Одной из наиболее неосвоенных областей в литературоведении по сей день является литературная критика русского зарубежья. Это неудивительно, – и в наше время для её понимания нужно быть хорошо знакомым с материалом, с которым работают исследователи, чувствовать тенденции, ориентироваться во всех изменениях, происходивших раньше и происходящих сейчас в творческой среде не только эмигрантской, но и российской. Как показывает опыт прошлого, эти две среды всегда были и всегда будут взаимосвязаны между собой. Но если говорить о балансе между, собственно, художественной литературой и критикой, то вклад зарубежных русскоязычных авторов в данную форму публицистики был на порядок выше, чем в советской России.
Так сложилось исторически, что после революции и Гражданской войны из Российской империи выехало большое количество творческих людей, составлявших цвет русской мысли. Помимо писателей, поэтов, художников, музыкантов, за границей оказалось несколько десятков видных критиков, среди которых были те, кто мог бы украсить своим присутствием любую европейскую литературу. Эти имена известны: В. Ходасевич, Г. Адамович, П. Бицилли, К. Мочульский, Д. Святополк-Мирский, М. Слоним, А. Бем, Ю. Айхенвальд, П. Пильский, Б. Шлецер, А. Левинсон и другие. Много было и тех, кто начал заниматься критикой после эмиграции, открыв эту новую грань в своем природном даровании, например, Ю. Терапиано, О. Мандельштам. Кто-то обращался к жанру критического очерка время от времени, и имена эти давно вписаны в историю русской литературы: З. Гиппиус, Д. Мережковский, И. Бунин, Г. Иванов, В. Набоков, Г. Газданов, М. Цветаева.
По мнению Ю. Иваска, поэта, критика, историка: «самое интересное, что дала эмигрантская литература, – это её творческие комментарии к старой русской литературе»[1]. И это действительно так. Эмигрантское сообщество продолжало следовать дореволюционным традициям, оставаясь литературоцентричным, – литература воспринималась ими как цель, а не средство. Для эмигрантской критики были свойственны размышления о конечной судьбе человека и всего сущего за пределами истории и мира, т. е. вечности, и немалую роль в этом играла религия, которую оттеснила на задворки бытия советская действительность. Поэтому в русскоязычной публицистике первой половины ХХ века прослеживается много попыток разобраться, что случилось с миром, человечеством, обществом.
Широкие споры о кризисе русской культуры, о причинах, побудивших её к разделению на лагеря, о сохранении и гибели традиции, о том, какое будущее ждёт русскую литературу и что привнесут в неё новые поколения, были главным содержанием литературно-критического процесса в эмиграции. В русской литературе первых революционных лет кто-то из критиков видел начало возрождения, которому мешает ещё сырой, «варварский» материал новой эпохи. Кто-то, наоборот, полагал причинами кризиса распад имперской нации, превративший «пушкинскую» литературу в местечковую, этническую. Кого-то интересовали проблемы надмирного характера: они видели кризис не в одной только эмигрантской или российской литературе, а в самом умонастроении эпохи. К таким критикам относится Владимир Вейдле, творивший свои очерки и эссе на стыке философской, религиозной и, вместе с тем, ярко выраженной, образной художественной мысли.
В Европе Владимир Вейдле был известнее, чем в России, – за рубежом его творчество представлено гораздо шире. В нашей стране материалы о нём можно пересчитать по пальцам, а в переизданиях соревнуются только самые известные его работы, например, такие, как «Умирание искусства», «Задача России», «О поэтах и поэзии», «Эмбриология поэзии: введение в фоносемантику поэтической речи», «Рим», а так же статьи и эссе, собираемые издательствами в подборки под какой-либо общей темой. Между тем, Владимир Васильевич Вейдле – одна из интереснейших фигур в русской интеллектуальной среде ХХ века: историк по образованию, учёный, обладающий широчайшей эрудицией в области истории европейской и русской культуры, поэт, исследователь. В его биографии своеобразно отразились важнейшие перипетии российской истории: Первая Мировая война, две русские революции 1917 г., Гражданская война и вынужденная эмиграция русской интеллигенции. В самых первых строках автобиографии «Зимнее солнце» Вейдле пишет: «Жизнь моя, если о времени подумать и о судьбе моей страны, была до неприличия благополучна. Не воевал. В лагерях и тюрьмах не сидел. Бывало, что и подголадывал, вполне тягостным или мёртвым делом, сплошь для одного пропитания, не занимался»[2].
