Сутра гор и вод

Имя Александра Аркадьевича Долина хорошо знакомо не только профессиональным японоведам, но и всем любителям японской литературы. Некоторые счастливчики даже стали обладателями восьми томов недавно изданной «Большой библиотеки японской поэзии». А. Долин – человек несомненно известный и заслуженный, но, несмотря на всеобщее признание, он не растерял способности почти по-детски удивляться красоте мира:

«Во всём живёт Японии душа,
Звучат слова её старинных песен.
Быть может, тем-то жизнь и хороша,
Что этот мир по-прежнему чудесен...»

Мы знаем, что настоящая поэзия вырастает именно из такого удивления (как тут не вспомнить знаменитые строки А. Кушнера «Таинственна ли жизнь ещё? Таинственна ещё.»).

Сегодня мы с удовольствием представляем читателю А. Долина не переводчика, но – поэта. Стихи его, конечно же, о Японии, но не только... Нашлось тут место и домашнему любимцу Александра Аркадьевича – пушистому коту Марселю.

Дмитрий Легеза

ШЕЛЕСТ БАМБУКА

Ночью о чём-то своём шелестит бамбук,
шепчет бамбук:
О скрещенье судеб, сплетенье ветвей,
сплетенье рук,
О горящих свечах, бессонных ночах,
строках стиха,
О нечаянных встречах, разлуках,
ликах греха,
О любви, о печали, о счастье
жить на земле,
О конце и начале, о вечных
Добре и Зле,
О закатах, рассветах, летних ливнях,
зимних снегах,
Пораженьях, победах, друзьях,
подругах, врагах…
Ночью опять за окном шелестит бамбук,
ропщет бамбук.
То ли шипящий, то ли свистящий
мертвящий звук.
Монотонное пенье в оцепененье
ночных теней –
Отголосок смятенья
давно отшумевших дней.


САД КАМНЕЙ

Мы живём в саду камней
В скромном качестве песчинок,
Как сказал почтенный инок,
Мудрствуя на склоне дней.
По утрам и вечерам
Служка с частыми граблями
Свой обряд вершит над нами
Перед входом в старый храм.
Он причесывает сад,
На песке рисуя волны,
И, благоговенья полный,
Смотрит на резной фасад.
Посетителей в саду
Привлекают только глыбы –
Хоть и мы вполне могли бы,
Если б были на виду.
В море жизни валуны
Возвышаются, как горы –
Им песчаные узоры,
Как условный фон, нужны.
Мы живём среди камней.
Здесь монах, испивши чая,
Бродит, нас не замечая,
Тучи грозовой мрачней;
Здесь мечтательный аскет,
Юный схимник, верный долгу,
Медитирует подолгу,
В рясу чёрную одет;
Собирается порой
Встретить солнечное утро
Чтением священной сутры
Пилигримов шумный рой...
Эта жизнь в саду камней
Числится вполне престижной –
Ведь не зря на полке книжной
Множество трудов о ней.
Тяжко камню без песка,
И песку без камня худо –
Вместе созидая чудо,
Так и будем жить, пока
Не иссякнут в мире вера,
Красота и чувство меры,
Пережившие века.


ПОДВИЖНИК

С обритым черепом, в оранжевом плаще
Он перед алтарем перебирает чётки
В надежде обрести прозренье – но вотще:
Суть дхармы неясна и образы нечётки.
Напрасно столько лет проведено в трудах,
В туманном мире мантр, и мудр, и песнопений.
По-прежнему сильны боль, чувственность и страх,
Не преодолены познания ступени.
Отринув дольний мир, он горний не постиг,
Не в силах разорвать порочный круг сансары,
Он вечность не вместил в земной кратчайший миг:
И сам в своих глазах заслуживает кары.


