходит в черепной коробке какого-нибудь древнего предка, когда работало бикамеральное сознание, как назвал его, отталкиваясь от линии поведения героев Гомера, Джулиан Джейнс (одно полушарие мозга разговаривало с другим). «Я окружён реальностью неведанной / и непонятной / и я её кровоточащий центр», - сообщает Вольперт, и его надо слушать. Эта реальность может быть ужасной, поскольку её память с раннего детства питается антигуманными сказками, вроде братьев Гримм и Гофмана, всемирной литературой, историей и её драмами, как в тексте-вспоминании о Холокосте и трагедии еврейства («в лесах придорожных под осень из почвы / ползут на поверхность еврейские дети / канючат и плачут и требуют маму / и ходят по лесу тлетворно воняя»); либо текст становится развёрнутой квазицитатой на лирику И. Бродского «Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером…» в духе метамодернизма («за свинопаса или за аристократа / ты вышла замуж / я увы не знаю / но думаю что ты довольна жизнью / и вы живёте с мужем дружно»). Все это написано в стиле сакральной мистики и магии карнавала, в символике театра Кабуки, Комедии дель арте и «театра жестокости» Антонена Арто вместе взятых («расталкивая инвалидов и в уборной запершись ночами / кричал на всю больницу ваше имя – о Лаура»). Конечно, не забыть бы сказать о преемственности обэриутских, якобы абсурдных пьес Хармса и драматургии Александра Введенского с её эсхатологическими мотивами (текст Вольперта «Я помню женщина с ребенком проходили мимо» – готовая пьеса в традиции обэриутов, да и Беккета с Ионеско). Тексты Вольперта, в основном, сюжетные и повествовательные, оттого легко провести параллель с драматургией. Отмечу, что оторваться от них невозможно. Ещё и потому, что, написанные в трудноподдающемся классификации жанре, они подтверждают две истины из трёх, заявленных Блоком в его известной речи «О назначении поэта»: «... Я хотел бы, ради забавы, провозгласить три простых истины: никаких особенных искусств не имеется; не следует давать имя искусства тому, что называется не так; для того чтобы создавать произведения искусства, надо уметь это делать».
Геннадий Кацов
ОДИССЕЯ В долгих странствиях он потерял своё имя, но нашёл своё тело. И тело за ним ходило и подбирало за ним объедки. Непрестанно просило добавки на языке ему непонятном. Постепенно он решил, что это и есть его имя и стал отзываться. И тело пугалось его мычанья и от него убегало. И вместе они блуждали по миру неприкаянной парой. И вместе они истоптали сто пар башмаков и сандалий. И множество было у них приключений и смешных ситуаций. Однажды смешную болезнь подцепили, связавшись с портовою девкой, но никогда из смущения этого не обсуждали. В конце они оба женились и зажили смирно и скучно. И были они на соседей во всём абсолютно похожи. Ходили на фабрику утром. Носили по выходным транспаранты. Курили богам фимиамы. Шумели в пивной после смены. Несмело домой возвращались (пивом и дымом воняя). И жёны их тряпками били и деньги просили с получки. И парами по округе их дети понуро слонялись и что-то друг другу мычали, пугая случайных прохожих. * * * Под дождём я сегодня не таю. Значит мы с ним сегодня братья. Может быть близнецы, разлучённые в детстве. Взявшись за руки, беспечно гуляем. А вокруг незнакомцы с зонтами. Суетятся. Боятся мокнуть. Не умеют мокнуть с достоинством, не теряя веру в смысл происходящего с ними. Мы ступаем с братом прямо по лужам. Нас зонтами бьют какие-то люди. Мы их тоже бьём моим зонтом беспощадно. А самым маленьким грозим кулаками. В лужах плавают говорящие рыбы. Исполняют любые запросы. Мы их с братом за жабры хватаем. Я прошу, чтобы дождь прекратился. * * * И вот я снова обретаю форму человека, встающего с кровати. Вокруг меня волнуется природа. Птички чертят в небе за окошком различные замысловатые фигуры. В аквариуме рыбки пучат глазки и пузырьки задумчиво пускают. Кактус тянет к свету из горшочка свои иголки. Я окружён реальностью неведанной и непонятной и я её кровоточащий центр. * * * в лесах придорожных под осень из почвы ползут на поверхность еврейские дети канючат и плачут и требуют маму и ходят по лесу тлетворно воняя проклятые