«Феерическая баханалия звуков и смыслов»

 

– Нет ли лишнего партбилетика?

В. Бахчанян, вопрос у входа в театр.

 

Какой Идиот сказал, что красота мир спасёт?

                                                    В. Бахчанян.

 

Но я понимал, что написать так, как Леонардо да Винчи или Рафаэль, не смогу, потому даже пытаться нет смысла. Каждый художник должен сделать то, что не сделано, неважно, в каком плане и чем нарисовано: ослиным хвостом или колонковой кистью №1.»

В. Бахчанян, «Октябрь», №9 2008 г.

 

Краткая справка о В. Бахчаняне. Учился в харьковской Студии декоративного искусства у В.Д. Ермилова и в студии художника А.М. Щеглова, работал художником на заводе им. Малышева. В 1965 г. организовал в Харькове первую в СССР выставку неофициального («левого») искусства. В 1967 г. переехал в Москву, работал в отделе юмора («Клуб 12 стульев») «Литературной газеты». Иллюстрации и коллажи публиковались в журналах «Знание – сила», «Юность» и в других изданиях. В 1974-м эмигрировал в США, жил в Нью-Йорке. Умер в 2009 г. Работы выставлялись в России, Америке, Австрии, Германии, Италии, Польше, Канаде, Японии, Армении и Бразилии. В 2015 году в нью-джерсийском музее Зиммерли прошла ретроспективная выставка Бахчаняна; в том же году вышел фильм режиссёра Андрея Загданского «Вагрич и чёрный квадрат».

 

Вагрич Акопович Бахчанян родился в 1938 году в Харькове. По паспорту – Владимир; себя называл «Владимир Траншеевич»; друзья разумно сократили длинную фамилию до скромной и понятной не только немцам – «Бах». Есть история о том, как некие случайные пионеры из Армении, познакомившись с Бахчаняном в московской гостинице, узнали его имя-фамилию и отреагировали мгновенно: «Ты не Володя, а Вагрич». Армянин Бах, который никогда не был в Армении, имя поменял, но отыгрался годы спустя на самом святом, предложив переименовать российский город Владимир во Владимир Ильич и поместив в 1975 году, на одной из самых известных своих книжных обложек, Ленина, поднявшего девочку на руки (кадр из фильма «Ленин в 1918 году»), с подписью: «Владимир Набоков. “Лолита”». Поскольку Ленин и Набоков тёзки, мы имеем здесь дело, видимо, с юмором в квадрате.

Вообще, с чем мы имеем дело, говоря о творчестве человека, чьи имя, отчество и фамилия вызывают сомнения, а место, которое занимает его искусство в истории современной культуры, невозможно определить? Например, философ, поэт и журналист Борис Парамонов теряется в догадках: «Очень трудно ответить на вопрос: а кем был Бахчанян?»^[1].

 

«Мой дядя по матери до мозга костей любил картофельное пюре и обзывать проходящих мимо блондинок солдатскими подстилками. В 1934 году он был зачислен в высшее учебное заведение, где и научился произносить слово «шедевр» на французский манер. Он считал себя человеком выдающегося ума, хотя голова его была значительно меньше спичечного коробка. Его восхищал дом лорд-мэра в Лондоне...»

 

Писатель Юрий Милославский, знавший Баха с юных лет, уходит от ответа, туманно рассуждая о том, что «... Вагрич Бахчанян... был создателем направлений в искусстве, т.е. главным конструктором. Он, таким образом, создавал эссенции... О главном конструкторе потребители либо толком не знают, либо – если им предложат хлебнуть эссенции – обжигают языки. И в этом состоит трагедия главных конструкторов»^[2]. А писатель, эссеист и журналист Александр Генис, друживший и много общавшийся с Бахчаняном в Нью-Йорке, заметил, что «Вагрич... был самым принципиальным человеком в истории искусства. Он был его рабом и хозяином... Вагрич умер. Как хотел»^[3].

Соглашусь с Генисом – человек, по своей воле ушедший из жизни, умирает так, как посчитает нужным, и тогда, когда задумал. 12 ноября 2009 года.

Не уверен, что Милославский прав, говоря о «направлениях»: безусловно, Вагрич принадлежит соц-арту и найдётся немало тех, кто справедливо причислит его к создателям этого течения (хотя Виталий Комар неоднократно в своих интервью рассказывал о том, как они с Меламидом в начале 1970-х придумали соц-арт, где и при каких обстоятельствах), но с «направлением» во множественном числе не могу согласиться.

И, наконец, не оспаривая сомнений Бориса Парамонова, попробую, приблизительно и будучи ограничен рамками этих заметок, пояснить, кем и как видится мне Вагрич Бахчанян – прозаик, поэт, драматург, афорист, художник, акционист, концептуалист, коллажист, фроттажист, скульптор, книжный дизайнер, «непосредственный наследник классического русского авангарда», как назвали его кураторы одной из выставок; «художник слова» и «чемпион мира по войне», как он называл себя сам.