Он родился в Санкт-Петербурге 1 (13) марта 1895 года. Его, незаконнорожденного сына остзейской гувернантки, усыновила обрусевшая немецкая семья. Детство Владимира Вейдле прошло в доме родителей на Большой Морской улице. В 1912 году мальчик окончил Реформаторское училище, где все дисциплины, кроме русской истории, литературы, закона Божьего, преподавались на немецком языке. Затем учился в Петербургском университете на историко-философском факультете – на кафедре всеобщей истории. Среди его учителей были выдающийся медиевист И. М. Гревс и Д. В. Айналов – искусствовед, крупный знаток и исследователь древнерусского и византийского искусства. Окончил университет в 1916 г., с 1918 г. стал приват-доцентом.
Википедия так описывает дальнейший пусть Владимира Вейдле: «Накануне октябрьских событий 1917 года Вейдле был откомандирован в Пермь в только что основанный университет, где в течение трёх лет (1918-1921) преподавал историю искусства на историко-филологическом факультете Пермского университета; в 1921-1924 годах он преподавал в Петроградском университете, будучи доцентом кафедры истории и западного искусства. В 1922 году смог выехать из Советской России на четыре с половиной месяца в командировку за границу – в Финляндию и Германию. Вернулся с надеждой, что его смогут отпустить за границу вновь, поскольку он вернулся. В июле 1924 года он покинул СССР окончательно: сначала поехал в Финляндию, где жила его мать, а в октябре уехал в Париж, где и прожил до конца своей жизни»[3].
С 1925 по 1952 год Вейдле был профессором кафедры истории и христианского искусства в Свято-Сергиевском богословском институте[4] в Париже. Публиковался в «Звене», «Последних новостях», «Современных записках», «Числах», «Русских записках», «Круге», «Вестнике РСХД», после Второй мировой войны – в «Новом Журнале», «Опытах», «Воздушных путях», «Мостах». Был лично знаком с А. Ахматовой, О. Мандельштамом, В. Ходасевичем, участвовал в многочисленных «поэтических вечерах» того времени, писал литературные рецензии, горячо увлекался творчеством Ж. Нерваля, Ш. Бодлера, Р. М. Рильке.
В статье «Петербургская эстетика» (послесловие к изданию «Умирание искусства» 2001 г.) отечественный литературовед В.М. Толмачёв приводит слова протопресвитера Александра Шмемана о Владимире Вейдле «эмигрантского периода»: «Был он не „культурным человеком“, а неким поистине чудесным воплощением культуры. Он жил в ней, и она жила в нём с той царственной свободой и самоочевидностью, которых так мало осталось в наш век начетчиков, экспертов и специалистов»[5].
В русской эмигрантской среде Вейдле называли «русским Ортега-и-Гассетом». По мнению Г.П. Струве он был «самым ценным приобретением зарубежной литературной критики после 1925 года»[6]. Изначально на формирование творческого почерка Владимира Вейдле повлиял В. Ходасевич. Но, в отличие от Ходасевича, Вейдле не относился столь же скептически к советской литературе. Помимо литературно-критических статей о эмигрантах Бунине, Набокове, Газданове, Берберовой, Вейдле писал о авторах, живших в СССР: Пастернаке, Ахматовой и других. Уже после войны, подводя итоги, он напишет пронзительное: «зарубежную Россию в целом лишь теперь, когда ей за пятьдесят перевалило, стали понемногу замечать, и зарубежную русскую литературу сопоставлять с той, что все эти полвека прозябала за колючей проволокой – лагерной или пограничной – у себя на родине. Можно, конечно, сказать, что и зарубежная, хоть и по совсем другим причинам, прозябала больше, чем цвела; но если два эти прозябания по очереди рассмотреть, их различие взвесить, а затем одно с другим сложить, получится все же не столь безутешная картина. Вместе взятые, два прозябания все-таки ближе окажутся к цветению, чем каждое из них взятое в отдельности»[7].
