Косяк небесных рыб

Поэтический мир Валерии Казаковой настолько необычный, что невольно ловишь себя на мысли – не является ли её письмо неким ландшафтом, масштабной иллюстрацией к известному литературному приёму, названному Виктором Шкловским «остранение». В её текстах возникают странности, которые, как писал в 1916 году Шкловский, осуществляют «вывод вещи из автоматического восприятия» – это когда обычное появляется в таком незнакомом/странном виде, что читатель начинает ощущать окружающее по-иному. Даже в таких, и без того магических строках «отстранённый веслом от воды / челнок двухместный» – читаешь «остранённый веслом», и дезориентация с потерей перспективы происходит так мгновенно, что не только Шкловский позавидовал бы, но и искусственный интеллект Chat GPT, который мысль протяжённостью в десятки страниц способен выразить в считанные секунды. В поэзии Казаковой, кажется, есть такое встроеное свойство, которое позволяет открываться множеству порталов. Как поясняют несколько строк в одном из стихотворений, всё это возможно ввиду отсутствия вертикального притяжения, гравитации в системе «над-под», и благодаря горизонтальному скольжению вдоль реалий и фантомов, образов, аллитераций, с провалами в кротовые норы или в дыры в иную Галактику: «сила моя, поверхностного натяжения, / держащая нас на плаву / в объятиях тихой, могучей реки. / Неси». Ткань поэтического соткана благодаря такому натяжению, поэтому и не рвётся (не вспомним не к месту «рукописи не горят»): «Из платья – холст, из мака – / сон, который память»; «я бреду как слепая корова по минному полю, / с артхаусным прошлым, волочащимся / на оборванной привязи вслед / продавленным в рыхлую землю / отпечаткам копыт». Конечно, можно написать трактат о метафизике такого письма, с эпиграфом от обэриута Д. Хармса: «Стихи надо писать так, что если бросить стихотворение в окно, то стекло разобьется». Ведь странное это дело, поэтическое ремесло: мы в реальной жизни не говорим в рифму, не пишем короткой строкой, а если пишем, то никогда бы в голову не пришло поставить три фамилии подряд в соответствие с тремя стихотворными метрами – дактилем, амфибрахием и анапестом, как в строках у Э. Багрицкого:

А в походной сумке –
Спички и табак:
Тихонов,
Сельвинский,
Пастернак.

Странность – в самой форме и сути поэзии, и если она (у акмеистов, обэриутов, футуристов, метареалистов, отечественных имажинистов и британских имажистов, американских поэтов «Чёрной горы» и «Языковой школы»), как у Валерии Казаковой, составляет саму поэтическую ткань, то это даёт всему поэтическому еще и возможность постичь самоё себя. В такой поэтике, наряду с прочим, стихотворение получает ещё и импульс к саморефлексии, к самопроникновению и самопознанию.

Геннадий Кацов

* * *

из льна голубого – белое платье,
разлившимся молоком
по руслу реки
меж двух берегов;
из поля широкого –
холст живописный
струится под солнцем
мятостью льна
и прильнувшими травами
к лету, вдогонку из ягодных уст,
где маки горят как маленькие маяки
идущим по этому полю вдоль
от края до края, с краюшкой ржаного,
с горсточкой соли;
из яблока наливного – сок
молодильный, мимо сахарных уст,
с присказкой, взрослому сказкой,
в которой каждому урок
с усмешкою мудрости
и поцелуем в темя.
Ввысь
стремишься как цветок
и славишь дождь
косой стеной
идущий рядом.
Из платья – холст, из мака –
сон, который память.

30.03.2024


* * *

я бреду как слепая корова по минному полю,
с артхаусным прошлым, волочащимся
на оборванной привязи вслед
продавленным в рыхлую землю
отпечаткам копыт;
солнечный одуванчик так горек,
что прилипнув к верхней губе
сам собою весьма недоволен,
даже возможностью превращения в молоко;
весточкой
сладкозвучной взовьётся к зениту
жаворонок из стерни, –
в тот же миг молодым телёнком
побегу по небесному полю,
погодя понимая,
что не жаворонок выпорхнул из земли.

04.04.2024. 


* * *

мой дерзкий друг,
мой брат желанный, –
попутчик по странному аду Данте,
вне откровений,
отстранённый веслом от воды
челнок двухместный,
от берега к бережку –
через условную границу между,
с данью, положенной смотрителям сумрака
и обитателям мутных глубин
тихой, неспешной реки;

мой отважный товарищ,
освящённый золотом чешуи,
отражённый сверкающим небом
двойником золотистой ладьи,
причудой как звонким предвестьем,
прошитый алеющей нитью
поэтического драматизма,
тончайшей занавесью театральных сцен,
на чистовую сыгранных мною дней;

мой безголосый попутчик,
помогающий на стремнине грести, –
сила моя, поверхностного натяжения,
держащая нас на плаву
в объятиях тихой, могучей реки.
Неси.

06.04.2024. 