 

«Чем я занимаюсь? – отвечал художник на вопрос о своей профессии. – Подменой занимаюсь, меняю мысли, понятия, иногда букву одну». А. Горькова. Бахчанян, «художник слова». «Октябрь» №5, 2010 г.

 

Игорь Макаров, коллега Вагрича Бахчаняна по «Клубу 12 стульев», отмечал: «Исследовать его творчество – неблагодарное дело, равное по никчёмности “туалетной бумаге для рисования”»^[4]. Очевидно, поэтому большая часть рассуждений о творческом наследии Баха неизбежно сводится к тому, что он был непосредственен, как ребёнок; был, как ребёнок, парадоксален в своих арт-действиях и писательских трудах; и, как ребёнок, был полифоничен (только ни слова о фугах Баха!), полистилистичен и всеохватен. Расхожий для нашего времени взгляд на художника слова и дела, который Пабло Пикассо компактно перевёл в сентенцию, как говорят, на 60-летии примитивиста Анри Руссо: «В 17 лет я рисовал, как Рафаэль, зато всю жизнь я хотел рисовать, как ребёнок».

Если мы поймём значение определения «как ребёнок», то, вероятно, сможем навести фокус на творчество Бахчаняна, как на явление и культурный жест.

 

«Сверхтвёрдый сплав леса – тоже жизнь, в которой всякое бывало...» Сочинение №92.

 

У Жан-Франсуа Лиотара: «... Позиция первобытного человека противопоставлялась современной, научной, структуралистской позиции – как то, что находится в соответствии с природой, противопоставляется тому, что от неё отделено, а сама природа понималась как совокупность призывов, на которые люди отвечают своей жизнью, своим мышлением. Утверждалось, что эти призывы перестали быть слышны современному человеку, что мышление и существование «дикаря» и цивилизованного человека, конечно, тождественны в своем функционировании, но сильно отличаются своими позициями, что между ними имеет место недоразумение...»^[5].

Если ранняя пора человечества – это «детство», то сегодняшний «ребёнок» – сродни медиуму на спиритическом сеансе, то есть тот, кто не потерял связи с «детством», с естественной природой и естественным знанием, кто способен услышать «призывы». Нередко такой медиум выглядит дикарём в урбанистическом пейзаже, неадекватным современником, недоразумением, но таков побочный эффект непростой его участи и призвания.

 

«Главное – восстановить силы и стать похожим на небольшую скалу в кресле-качалке, чтоб не гнить и не отпадать, и не сгорать в огне, умея при этом определять время по собственной тени, и чтобы окружал меня усиленный проволочный забор каштанового цвета, помогая освободиться от обязательств восседать на лошади, крепкой, как немецкое тёмное пиво. Не желаю добираться до сути, искать причину, вникать, понимать...» Сочинение №89.

 

Такие люди не могут обойтись без помощи и поддержки, и в случае с Бахчаняном его помощником, собеседником, другом была жена Ирина, которая после смерти мужа прилагает все усилия для того, чтобы его артефакты не пропали и в истории культуры не потерялся его след. Так же как с не меньшей степенью заботы, к примеру, удивительная Эмми Хеннингс в судьбе Хуго Балля – одного из основателей дадаизма, автора парадоксальных сочинений, брюистской (шумовой) музыки и симультанных поэм, вроде «Когда мысль рождается во рту» – видимо, по мотивам знаменитого афоризма Тристана Тцара. Хэннингс сохранила и издала дневники Балля, в которых был отражён процесс создания Dada и велась летопись скандальных вечеров в цюрихском «Cabaret Voltaire».

Дада не случайно возник в этом месте заметок и в это время. Вспомнить о легендарном модернистском течении имеет смысл не только потому, что одна из популярных буффонадных находок Бахчаняна – «ПРАВ ДАДА!», и Курт Швиттерс, еще один отец-основатель Дада, часто вспоминаем Бахом в разных с ним интервью, из чего легко сделать вывод, что он – один из любимых его художников. Если «есть особое мнение», что Бахчанян – футурист, то мне фигура Бахчаняна-дадаиста представляется очевидней. Синявский называл его «последним футуристом», – но тогда, скорее, в направлении не столько Маяковского, сколько Бурлюко-Хлебникова, то есть ещё и будетлянин.

 

«Иже еси на Би-Би-Си. Мысль Дежнёва. Сергей Декамеронович Киров. Декарточный домик. Державная морда. Дерсу узяла. Детдом в Детройте. Джакарта бита. Джером-баба. Джиокондовый художник. Джордано Бруно Ясенский. Уолт Ди с ней. Добрыня Никитич Хрущев. Альфонс до «Д». Внуково-Домодедово. Авиарейс в Досталь и шлак. Клад в Закопане. Сноповязалка «Мате Залка». Зам. Бези. Иудушка Искариот. Приключения Казановы в районе Аскания-Нова. Кара-Богаз-Гол как сокол...» Сочинение №55.