Конечно, в рамках одной статьи невозможно рассказать обо всём. Мы лишь проходим по касательной, говоря о каких-то вехах в жизни Владимира Вейдле, не раскрывая полностью его образ. Но вот пара небольших штрихов. 10 августа 1921 года, когда Вейдле ещё жил в Петербурге, состоялось знаковое для него и всей русской культуры событие. Хоронили Александра Блока, Вейдле нёс его гроб на плечах на Смоленское кладбище. Тогда он сказал: «Прощание с Блоком – это прощание с Россией». Пронзительное по своей искренности эссе под названием Похороны Блока» через много лет войдёт в сборник «О поэтах и поэзии», вышедший в Париже. Уже упоминаемый нами выше протоиерей Александр Шмеман писал о Вейдле: «В тёмные годы немецкой оккупации, читал он на частной квартире, почти «конспиративно», цикл лекций о русской поэзии. Я убеждён, что никто из слушавших его, не забудет вдохновенного чтения им Пушкина, Баратынского, Тютчева, Блока, Ахматовой. Этим чтением совершал он некое светлое торжество России и нас, молодых, навсегда посвящал в него»[8]. После Второй мировой войны Вейдле преподавал в Европейском колледже в Брюгге, университетах Мюнхена, Принстона, Нью-Йорка. Близко знал европейских знаменитостей – Клоделя, Валери, Элиота, Беренсона. Был удостоен престижной литературной Риварольевской премии, а министр культуры Франции Андре Мальро наградил его званием «Кавалера ордена литературных заслуг».
Чем же выделялся Владимир Вейдле на фоне многих авторов, так же, как он, эмигрировавших из России? Почему его заметки, например, в русскоязычной парижской газете «Последние новости», публиковавшиеся в рубрике «Литературная страница» в тридцатых-сороковых годах прошлого века – так притягивали внимание читателей?
Во-первых, он обладал тонким поэтическим чутьем – способностью создавать образы, вызывающие эмоции, потому что сам писал стихи. Они не были в достаточной мере оценены современниками, но научили его тонко чувствовать собственную речь в публицистике. Через метафоры и символы Владимир Вейдле воссоздавал сложные состояния души, что наполняло его эссе и очерки музыкальностью, подчеркивающей глубину мысли. Во-вторых, его взгляд, при всей неброскости, неторопливости слога, был глубок и принципиален. Зрить в корень, верить в свою правду, несмотря на происходившие в мире события, быть преданным литературе, – путь истинно творческого человека, не просто живущего искусством, а существующего внутри него.
«Философия истории Вейдле трагична, – пишет в своей статье „Художественная реальность в индивидуально-авторской терминосистеме В. В. Вейдле”[9] И.А. Постная, – Великие идеалы прошлого теряются под натиском цивилизации». Пожалуй, это и есть фундамент его самой известной программной работы под названием «Умирание искусства». В этой книге он делает попытку проанализировать кризис современного западного искусства с христианских позиций. По мнению Вейдле, этот кризис заключался в потере опыта «чудесного», при котором труд художника лишён самого главного – вымысла. Он пишет: «Вымысел — самая неоспоримая, наглядная и едва ли не самая древняя форма литературного творчества. Там, где он (по обычным понятиям) отсутствует – в лирической поэзии, в философской или критической прозе, – творчество остаётся усматривать в мелодии мысли и в гармоническом обуздании стихии языка. <…> Понятие вымысла можно расширить, можно распространить его на всё творчество вообще; но, оставляя за ним привычное его значение, легко увидеть, что минувший век, да ещё и наше время знали его главным образом в облике романа, рассказа (объединяемых у англичан термином fiction) и театральной пьесы, причем роман по преимуществу воплощал его в себе, будучи важнейшим наследником исчезнувших великих носителей его: эпоса и трагедии»[10].
Вейдле полагал, что превосходство изображения реальности, документалистики, фиксации того, что происходит «здесь и сейчас», наносит огромный ущерб не только европейской и русской литературе, но и всем остальным мировым литературам. Отходит на второй план жанр романа: «Место, ещё недавно столь твёрдо занимаемое романом, теперь оспаривается у него книгами историческими, биографическими, мемуарами, описаниями путешествий, многочисленными разновидностями журналистического очерка, того, что во Франции называют большим репортажем»[11].
Жанр биографии, по Вейдле, так же претерпел значительные изменения, отходя от главного – доли творческого воображения, без которого невозможно создать живой образ. Воображение заменилось на так называемую «расположенную в хронологическом порядке «документальную мозаику», «монтаж». Термину «монтаж» Вейдле уделяет особое внимание: «Меткое обозначение это заимствовано из кинематографической практики и придумано в советской России, где так усердно насаждают «производственную литературу» и свободе хотя бы и самого реалистического романа предпочитают штампованную механичность заказного «очерка». Монтажи, однако, довольно усердно изготовляются с некоторых пор и в Германии, и во Франции. Они бывают разных сортов, касаются разных областей жизни и культуры. В журналах, даже серьезных, но боящихся «отстать от века», различным «подлинным документам» отводится более почётное место, нежели роману, рассказу и стихам. Информация заменяет критику»[12].