В ДЗЭНСКОМ ХРАМЕ

Старый мастер сидит и смотрит на сад камней –
Будто хочет в нём отыскать начало начал.
В этом возрасте можно быть немного умней.
Впрочем, я таких мастеров здесь уже встречал.
Он сидит давно, уставясь в ближний валун.
Водянистый взор застыл и остекленел –
А ведь тоже был когда-то большой шалун
И великий мастер по части амурных дел.
Но с годами одумался, поумерил прыть,
Да к тому же стала сдавать капризная плоть.
Постепенно бросил гулять, пить и курить.
Отчего-то стало в правом боку колоть.
И решил уйти из юдоли скверны земной:
Почесал в затылке, постригся, подался в храм,
Но и там вспоминает о жизни прежней, иной –
Оттого, что скучно ему и муторно там.
Почитает сутру, не слишком вникая в суть,
Приберёт тюфяк, подметёт до обеда двор...
Ни за пивом сходить, ни расслабиться, ни соснуть
Не позволит Буддой подписанный договор.
Обещали прозрений, но что-то не задалось.
До сих пор непонятно, во имя чего радел,
Соскребал с головы остатки седых волос
И старательно сторонился суетных дел.
Он не знает, зачем на этом свете живёт,
И тем более – что будет делать на том.
Остается сидеть в дза-дзэн, подтянув живот,
Что не слишком и тяжело с пустым животом.
Остается рассматривать мшистые валуны
Да прихлебывать потихоньку зелёный чай.
Всем заезжим туристам такие кадры нужны –
И сидит себе, позирует невзначай...


УЛИТКА

Ну, давай ползи!
Веселей ползи, улитка,
на вершину Фудзи!
Кобаяси Исса

Долог путь улитки к вершине Фудзи.
Да и что ей там, на этой вершине?
Околеет где-нибудь, заскорузнет,
Мутной каплей на белом снегу застынет.
Для чего улитке такие муки –
Восхожденье в целую жизнь длиною?!
Этот путь придуман людьми со скуки,
Недовольными бренной жизнью земною.
Жить улитке пристало в своей ракушке,
Как ей деды и прадеды завещали, –
В огороде, в саду, в лесу на опушке,
Под зелёным листом, не зная печали,
Есть и спать исключительно по режиму,
Совершать прогулки для моциона,
При коллизии уступать нажиму,
Соблюдать и дух, и букву закона,
Размножаться, плодить таких же улиток,
Временами строить собратьям рожки.
Не витать в облаках себе в убыток,
Под ногами не путаться на дорожке.
Пусть другие твари ползут к вершине,
Если им туда почему-то надо,
А улитка дождётся зимы в долине
На лозе сладчайшего винограда.


* * *

Красным и жёлтым тронуты листья клёна,
Тёмно-лиловым манят плоды инжира.
Ветер в бамбуке горестно, исступлённо
Сетует на несовершенство мира.
Скоро стужей дохнёт с Японского моря,
Пёстрым узором заполыхают пади.
Дальние горы и ближние сопки-предгорья
Небу предстанут в осеннем пышном наряде.
Чем же встречаешь ты золотую осень?
Чем провожаешь отгоревшее лето?
Семь коротких стихов, а может быть, восемь –
Небогат урожай стареющего поэта.
Воздух прозрачен. Стрекозы стайками реют.
Палые листья уже шуршат под ногами.
Вместе с тобою мир стал на год старее,
Вместе с друзьями твоими, вместе с врагами…


* * *

В капле росы отраженье рассветного сада,
Ветви камелий накрыла сеть паутины.
«Ранняя осень, в предчувствии листопада» –
Немудрящий пейзаж со старой картины.
Три хризантемы, несколько георгинов,
Два кипариса возле большого камня.
Так бы и жить, тревоги мира отринув.
Так и живу, но такая ли жизнь нужна мне?
Где-то сверчок допевает долгую песню,
Мерно вторит ему одинокая птица.
Скоро сверчок умрёт, но к лету воскреснет.
Жаль, что со мною этого не случится.


ГОРА КОЯ

В поисках правды, добра и покоя
Горной тропою бреду я один.
Вот и вершина священная Коя,
Древнее кладбище Оку-но-ин.
Под многослойными плитами камня
Прах самурайских могучих родов,
Память о коих, увы, не близка мне –
Тёмной их крови не слышу я зов.
Все мы уходим – кто поздно, кто рано.
Ближних и дальних иных уже нет.
В калейдоскопе сливаются страны,
Улицы, лица, осколки планет...
Женщины, дети, друзья и родные –
Всё, что держало тебя на земле,
Всё, чем манила и грела Россия,
Где оно? Угли дотлели в золе...
С горьким надрывом рыдают цикады
В мареве знойном, в прозрачной тени.
Может быть, слушать их больше не надо? –
Выйди к обрыву и в Вечность шагни...


