Ирина ЕВСА. ЮГО-ВОСТОК. Из трёх книг. М.: Арт Хаус медиа, 2015, – стр. 165.
И. ЕВСА. Фрагмент (стихи). «Знамя», №11, 2016.
И. ЕВСА. Стихи. «Эмигрантская лира», №16(4), 2016.
Ирина Евса издала книгу избранных стихов, некоторым образом отражая свой творческий путь периода обретённой поэтической зрелости. Сюда вошли стихи из книг «Опись имущества» (Киев, 2003), «Трофейный пейзаж» (Харьков, 2006) и «Южный вокзал», так и не вышедшей отдельным изданием. Есть о чём призадуматься издателям: большая книга поэта уже написана, автору есть что показать и рассказать о непрерывном восхождении к высокому, не знающему провалов, художническому проявлению своего мировидения.
Ирина Евса, будучи ещё совсем юной, публиковала стихи, задевающие сознание серьёзного читателя, вызывая у него доверие искренним воплощением переживаний автора и её стремлением проникать в суть явлений. И порой возникавшая в ранних стихах угловатость отражала свежесть и остроту мировосприятия, соответствовавших ещё не накопленному стихотворческому опыту и мастерству.
Сегодняшняя Евса – признанный мастер поэтического цеха, если говорить о ремесле. Но это уже давно пройденный этап осуществлённого пути. В случае Евсы есть очень важная составляющая творческого роста: её стихотворная речь неуклонно развивалась в гармонии со становлением личности автора, что привело к явлению Поэта. Поэтому и разговор о мастерстве – это речь о банальном, само собой разумеющемся.
Её стих – упругий, экспрессивный, образный, метафоричный, богато инструментованный – звучит как естественный способ художественного мышления, способ постижения мира и общения с ним:
Город с хлопьями взбитых сливок, увлажнённый, как сантимент,
всех ужимок твоих, наживок мной изучен ассортимент.
Твой шансон приблатнённый, литер искривленье в ночной воде,
эти здания, что кондитер сумасшедший состряпал, где,
затесавшись в кирпично-блочный ряд, в нечётные номера,
закосил под шедевр барочный дом на улице Гончара,
чей светильник в окошке узком зажигается ровно в шесть,
чей потомок меня на русском не сподобится перечесть.
…Там когда-то кофейник медный начищая, смиряя прыть,
я боялась не рифмы бедной, а картошку пересолить.
Ум был короток, волос долог. И такой поднимался жар,
словно въедливый египтолог лупу к темени приближал.
Так и хочется привести – несколько по другому поводу сказанные однажды слова Давида Самойлова: «это как артиллерийская стрельба по площадям!»
Действительно, уместить в три строфы и лирические вспоминательные строки, и детали житейского быта, и картины городского пейзажа, и оглядку на тот самый пройденный путь, его прошлое – этого пути, и передать ощущение печалящей политической конъюктуры – подобный охват поэтического поля зрения даётся немногим. Евсе это дано.
Она выдыхает чистую лирику с такой степенью исповедальной искренности, что впору говорить о мужестве этой исповедальности, этой постоянной открытости. Её лирические стихи – исполнены такой драмой жизненного опыта, что перестают быть личными стихами, вызывая живой отклик читателя:
Ручку сжимаешь, как потное древко
знамени. Кровь приливает к лицу.
Мой герметичный, не злись: пятидневка
наших сражений подходит к концу.
Вольный, как те, что уже отмотали
срок, повторишься в вагонном стекле.
…Столик из пластика. Вторник. Монтале.
Смилуйся! – не говори: Монтале.
Она выдыхает стихи, в которых жизнь наполнена драматическими реалиями, трагедией времени, отражённого в конкретной человеческой судьбе. Но Евса далека от умозрительных сентенций, разворачивая внутренний сюжет стихотворения к своему полудетскому, ещё не омрачённому тяжёлым знанием, радостному взгляду на жизнь. Мир может быть одновременно прекрасен и ужасен. И в этом куда больше житейской правды и психологической достоверности, чем в обличающих инвективах запоздалого суда над ушедшей эпохой:
Майское шествие. Медь оркестра:
в раструбах мошкара.
И госпитальная Клитемнестра –
старшая медсестра –
древко сжимает, твердея ликом,
лозунгом полоща
в небе. И страстно горит гвоздика
в петле её плаща.
Горло восторгом першит – а надо ль? –
если потоком слёз
блудного мужа сметёт в Анадырь
гневный её донос.
Если потом она, после смены,
стопкой сложив бельё,
новеньким скальпелем вскроет вены,
вымолив забытьё…
Но выдыхая «ур-р-ра!» полстами
глоток, почти мыча,
зычно скандируем: «Ленин с нами!»,
пятнами кумача
мучая зелень. И близко-близко
локоть твой и щека.
И прожигает карман записка:
«Встретимся у ДК».
За такими стихами встают и отдельно взятые человеческие судьбы, и общая судьба большой страны, и картины малой родины, а в случае Евсы это и родная Харьковщина, и Таврида, поэтическая Киммерия.
Стихотворения Ирины Евсы, тяготеющие к публицистическому высказыванию, никогда не опускаются до зарифмованной плакатности. Пафос обличения у неё всегда заземляется. Увы, в нынешние времена не отвести лица от происходящей трагедии, не спрятаться за подростковым незнанием. Да Ирина Евса и не намерена этого делать. Потому, не щадя ни себя, ни читателя, она быстрыми мазками пишет картины, ставя точки деталями, которые приводят в ужас зрителя, и зритель, читатель этой картины проникается болью и страданьем поэта:
Митрич, Шурка безбашенный,
что к сеструхе забрёл на постой,
Лёнька с мордой расквашенной,
Витька Череп из двадцать шестой.
Не стерпев безобразия
и шального боясь топора,
полукровка Евразия
отрыгнула их в зону двора.
Им, с ухмылками аццкими
прочесавшим Афган и Чечню,
чёрно-белыми цацками
в этот раз не позволят – вничью.
И – сквозь драное кружевце
лип заснеженных – стол дармовой
продирается, кружится,
ввысь четвёрку влача по кривой.
То сбивает впритирочку,
то мотает попарно в пурге.
И у каждого бирочку
треплет ветер на левой ноге.
Своими стихами последних лет Евса с предельным человеческим и творческим напряжением прописывает портрет трагической эпохи слома времён.