Удивительно, насколько то, что сказано Владимиром Вейдле столетие назад, перекликается с современными тенденциями в литературе – не только в России, но и в Европе, Америке. И если в наше время нет особой ясности в том, как вернуть литературе чудо вымысла, одухотворить её истинным воображением автора, освободить от пут документалистики, то у Владимира Вейдле был свой ответ. «Возрождение чудесного» он видел в воссоединении искусства и религии: «Когда отвердевшая вера станет вновь расплавленной, когда в душах людей она будет вновь любовью и свободой, тогда зажжётся и искусство её собственным живым огнём. К этому в мире многое идёт, и только это одно может спасти искусство»[13].
Важной темой, которая вызывала полемики в эмигрантской среде того времени, была тема «двух культур» – русской (советской) и русскоязычной (зарубежной). Об этом в одном из громких полемических выступлений под названием «Литература в изгнании» говорил В. Ходасевич в 1933 году. Он утверждал, что искусственно, исходя из территориальных признаков, русскую литературу делить нельзя, полагая, что национальность литературы создается её языком и духом, а не территорией. Вейдле был согласен с ним в этом. В 1972 году он написал статью под названием «Традиционное и новое в русской литературе ХХ века», где выражал уверенность, что будущее объединение рассечённой надвое литературы, а также литературного прошлого неизбежно: «…не было двух литератур, была одна русская литература ХХ века»[14].
Но на протяжении всего периода творчества главной темой Вейдле всё же оставалась «судьба христианского искусства», в особенности – в условиях современной цивилизации. В 1979 году, после пятидесяти пяти лет, проведённых за рубежом, Владимир Васильевич скончался в возрасте восьмидесяти четырёх лет в коммуне Клиши-ла-Гаренн к северо-западу от Парижа. Похоронен на «русском кладбище» Сент-Женевьев-де-Буа. Его творчество и сейчас ждёт своих исследователей, ибо, как в своё время писал он сам:
Когда опомнится повеса и глупец, Когда исправится шутник неисправимый И тот, кто видел сон, проснётся наконец Нелюблящий и нелюбимый. От нас останется оставшимся тогда Вот этих тесных букв рассчитанная повесть, Обряд без трепета, уменье без стыда И слов сговорчивая совесть.
[1] Критика русского зарубежья: В 2 ч. Ч. 1 / Сост., предисл., преамбулы, примеч. О. А. Коростелев, Н. Г. Мельников. – М.: ООО «Издательство «Олимп»: ООО «Издательство АСТ», 2002.
[2] В. Вейдле. «Зимнее сонце». https://predanie.ru/book/84915-zimnee-solnce/
[3] URL: https://is.gd/B7HHLX
[4] Курмангалина Я.-М. Зелёный оазис на Rue de Crimee. – «Эмигрантская лира», № 33, 2021. https://emlira.com/1-33-2021/yana-mariya-kurmangalina/zelyonyy-oazis-na-rue-de-crimee
[5] В. Вейдле. Умирание искусства. – Изд. «Республика». М. – 2001.
[6] Струве Г. Русская литература в изгнании. – Париж: YMCA-Press, 1984.
[7] Вейдле В. Традиционное и новое в русской литературе двадцатого века // Русская литература в эмиграции. Сб. статей / Под ред. Н. П. Полторацкого. Питтсбург, 1972.
[8] А. Шмеман «Памяти В. В. Вейдле». https://www.golubinski.ru/academia/veidle/shmeman_pamjati.htm
[9] Сборник докладов «В рассеянии сущие…». Культурологические чтения «Русская эмиграция ХХ века». – М. 15-16 февраля 2005. Дом-музей Марины Цветаевой. С. 190-200.
[10] В. Вейдле. Умирание искусства. – Изд. «Республика». М., 2001.
[11] Там же.
[12] Там же.
[13] В. Вейдле. Умирание искусства. – Изд. «Республика». М., 2001.
[14] В. Вейдле. Традиционное и новое в русской литературе двадцатого века // Русская литература в эмиграции / Под ред. Н. П. Полторацкого. Питтсбург. 1972.