В ЯПОНСКОМ ЗАХОЛУСТЬЕ

Я живу в японском захолустье,
Посреди заброшенного парка,
У Реки Камелий, ближе к устью,
В доме, где ни холодно, ни жарко.
Всё вокруг обыденно и просто,
Всё вокруг бесхитростно, безгрешно.
Можно прогуляться до погоста,
Кислую сорвать в саду черешню.
Можно поиграть с приблудной кошкой,
Угостить её кусочком сыра;
Можно опечалиться немножко,
Сетуя, что стало слишком сыро.
Можно разделить обед с соседом,
Подагрическим, одутловатым,
В нечто несусветное одетым,
Бессловесным, незамысловатым.
Можно пообедать в одиночку
Горсткой риса в соевой подливе
И в конце стиха поставить точку,
Став ещё на восемь строк счастливей.
В свой черёд сюда приходит лето,
Зеленеют рисовые чеки.
Осень горным клёнам шлёт приветы
И хоронит их листву навеки.
В свой черёд зимою снег ложится,
Воронье дежурит, бодро грая.
Птичьи одинаковые лица
Видятся от края и до края…


ОЗЕРО ТАДЗАВА

Жёлтые, алые, густо-багровые клёны,
Сизые кедры, иссиня-зелёные ели.
В зеркале горного озера пёстрые склоны –
Поздняя осень застыла в холодной купели.
Спящий вулкан баюкает тысячелетья.
Там, в глубине, прообразы мирозданья –
Рёв огнедышащей магмы, гремящий медью,
Россыпи звёздной задумчивое мерцанье.
Там, в глубине, суета минувшего года:
Радость и грусть, поражения и потери.
В бликах зеркальных меняет свой лик природа –
Зимняя стылая рябь скользит по кальдере…


* * *

Рдеет солнечный круг в волнах Японского моря.
Сосны, серый песок, монотонный прибой.
Я за стопкой сакэ сижу в таверне «Иори»,
О причудах судьбы говорю сам с собой.
Лодка на берегу, вдоль пляжа – спящие чайки.
За соседним столом невнятный, сбивчивый спор.
Запоздалых стрекоз порхают редкие стайки,
Запоздалых обид глухой и праздный укор.
Вот и кончился день, осталась полоска заката.
Вот и кончилась жизнь – остался её эпилог.
Ветер сосны качнул, умчавшись на запад, к Саката,
И на пламя свечи прилетел мотылёк.


* * *

Осторожная поступь идущих за нами следом
С каждым прожитым днём всё явственней, всё слышнее.
Не осталось рек, текущих млеком и мёдом.
Миновала весна, и осень спешит за нею.
Что бормочет сверчок в густой траве у веранды?
Что за песню ведёт, завещанную от века?
Кипарисовый дух, с лугов аромат лаванды...
Однозвучный напев угасает в рисовых чеках.
Эта ночь коротка, и песня недолговечна.
Ей осталось звучать не дольше, чем до рассвета.
Разошлись облака, Путь в небе светится Млечный –
По нему и уйдёт навстречу осени лето...


ПЕСНИ ЯПОНСКОГО ЛЕТА

Песни японского лета – протяжные всхлипы цикад,
Шорох бамбука и шелест ветвей кипариса.
Так же журчала река в отдаленье три века назад
И зеленели поля шелковистыми всходами риса.
Так же за бабочкой мчался котенок стремглав,
Дружно добычу несли муравьи в муравейник,
Так же краснели цветы на лугу среди трав
И меж колючек лиловым светился репейник.
Сокол кружил над горами в лазурной дали.
Зов камышовки летел из заросшего лога,
И через пустошь цепочкой паломники шли –
К старому храму вела их прямая дорога.
Может быть, так же всё будет три века спустя.
Или не так. Но какое нам, в сущности, дело?
Не для того ли растёт и стареет дитя,
Чтобы навеки покинуть земные пределы?
Мы уже скоро отправимся в путь налегке
Сквозь пустоту, привыкая к холодным потёмкам,
Россыпью звёзд, что клубится в Небесной Реке,
Зиму и лето оставив в наследство потомкам.
А на земле будет петь свои песни прибой,
Будут деревья задумчиво ждать листопада –
И ничего не возьмем мы оттуда с собой,
Да ничего в этом дальнем пути и не надо...


