-- В поле зрения «Эмигрантской лиры»

Автор публикации
Даниил Чкония  ( Германия )
№ 4 (32)/ 2020

На опрокинутой земле

Рецензия на книгу Яна Бруштейна «Дым империи»

 

Ян Бруштейн. Дым империи. Книга стихотворений. – Москва: «Русский Гулливер», «Центр современной литературы», 2020. – 192 с. (Поэтическая серия).

 

Ян Бруштейн, автор новой книги стихов, замечен ещё с давних времён его молодости, но так случилось, что в какой-то период своей жизни поэт замолчал. Молчание длилось почти три десятка лет, Бруштейн выпал из сознания читателя, из поля зрения коллег-профессионалов. Но, когда стихи вернулись к нему, оказалось, что творческой формы он не растерял. Наоборот, его поэтический темперамент обозначился с особой силой. Бруштейн пишет часто и много, словно навёрстывая упущенное для поэзии время, настигая самого себя. Лирик по призванию, он нередко пишет сюжетные стихи, поражая видимой лёгкостью и свободой поэтического высказывания. Стихотворная речь поэта убедительна и технически совершенна. Она льётся неустанным потоком, вызывая отклик в душе читателя.

 

А дым империи мне сладок не всегда.

Колотит в стёкла зимняя вода,

Запретный смысл пытается морзянкой

Мне передать. И этот вечер зябкий

Наутро обещает корку льда,

Но вывернуто время наизнанку.

Это вывернутое наизнанку время проявляется в стихах, размышлениях, в печалях и радостях поэта Яна Бруштейна. О чём бы ни писал он, в его искренних стихах обнаруживается большой жизненный опыт, открывается перспектива художнического мировидения поэта.

 

Расскажу, как я не мог прибиться к берегу:

Енисей меня крутил-вертел отчаянно,

И спина его была от пены белая,

И осталась позади тоска причальная.

 

А я сломанным веслом, дуря, размахивал,

Песни пел, и слёзы лил разменной мелочью.

От Игарки ельник мне, сойдя с ума, кивал,

Я бы Богу помолился – не умел ещё.

 

Бруштейн часто оглядывается на впечатления своего детства, своей юности, о «времени, вывернутом наизнанку», о том, чем жива его память. Ему важен исток собственной судьбы, сопоставленный с судьбой страны. Вот стихи об измученной девочке, которую вывозят из осаждённого Ленинграда, стихи о юноше, выходящем из разведки – стихи о будущих родителях поэта:

 

Из ада везли по хрустящему льду

Дрожащую девочку Мусю...

Я к этому берегу снова приду

Теряясь, и плача, и труся.

 

Полуторка тяжко ползла, как могла,

Набита людьми, как сельдями,

И девочка Муся почти умерла,

Укрыта ковром с лебедями.

 

А там, где мой город сроднился с бедой,

Где были прохожие редки,

Ещё не знакомый, такой молодой,

Отец выходил из разведки.

 

Над Ладогой небо пропахло войной,

Но враг, завывающий тонко,

Не мог ничегошеньки сделать с одной

Почти что погибшей девчонкой...

 

Поэт через всю свою жизнь проносит нестерпимую, не проходящую боль:

 

 

Мой отец, корректировщик миномётного огня,

Спит – кричит, встаёт – не ропщет,

только смотрит на меня.

А когда глаза закроет – то в атаку прёт как все,

То опять окопчик роет на нейтральной полосе.

То ползёт, и провод тащит, то хрипит на рубеже...

Папа, ты меня не старше, мы ровесники уже.

 

Он снова и снова возвращается к трагическим судьбам своих близких:

 

Моя родня лежит во рву

Под городом Лубны.

Бывает, я во сне реву –

Последыш той войны.

 

Там по ночам горит земля,

Не забывая зла.

Моя еврейская семья

Бурьяном проросла.

 

Под ними горя три версты,

Над ними свет ничей...

И не приносят им цветы

Потомки палачей.

 

Печальная ирония последней строфы обостряет чувство боли, которое вызывает стихотворение. Но память не живёт только образами войны. Как трогательно звучат строки, запечатлевшие картинки детства:

 

Маленький сапожник, мой дедушка Абрам,

Как твой старый «Зингер» тихонечко стучит!

Страшный фининспектор проходит по дворам,

Дедушка седеет, но трудится в ночи.

 

Бабушка – большая и полная любви,

Дедушку ругает и гонит спать к семи…

Денюжки заплатит подпольный цеховик,

Маленькие деньги, но для большой семьи.

 

Прекрасны страницы книги поэта, посвящённые природе, которую он любит, знает, чувствует, понимает, прогулки поэта с любимой собакой согреты весёлой иронией и придуманными «философскими» собачьими рассуждениями.

В этой своей новой книге Ян Бруштейн отвёл немного места любовной лирике, но тем дороже строки о любимой:

Кто эту женщину придумал,

Кто колдовал, кто плюнул-дунул,

Кто знал: я с ней не обручён,

Но вычислен и обречён?

 

Жизнь прожита, судьба прошита

Суровыми стежками быта,

Но как же дышат эти швы

Шершавым запахом айвы!

 

И вижу я, когда взлетаю

Над пережитыми летами,

Вот эту женщину во мгле

На опрокинутой земле...

 

Какой пронзительный образ «опрокинутой земли»! Впрочем, в стихах Яна Бруштейна ярких образов и метафор на строгий читательский вкус хватает.