зомби! лисицы и зайцы грызут их червивые грязные пятки и дятлы долбят их гнилые затылки и местные смотрят на них недовольно сквозь щели в плетёных корзинках с грибами и шепчут устало к зиме их не будет они исчезают до первого снега к зиме они все залезают обратно зачем они ходят проклятые зомби! траву обсирая по нашему лесу сосновые рощи проклятые зомби! проклятые зомби! грибные поляны? * * * за свинопаса или за аристократа ты вышла замуж я увы не знаю но думаю что ты довольна жизнью и вы живёте с мужем дружно что муж твой растолстел за годы от семейных трапез оплыл как боров жиром что он тебя ласкает регулярно рукою жирной по ночам в супружеской постели что дети ваши с виду ангелочки и чепуху какую-то лепечут на варварском дремучем диалекте тех странных мест где ты с семьёю обитаешь читаешь ли ты до сих пор украдкой письма что я тебе с солдатской службы слал когда-то? скорее ты псалмы читаешь с мужем рецепты объявленья о потерянных животных на стенах магистрата кто знает как-нибудь однажды в одном таком рецепте или объявленье ты на моё наткнёшься имя и скажешь боже хватит трогать меня своими жирными руками я люблю другого ЛАУРА был полдень – голуби выклёвывали зёрна из кучи конского навоза перед входом в церковь – вы оступились и случайно обронили в уличную жижу платок – какой-то хмырь поднял его и сладострастно прижал к лицу – вы сморщились брезгливо и назвали его дебилом – я стоял покачиваясь у трактира напротив церкви – наши взгляды встретились – внезапно вы улыбнулись – после каждый день я приходил к трактиру и ждал чего-то – до тех пор пока меня там не пырнули в спину отвёрткой при попытке ограбленья – в городской больнице я не был поначалу счастлив – санитары были грубы – впрочем я скоро сам уже без помощи передвигался по палате – ходил на процедуры по больничным коридорам расталкивая инвалидов и в уборной запершись ночами кричал на всю больницу ваше имя – о Лаура Я ПОМНЮ ЖЕНЩИНА С РЕБЁНКОМ ПРОХОДИЛИ МИМО я помню женщина с ребёнком проходили мимо и задавали странные вопросы – когда приедет следующий поезд? – не знаете ли как пройти в библиотеку? я наблюдал за ними с подозреньем пока они растерянно плутали по моей комнате из одной стены в другую и мне им было нечего ответить и встав с постели я пошёл за ними из страха что они будут трогать мои вещи или переставлять местами мебель и тоже стал им задавать вопросы – с чего вам вдруг в библиотеку захотелось? – зачем ходить ногами по кровати? они не отвечали но ребёнок следил за мной не отрывая взгляда в глазах его читались ужас и смятенье и было очевидно что он верит что я какой-то сумасшедший преследующий его с матерью по миру и мать его тащила за собою по моей комнате из одной стены в другую и спрашивала - что это за город? – куда идём? – зачем мы здесь с тобою? ребёнок же следил за мной и плакал от ужаса и не выпуская их из виду ни на мгновенье я всю ночь ходил за ними по комнате о мебель спотыкаясь и бился головой об стены * * * я съел ватрушку в детстве на обед и со стола собрал все крошки бережливо ватрушки той давно на свете нет а стол стоит и крошки тоже живы у каждой крошки есть своя семья (машина/дом/престижная работа) в тени огромных крыльев воробья средь залежей мышиного помёта все силы вложены в работу и семью (начальник сволочь/безобразничают дети) ватрушкой ангелы питаются в раю а стол стоит (и сверху лампа светит) * * * расплатился по долгам с нищим на перекрёстке выдал ему из последнего стишок на бумажке обещал ещё посылать ему стихи голубиной почтой пусть читает их за деньги на Таймс-сквере туристам после бегал из любопытства по Бродвею за голубями проверял какие бывают на свете рифмы по пятам за мною ходили какие-то оборванцы говорили что я им всем там чего-то должен говорили что на Таймс-сквере слушать стихи опасно что недавно голуби заклевали туриста насмерть что растерзан был труп его и растащен на куски по всему Бродвею что с тех пор их на перекрёстках продают как святые мощи и теперь я хожу расстроенный день и ночь по следам туриста отбираю на перекрёстках у нищих его останки собираю туриста заново и чтобы он был как новый чтоб стоял на Таймс-сквере гордо и стихи безустанно слушал