ЯПОНСКАЯ ОСЕНЬ

Сладость и горечь октябрьского ясного дня
В кровь проникают, пьянят и лишают покоя.
Это японская осень настигла меня,
Словно недуг – я не знал, что бывает такое.
В солнечных бликах прозрачные крылья стрекоз.
Сокол кружит, поднимаясь всё выше и выше.
Рядом с космеями – алые венчики роз.
Тускло блестят черепичные серые крыши.
Рисовым полем любуется старый монах,
Чинно присев на скамейку близ детской площадки.
То ли он грезит о давних лихих временах,
То ли мечтает о будущем миропорядке.
Клонятся ветки оранжевой спелой хурмы,
Чёрные грозди на пышной лозе винограда.
Заросли мирта подобьем широкой каймы
Огородили дорогу и контуры сада.
Рыжая кошка свернулась на белом крыльце –
Короткохвостая, местной старинной породы.
Узкие глазки у кошки на умном лице
Полуприкрыты по случаю тёплой погоды.
Сладость и горечь разлиты в пространстве небес,
В недрах пруда и в зелёной бамбуковой чаще.
Сладость и горечь впивает из воздуха лес,
В стеблях травы этот вкус – сладковатый, горчащий.
Сладость и горечь октябрьского ясного дня
В кровь проникают, пьянят настоявшимся хмелем.
Это японская осень настигла меня –
Значит, ночлег мы с нею сегодня разделим.


ХРИЗАНТЕМА

Мистерия осенних превращений
Кончается – зима уже близка:
Короче стали дни, длиннее – тени,
Печальней – птицы, ниже – облака.
Молчат сверчки, давно мертвы цикады,
Пожухли травы, отцвели цветы.
Одна лишь хризантема у ограды
Ещё жива – в преддверье Пустоты.
Она ещё побудет здесь немного,
Зимы дождётся, примет первый снег
И каждым лепестком попросит Бога
О милости – как просит человек.
Ей предстоит наедине со мною
Состариться, забыться в долгом сне
И превратиться в горстку перегноя,
Чтобы исчезнуть без следа к весне.
Но есть у запоздалой хризантемы
Связь с вечностью, которой нет у нас:
Она уйдёт, куда уходим все мы, –
И снова расцветёт в урочный час.


НА КРАЮ ОЙКУМЕНЫ

На краю ойкумены, в затерянном странном мирке
Я живу много лет, от суетных дел вдалеке,
Созерцая луну, подстригая азалии куст,
Наполняя сосуд, когда он окажется пуст.
Забываю, что было, не знаю, что будет потом,
О насущных заботах беседую с рыжим котом.
Подпеваю цикадам, внимаю сверчку по ночам,
Придавая значенье случайным, пустячным вещам.
И пишу, и читаю, и снова о чём-то пишу,
На обед поглощаю то сою, то рис, то лапшу,
Клею старые фото, просматриваю Интернет,
Ожидаю чего-то – быть может, парада планет…
Привечаю стрекоз, принимаю приветствия птиц,
Удивляюсь порой вестям из далеких столиц,
И не вижу годами стареющих старых друзей,
Свой скелет завещав по знакомству в районный музей.


