Стихи Елены Данченко – речь. Её негромкий голос заставляет вслушаться, требует сосредоточенной тишины. Настроившись на поэтическую волну Данченко, читатель возвращает своему сознанию почти утраченное чувство ценности таких проявлений человеческой души, как женская нежность, женское тепло, женское участие… При этом Елена – воплощая эти качества в стихах – ничуть не старомодна, её профессиональная оснащённость отвечает вызову времени, которое она переживает и осмысливает…
Д. Ч.
МОЛИТВА
Ф.
Отодвинь темноту, отодвинь
синей шторкой ли, лампочкой, свечкой,
огонёк чей выпрастывал вечность
в виде рыбок глазастых янь-инь.
Чёрно–белых, не свет и не тьма…
Ну а если он в силах отринуть
темноту настоящую, вынуть
этот чёрный квадрат из ума?
Янь плюс инь – это птицы глубин
океанских, иль рыбки в полёте.
Отодвинь темноту, отодвинь,
чтоб они не погибли на взлёте.
Коль они в этой адской войне
так срослись плавниками упруго,
что – одним ограничились кругом
и премудрыми стали – вдвойне.
Боже праведный, им помоги,
чтоб они понимали друг друга,
чтобы их не захлёстывал туго
белый вой из гортани пурги.
Из серозной промозглости вынь
раму белую с чёрным квадратом.
Умоляю, не дай плагиату
разорвать круг из двух половин.
Отодвинь темноту, отодвинь,
прояви Божью суть и терпенье,
чтоб явилось и без промедленья
чудо света из двух половин!
…отодвинь темноту, отодвинь.
ДЕНЬ В ЯЛТЕ
Мужу
На набережной пышной обезьяна
позирует вальяжно, без изъяна.
Плывут красотки в мини, макси, миди,
а в ресторации готовят плов из мидий.
По этой набережной я и ты когда-то,
голодные весёлые ребята,
в заштопанной джинсовке и босые,
от рюмки коньяка почти косые,
мы шли с тобою вместе, помнишь? – вместе.
Я не была ещё твоей невестой.
В тот год Высоцкий умер, вышел «Сталкер».
Столкнулись в море теплоход и танкер.
Какая-то эпоха начиналась.
какая-то заметно истончалась.
Крутилось солнце оголтелым диском,
был високосным год и олимпийским.
Мы этого никак не замечали,
мы не существовали для печали,
утрат, политики, мы – исподволь судьбою
отмеченные: оба – два изгоя
из времени, и действия, и места.
Я не была ещё твоей невестой.
Светило солнце дерзновенно ярко.
Мы шли с тобой по Ялте, шли по Ялте
* * *
Мише Штырёву и Лёше Красавину
Мишу и Лёшу вряд ли увижу
в нашем Гурзуфе нынешним летом.
Дождик зачем-то капает с крыши,
тушит последние сигареты.
Псина хозяйская куксится злобно,
волю хозяечью мне выражая.
Рыбой моей набивает утробу
кошка соседская – соображает!
Были бы рядом Лёша и Миша,
не протекала бы наглая крыша,
не объедала бы кошка, а псина
не исходила бы злобой крысиной.
…Миша и Лёша с нами сидели,
в тёмное звёздное небо глядели,
пили вино, сигареты смолили.
Помнится, что-то на скатерть пролили…
Кружатся в памяти полуразмытой
плёнкой цветною, отснятой рапидом,
смуглые лица, влажные взгляды,
гроздь винограда на скатерти смятой,
шмель, выползающий важно из ниши
под подоконником Лёши и Миши.
НОЯБРЬ
Здравствуй, ноябрь, диктующий крупно
солью зернистой минуты, секунды!
Здравствуй, приятель, с характером трудным,
в небо вставляющий камни-корунды,
чтоб не сломались и не заржавели
старых наручных часов механизмы,
чтобы не гнили поля и не прели,
дряхлых очков протирающий линзы.
Здравствуй ноябрь, целительный месяц
прозы кладбищенской, псовой охоты,
ссор, расставаний за сутки раз десять,
с постной ли пятницы, с отчей субботы.
Месяц ноябрь, на окраине нашей
ходит с котомкой, с ружьем за плечами,
глаз, следопыт, не спускающий с пашен,
к вечеру выспавшись, бродит ночами.
* * *
Ф.
Загорелые до смуглоты абрикосы.
Позолоченный осами сок,
растекающийся по саду струйками.
Спайки между ореховыми молочными дольками.
Мокрая морщинистая скорлупа под пальцами.
Чёрная и жаркая, как раскалённая сковорода, ночь,
переходящая в молочное утро,
перетекающее в оранжевый день.
И опять: бесконечные абрикосы,
виноград на шпалерах,
ремонтируемых ежегодно,
потому как ломаются под тяжестью гроздьев.
Не детство, сплошной праздник урожая.
Этакая разминка перед жизнью.
Знать бы тогда, что лучшего и не будет...
...абрикосовый абрис августа
ВТОРАЯ РОДИНА
Лакированный лютик и трубчатый клевер
мне с пригорка кивнули, как два олимпийца.
Эта Белая Русь, этот ласковый север
будет местом, где выпадет снова родиться.
Молчаливая чистая речка Оршица
обовьёт мои детские ноги босые…
Но от жизни, от жизни своей отрешиться
я не в силах, промокнув от слёз, от росы ли.
Счастья не было, денег, почёта и славы,
и любовь обманула, что хуже и горше.
А судьба мастерила такие облавы,
что спасалась лишь чудом и городом Оршей.
Разве синее небо для жизни не повод
одинокой моей, и травы, и берёзы?
В покоренье судьбе, повороту любому,
начинаешь ценить преимущества прозы
жизни мудрой: покупку тетрадей, прополку
огорода, и стирку, и варку варенья,
без тревоги, что день будет прожит без толку –
его хватит с лихвою на стихотворенье.
* * *
На перекрестье света окон двух –
загадочнее всех церковных таинств –
в который раз я укрепляю дух,
вернее укрепить его пытаюсь.
Как мне спастись от юношеских дум,
куда мне от экземы этой деться?
Не облегчают душу и недуг
ни детства косолапого соседство,
ни луга буколический пейзаж
вдоль берега, к которому не сплавать
от берега, на коем только пляж
(на кой он мне, безродной и бесславной?),
ни сада плодоносная пора,
его открыто дышащие поры,
и ни дождя весёлый тарарам,
подхваченный зелёным косогором
с неистовством и жадностью двух тел,
дорвавшихся до ласки – наконец-то…,
ни гром, который важно продудел
музыкою классической, немецкой.
Под перестрелкой молний в окнах двух,
как под огнём родительских проклятий,
мне б выстоять! Надежда, боль, испуг
сцепились так во мне, что не разъять их.
* * *
Есть что-то от чумы в чумазом лете.
И дети тонут в речках, и отцы
от сердца умирают, а птенцы
из гнёзд на землю падают. Отметим,
что всё это от солнца и ленцы.
Обычной лени, свойственной живому
не думать ни о чём в такой жаровне.
Так ни о чём не думают гонцы –
бегут себе, бегут – отдать концы,
споткнувшись на дороге длинной, ровной.