* * *

солнце, струной тоскующей
вибрирует лучом
и вяжет, вяжет
письмена
по полотну
от горизонта и до края, –
я, заложив своё бессмертие за грош,
ловлю на выходе волну,
толкающую берег к сну
от обволакивающей яви, –
псалом ложится на скрижаль
готовым отпечатком смысла,
но тень,
подспудной грустью
накрывает будто ясный небосвод –
божественное непереводимо
на простой,
доступный хоть танцующей пчеле,
хоть голубям, воркующим весне,
кузнечикам, стрекочущим в траве,
влюблённым, шепчущим себе
извечно поэтические мысли, –
язык,
понятный человеку.

Мы унаследуем
лишь пыль, и пену дней,
и ржавчину бессмысленных цепей,
упавших в тот момент,
когда любое действие
возьмёт себе подкожную
первооснову речи.

07.04.2024. 


* * *

сложить себя как книгу,
с нумерацией сквозной,
извлечь бумажный остов и нарастить
узорочную крону слов,
трепещущих и жадных
к воздуху и свету, способных
форму претворить
в любой момент, из камня –
в звук, из пламени –
в звучанье аромата, с шлейфом
полосатой маеты,
перемежающейся мятою фольгою, -
металл сквозь тело бумазеи;

сложить листок к листу,
с любого места будучи открытой
твоя написанная книга
меняет лик от летописи к дневнику,
от лирики к интиму,
и выхваченная фраза чуть парит
над эпизодом,
цитата выплывает из контекста
заблудшим лебедем
над гладью дней,
листаемых до неопределённой точки.

08.04.2024. 


* * *

я буду плакать...
нет, не буду.
или немного? скромно, в уголке, –
платочком белым точно флагом белым
сподоблюсь веки промокать,
ну и вздыхать, украдкой, всхлипывая жалко –
... о нет. наверное, не стоит всё ж.
Так плакать или нет? нелёгкий выбор,
почти как между гладким и шершавым,
направо иль налево повернуть,
свернуть ли в тёмный лес с дороги торной,
взойти на лодку с берега сухого,
или обратно повернуть. Домой.
Мне хочется рыдать. А я пишу.
Вожу железным стилусом по глиняным табличкам.
Стираю палимпсест, растапливаю печь,
и растираю пригоршню сухого ячменя
почти что в пыль, но всё бросаю, одеваюсь и иду
искать шуршащие соцветья хмеля.
Навзрыд. Глотая слёзы жемчугами,
замешиваю свой животворящий хлеб.

09.04.2024. 


* * *

звуком, речью,
я из земли небесным древом
расту к зениту, уравновешивая тяжесть
маятника смены вех
и лёгкость зелени
полупрозрачной кроны
в объятьях
солнечного света и паутины облаков;
я прорастаю в прошлое,
меняя завтра сделанное ныне,
витая кончиком ростка за осью
мира,
лаская дрожь листка
шершавой гранью бури,
испытывающей прочность веры
в то, что мы преодолеем
любое за и сверх, то или иное,
переходящее за грань
осмысленного жеста и горлового
пения вслед каждому рассвету,
и потому, –
расту с миндальным цветом в волосах
и тонким ароматом древесины
свежих срезов, куда привой ложится
новый и почти чужой,
а чуть позднее свой,
сращённый чудным образом с основой,
и мы неразделимо держим свод,
который полон звёзд,
хотя их днём совсем не видно –
в небесном океане вод.

10.04.2024. 


* * *

косяк небесных рыб
свивает мельтешенье межпространственных
пустот,
и всплеск сонарных звуков нас
ведёт к лазейке потайной
межличностных взаимодействий, –
впредь
я не позволю никому
сминать мой горизонт
под самый ворот, мне ленты из небес
под цвет и впору,
мне любы ощущенья
вне земного тяготенья,
и сладок вкус мрачнейших из глубин;

косяк небесных рыб
проходит частый бредень
непринуждённо и легко –
блистательный клинок лавирует у времени
в ячейках, нет сил
ловиться на уловки простофиль,
которые всех остальных,
кто не раскидывает сети,
причисляют к сонму дураков;

ловись, большой и малый,
плети силки, черти смешные сцены
из охотничьих рассказов, –
зачем иначе мы коптим пещерный потолок
почти божественным,
но вот уже обыкновенным – костром –
на чёрном полотне
любой скребок главнее мастихина.

13.04.2024.


* * *

как будто проживая вновь
наискосок проложенные тени
штакетником в июльский день,
гудящий цвет весенний
с ветвей вишнёвых, полных пчёл,
случайный взгляд ступающих навстречу,
и мимоходом брошенный ответ;

как будто проживая вновь
уставший вечер, ложащийся у ног
покорной тенью,
риторику бесед, меж мною и тобою,
и дивный, – от окна по полу,
ложащийся закатный свет;

и лёгкое смещенье
дня за днём
в журчащем сонме проживаемых забот,
выращивает чувство смутных узнаваний
себя во всём, во всех того,
кто глубина и беспокойство,
кто где-то в стороне, и рядом за спиной,
кто чуть привычен внешним очертаньем,
кто стыдно любопытен шорохом отличий,
и так же, как и ты, безмерно одинок
на многолюдной мостовой,
кто сам и страж, и склеп,
где множество сокровищ
потусторонним блеском
озаряют внутренние замкнутые стены
изнутри,
кто сам канва обыденных событий
и чудо, даром явленное всем.

14.04.2024.