ОТШЕЛЬНИК

Рассчитан каждый шаг, измерен каждый миг –
Так человек живёт в земной своей юдоли
Среди домов, машин, компьютеров и книг,
Заветы мудрецов презревший поневоле.
Но есть иная жизнь в краю цветов и трав,
На берегу реки, под сенью криптомерий.
Там, укротивший плоть, постом смягчивший нрав,
Отшельник ищет Путь, укоренившись в вере.
Он счёт теченью дней ведёт по смене лун,
Соразмеряя их со временами года.
Он бесконечно стар и неизменно юн –
Питает дух его бессмертная Природа.
Там ветер из лощин доносит голоса
Умолкнувших давно владык и полководцев,
Чью память сохранят лишь горные леса
Да звёзды в глубине заброшенных колодцев.
Устало шелестит сухой листвой бамбук,
Вздыхают о своём задумчивые клёны.
И в тишине ночной отчётлив каждый звук –
Последние сверчки друг другу шлют поклоны.
На быстрине журчит в кромешной мгле река,
Стихи былых времён перепевая снова:
Размеренно течёт певучая строка,
И проникает в кровь бальзам чужого слова.
В трактатах на столе чернеют письмена –
Посланья мудрецов через века потомкам.
Меняется язык, меняется страна,
Но истина живёт в бумажном свитке ломком.
Меж небом и землей уединенный скит.
Не гаснет до зари, чуть теплится лампада.
Отшельник в том скиту опять всю ночь не спит –
Боится пропустить начало листопада...


* * *

Вместо кисти да туши компьютер и мышь на столе.
В остальном ничего не меняется здесь, на Земле,
Вдалеке от базаров, от пыли больших городов,
Где, как прежде, звучит камышовки тоскующий зов,
Где цветы расцветают затем, чтобы снова опасть,
Где стихи и картины – из целого взятая часть.
Лёгкий шорох в бамбуке, шуршанье ночного дождя –
Повторяются звуки, сквозь толщу веков проходя.
Продолжается в вечности бабочки краткий полёт,
Снег нисходит с небес, и тает со временем лёд.
Неизменны трава, и листва, и мискант вдоль дорог,
И гудящие сосны, и месяца выгнутый рог,
Песни пылких лягушек на рисовых чеках весной,
Заклинанья кукушек в таинственной чаще лесной.
Повторяются трели бездумно звенящих цикад,
И молитвы сверчков, призывающих вновь листопад.
В мире всё повторится, как день, восстающий из тьмы.
Разве неповторимы в твореньях останемся мы?
Но столетья спустя кто-то, может быть, снова прочтёт:
«Продолжается в вечности бабочки краткий полёт... »


* * *

Мирные горы далёкой восточной страны.
Абрис вулкана с клубящимся облачком дыма.
Эти стихи обитателям гор не нужны –
Так многословны, длинны и непереводимы.
Им по душе разговоры за чаркой сакэ,
Долгая песня дождя, бормотанье бамбука.
Словно форели, играющей в горной реке,
Им незнакомо простое понятие «скука».
Им по душе бесконечный бесцельный маджан,
Запах соломы от свежих циновок-татами,
Низенький столик, шлифованный, как баклажан,
С глиняной вазой, шершавой, неровной местами.
Им по душе этот средневековый уют,
Сельдь-иваси в грубовато обрубленной плошке,
Что для гостей неизменно сырьем подают,
Соевым соусом сдобрив для вкуса немножко.
Им по душе, потому что они рождены
В этой стране, на две трети покрытой горами,
Там, где когда-то дивились приходу весны
Бог Идзанаги с супругой-сестрой Идзанами.
Им ни к чему философия, чтобы понять:
Кротость весны уравнена краткостью лета;
Хмурая осень несёт увяданья печать,
Преображая в лесу сочетания цвета.
Им всё равно, что на время грядущей зимы
Смёрзнутся рифмы, застынут в бесформенной груде.
Все в этом мире – созвучия света и тьмы:
Горы, деревья, и птицы, и звери, и люди...


* * *

Ещё деревья спят и видят сны,
Но на ветвях – набухшие бутоны.
Вот-вот свершится таинство весны
И вступят в силу вечные законы.
За лепестком проснётся лепесток,
Раскроются махровые соцветья,
И потечёт животворящий сок
В стволы, как было не одно столетье.
Зазеленеют бурые поля,
Окончив многомесячную схиму.
Глубоким вздохом сонная земля
Проводит затянувшуюся зиму.
Что ж, может быть, проснётся и во мне
Дремавшая зимой строфа сонета –
И образы, что виделись во сне,
Стихами прорастут к началу лета.


* * *

Сакуры старой стволы узловаты, громоздки, корявы.
Старым деревьям не нужно ни денег, ни славы.
Всё, что могли, в этом мире они повидали;
Им безразличны цветы, их не манят весенние дали,
Их не волнуют мечты, не трогают юные лица,
Их не чаруют давно сладкозвучно поющие птицы,
Им всё равно, где стоять, – нет дела им, дремлющим стоя,
Чем это лето встречать, какой одеваться листвою.
Лишь бы дожить до зимы, а там – и до нового лета;
Впрочем, по правде сказать, для них безразлично и это.
Только морщины в коре всё глубже под сенью цветочной.
Молча стареют стволы, в воде отражаясь проточной…


СЕНТЯБРЬ

Об осени всю ночь шушукалась листва.
Скорлупками цикад усыпаны ступени.
Витают в пустоте ненужные слова.
Неяркий свет легко перетекает в тени.
Едва заметный бриз в бамбуке шелестит,
Играет рой стрекоз над розами в пятнашки.
Мискант склонил плюмаж, приняв беспечный вид
И силясь сохранить надменные замашки.
Задумчиво плывут по небу облака,
Меняя на лету причудливые формы, –
И отражает их притихшая река,
Где стайки мелких рыб снуют, взыскуя корма.
Лианами увит крутой откос горы.
Вонзились в небеса верхушки криптомерий,
И птичьи голоса притихли до поры,
И в доме стало вдруг прохладно, как в пещере.


К ЯПОНИИ

В сумятице токийских площадей,
В садах и храмах древнего Киото,
В каскадах пышных южных орхидей
И в лотосах, усеявших болото,
В ребристых срезах скал по берегам,
В прохладе гротов, в зелени ущелий,
В равнинах, отдающихся снегам,
И в сумраке уединенных келий –
Во всём живёт Японии душа,
Звучат слова её старинных песен.
Быть может, тем-то жизнь и хороша,
Что этот мир по-прежнему чудесен...


В СТРАНЕ ЗЕЛЁНЫХ ГОР

В стране зелёных гор и рисовых полей
Под сенью вековых замшелых криптомерий
Я созерцаю ток неторопливых дней –
Не молод, не богат, не нищ по крайней мере.
Ни писем, ни звонков – лишь сводки новостей
Да мозаичный вздор на табулах Фейсбука.
Кому-то суждено жить просто, без затей,
Внимая по ночам шуршанию бамбука.
Тревожит эту жизнь жужжание шмеля,
Беспечный щебет птиц да пение лягушек.
Мой кров – небесный свод, пристанище – земля,
И звуки тишины покоем дарят душу.
Кому-то суждено вдали от суеты
Черпать из родника прозрачнейшую влагу
И по весне встречать знакомые цветы,
И тушью наносить их контур на бумагу.
Загадка бытия на первый взгляд проста.
И стоит ли искать решения иного?
В начале и в конце пребудет Пустота.
Запечатлеть её едва ли в силах слово…


ПОД ТЮЛЬПАНОВЫМ ДЕРЕВОМ

Под тюльпановым деревом полузаброшенный дом.
В нём скучает Хозяин на пару с пушистым котом.
Там в углах затаилась лежалая серая пыль.
Там сливаются годы в одну бесконечную быль.
В доме свет и тепло, и кошачья еда, и вода,
Но ни люди, ни кошки не ходят туда никогда.
Там за шкафом в углу обитает мохнатый паук,
Престарелый профессор паучьих премудрых наук.
Он ведёт семинары для юных коллег-пауков,
Объясняя, что род их пребудет во веки веков.
Не найти их по щелям и прочим заветным местам
Ни беспомощным людям, ни рыжим профанам-котам,
Ибо в битве за жизнь побеждают всегда пауки:
Их прозрачные нити повсюду, длинны и легки,
И со временем им по наследству достанется дом,
Где ещё проживают зачем-то Хозяин с котом.
В доме множество комнат, но кот и Хозяин одни.
Видно, им суждено коротать в одиночестве дни.
Люди бренны и тленны. Ещё эфемерней коты.
В мире тем и другим не хватает порой красоты,
И добра, и уюта, и денег, и прочной семьи,
Чтоб не втуне прожить все недолгие годы свои.
На полу и на полках десятки разрозненных книг
Повествуют коту обо всём, что Хозяин постиг.
Где зелёный, где синий, где красный мелькнёт переплёт.
Любит книги листать на досуге задумчивый кот,
Но ему и без книг очевидна тщета бытия.
Кот её созерцает, печали своей не тая,
Задушевные песни Хозяину тихо поёт
И о сути вещей размышляет всю ночь напролёт.


КОМФОРТАБЕЛЬНЫЙ СКИТ

Комфортабельный скит, при нём респектабельный кот.
Что ещё и желать, тем паче на склоне лет?
Каждый вечер закат и каждое утро восход –
Полный список событий, важнее которых нет.
Летом пение птиц, перекличка сверчков и цикад,
Завывание ветра в безлюдных горах зимой.
Отшумит листопад – на смену придёт снегопад.
Перелетные гуси весной вернутся домой.
За восточным окном зеленеет кедровый лес,
А над южным – шатром нависает ветвистый клён.
Урожай добрых дел обещает поле чудес,
Только путь до него преграждает отвесный склон.
На рабочем столе днём и ночью мерцает экран,
В зазеркалье манит скучающий монитор:
Посетить Монпарнас, наведаться в ресторан
Или перенестись на пятнадцать минут в Ангкор.
Можно также зайти на портал виртуальных игр,
Чтобы с боем пробиться на уровень Пустоты,
Где с зелёным драконом сражается чёрный тигр
И цветут на деревьях неведомые цветы.
За сезоном дождей наступает сезон ветров.
Опустевшим жнивьем зияют чеки вокруг.
На предгорья ложится тяжёлый снежный покров,
Но бамбук и под снегом всё так же свеж и упруг.
Заскорузлую жизнь предлагает расширить Гугл,
Приглашая войти в его социальную сеть, –
Только глобус в сетях и так уже слишком кругл,
Перенаселён и опустошён на треть.
Чем скитаться в сети, лучше уж размышлять в скиту.
Так считает Хозяин, и с ним солидарен кот.
В социальных и прочих сетях не место коту –
Он живёт на свободе, провожая за годом год.
И Хозяин кота живёт от зимы к зиме,
Постигая ритм изначальных пяти стихий.
Кот не знает, что у Хозяина на уме,
Но кому-то, видно, нужны о коте стихи...


ЭКЗИСТЕНЦИЯ

Экзистенция тоже полезна порой:
То с утра полюбуешься дальней горой,
То гуляешь по тропкам в кедровом лесу,
То читаешь, очки водрузив на носу.
Никаких отвлечений: ни срочных вестей,
Ни звонков телефонных, ни званых гостей.
Только горлиц неспешная речь за окном,
Словно зыбкая связь между явью и сном,
Только бабочки палевой чёрная тень,
Только в летней жаре растворённая лень.
Только шёпот бамбука под ветром ночным,
Обращённый к сосне, что колдует над ним.
Тусклый свет в ореоле сгустившейся тьмы.
На задворках Вселенной пристроились мы.
Рассуждаем о жизни на пару с котом –
То мурлычем о сложном, то вновь о простом.
Согреваем в ребристой бутыли сакэ,
То гадаем по лапе, а то по руке.
И стихи сочиняем, и слушаем блюз.
Обоюдно приятен наш прочный союз.
Понедельник и вторник, а там и среда –
Так сменяются луны, проходят года.
Неизменны лишь темы кошачьих бесед.
Да и впрямь – новых тем в философии нет.
И к чему разглагольствовать всуе коту,
Если в миске для корма он зрит Пустоту?!


НА КРАЕШКЕ ДАЛЁКИХ ОСТРОВОВ

На краешке далёких островов
На краешке далёких островов
Вдвоём с котом мы обитаем в мире,
Где и без нас достаточно котов,
Как и глупцов, бряцающих на лире.
Но мы живём лишь тем, что нам дано,
Не выбирая времени и места,
Поскольку знаем, что давным-давно
Так возвестили Веды и Авеста.
Живём сиюминутным и простым:
Насущным хлебом и кусочком рыбы.
Мы за ценой на них не постоим,
Хотя, возможно, постоять могли бы.
Живём кедровой каплющей смолой
И сладковатым духом кипариса.
Мы поглощаем жизнь за слоем слой,
Зачерпывая, словно мерки риса.
Мы созерцаем воробьев в саду
И муравьев на муравьиной куче.
С соседями и совестью в ладу,
Не носим Prada, Calvin Klein и Gucci.
Читаем, пишем, слушаем шансон,
По вечерам мурлыкаем дуэтом,
А по ночам вкушаем крепкий сон,
Совсем чуть-чуть употребив при этом.
Так протекают годы день за днём
На островах в Великом океане.
Ключ к тайне жизни вряд ли мы найдём,
Да и не надо: истина – в стакане...


ТИШИНА И ПОКОЙ

Тишина и покой – это всё, чем приметен дом.
Тишина и покой без начала и без конца.
Обитатели дома – Хозяин с рыжим котом.
Ни героя здесь не найти, ни подлеца.
Здесь в щербатой миске рыбные сухари,
А на кухне в бутыли рисовое вино.
Эта жизнь недурна, что ни говори,
А тем паче, если выбора не дано.
Здесь по стенам свитки, на полках залежи книг,
На столе компьютер, у изголовья планшет.
Уважает кот то, к чему Хозяин привык,
То, чему цены для прочих, конечно, нет.
Как и все вокруг, зимой тут встречают снег,
Как и все, переносят безропотно летний зной.
Если терпит кот, потерпит и человек.
Разделяет кот человечий удел земной.
То дожди, то ветра, то жара, то вьюжный буран.
«Так и жизнь пройдёт, – вздыхает порою кот. –
Как на свете много прекрасных кошачьих стран!
Только там, должно быть, считают наоборот...»
От зимы до лета лишь несколько кратких лун
И от лета столько же месяцев до зимы.
У порога дома замшелый бурый валун
Счет ведёт векам, ему безразличны мы.
А ещё двуногим и кошкам в этом краю
Безразличны дом, и кот, и Хозяин кота.
Так и будут жить у вечности на краю
В старом доме, где безмолвствует Пустота...


* * *

Осенняя ненастная пора.
Тускнеют краски, тронувшие горы.
Дождь будет лить до самого утра,
И половодье кончится не скоро.
Устроимся с котом у очага,
Откроем книгу с древними стихами,
Взгрустнём о друге и простим врага,
И вспомним стансы, что слагали сами.
Недолго нам осталось быть вдвоём,
Мой верный кот! Живём в юдоли бренной.
Давай хоть этот вечер проведём
У камелька, одни во всей вселенной.
Ты мне расскажешь о других котах,
Поделишься мечтами о горбуше,
Отбросив неуверенность и страх, –
А я тебя весь вечер буду слушать,
Налив себе в подсвеченный бокал
Немного джина и воды шипучей.
Скажи, нашёл ли ты всё, что искал?
Вот я нашёл тебя – счастливый случай!
Благодаря тебе в своём скиту
Мне обрести дано родную душу.
«Рассказывай! – мурлычу я коту. –
Ты говори, я буду молча слушать!»


* * *

В акитской пустыне лето сменяет весну.
Кедры под ветром баюкают крошку-сосну.
Клёны меняют оттенок ажурной листвы.
Редька кивает зелёным плюмажем ботвы.
Вьются с гуденьем над клевером полчища пчёл.
Приторно-сладок в саду аромат маттиол.
К стенам приникли ползучие лозы плюща,
Новые позы в сплетениях странных ища.
Цепь муравьев протянулась к трухлявому пню.
На парапете улитка устроилась ню.
Бабочка кружит над мертвенной гладью пруда.
Жук-водомер сквозь осоку скользит иногда.
Стрекот цикад долетает из гущи ветвей:
Старая песня – никто не придумал новей.
Дремлет в траве от жары изнывающий кот,
Видя во сне, как по снежной тропинке бредёт…