 

И футурист, и дадаист – исследователи возможностей языка, пределов своих инсталляций, акций, знака, как такового, его степеней свободы. Наверняка, Бахчанян видел всё окружающее своей лабораторией, в которой ему, главному лаборанту, дано заговаривать и менять/переставлять колбы звуков, выплескивать их в новые слова, составлять/разъединять цвета и объёмы, в которые можно, как одежду в платяной шкаф, загрузить и вселенную разом, и все любопытные её детали, включая, прежде всего, самого себя. А если вы попали в сферу его авангардистской деятельности, вы становились таким же лабораторным образцом, как и стул, на котором сидели. Как стол, за которым едят.

Лет двадцать назад я провел с Вагричем часов пять-шесть в его манхэттенской квартире, готовя материал для одного журнала, в котором, будучи главредом, отвёл журнальный разворот под фразы и художества Баха. Первое, что предложил Бахчанян, едва я вошёл – нарисовать картинку в его альбоме. Не вспомню, было ли задание тематическим или мне предлагалось сочинять от вольного. Однако, как только я признался Бахчаняну, что рисовать не умею, он замурлыкал довольно под нос, мол, не все рождены быть художниками и тем интересней, что же я, лапоть в изобразительном деле, придумаю. Я был поставлен в неудобное положение, и ему, как естествоиспытателю, оказался тем более интересен. Кстати, толстый блокнот для рисования был наполовину пуст, так что можно было догадаться, что я не первая жертва.

 

«Окровавленный от обжорства изменник родины – породистый интеллигент с большим пятном на голове, привыкший к роскошному столу, неумышленно изучал язык хиндустани в судовом лазарете, покрытом листьями, переходящими из одной тональности в другую.»

 

Всякий читатель/зритель в лаборатории Вагрича Бахчаняна оказывается в неловкой, если не сказать – незнакомой для себя ситуации. С одной стороны, привлекают его странные книжные обложки, описания и забавные фото акций, краткие запоминающиеся словесные формулы, в которые мутируют после бахчаняновской инъекции крылатые фразы и расхожие афоризмы; с другой, на ином уровне, при чтении массива текстов начинаешь понимать, что тебя, читателя, вовлекают в игру, правила которой постоянно меняются, о чём тебя не только не предупредили, но и предупреждать некому. Не покидает ощущение, что внутри словесных коллажей тот, кто их писал, переходил от буквы к букве вслепую, не по шрифту Брайля, а по наитию, и правила этого письма он выверял исключительно шестым чувством. Интуитивно доходил до какого-то предела, его не переступая. Ведь дальше всё длится в полном молчании, после «дыр бул щыл» Кручёных, полотен Поллока и фри-джаза Колтрейна – «Поэма конца» Василиска Гнедого, «0.00» и «4.33» Кейджа, уже написанные «Сто тысяч миллиардов стихотворений» Раймона Кено, мобили Колдера, в конце концов – бесконечная цепочка интекстов в движении по нисходящей: «У попа была собака...».

 

«Мудрый не по летам Агасфер происходит из старинного рода начальников императорских коров, людей, подверженных галлюцинациям. Он – само предательство, говорили об Агасфере представители народности гумус, беспощадные свиноводы и литературные подёнщики с крепкими мускулами, жадные поедатели мяса с горчицей. Скверно одетый Агасфер, ворчливый, брюзгливый и вечно недовольный, с бурдюком вина из искусственной кожи на спине и лошадиной маске на лице, стоя на коленях перед английским монархом, обрушил поток красноречия на красные тюльпаны, разбросанные среди жёлтых...» Сочинение №90.

 

Нужно ощущать себя не иначе, как демиургом, чтобы координировать, изобретая и ёрничая, этот безостановочно формирующийся, макаберный, воскрешающийся, стихийный словесный поток (сознания?), при этом периодически выходя из него, то есть удерживая себя в границах реального времени. И понимая, что в каком бы месте в этот поток ни войти, главное – проплыть его до конца, а если поперёк, то до другого берега. И там – встретить Слово, распавшееся у истока, и спустя долгий, выстланный чёрно-белыми текстами путь, собранное в широко раскинувшемся устье единым пазлом.

«Где больше ценят русского человека, по ту или по эту сторону Пиренеев?». Предполагаю, что вопрос самоидентификации для Бахчаняна, в силу его абсолютных претензий, стоял едва ли не на первом месте. В разговоре с ним я узнал, что соц-арт – его изобретение, да и в эволюции поп-арта во вселенной – немалая его заслуга. Создавалось впечатление, что в лабораторной тиши выпускались экспериментальные образцы, которые некая мировая, вроде масонской, «закулиса» выкрадывала и передавала по всему миру, в результате чего незаслуженно выскакивали, словно цифры в чужом джекпоте, такие имена, как Джаспер Джонс, Герхард Рихтер, Джефф Кунс, Кит Харринг, Кабаков-Булатов-Васильев-Брускин-Комар-Меламид-Соков-Косолапов-Пригов-Рубинштейн-Сухотин-Кибиров, Фрэнк Стелла, Эдвард Рушей, Дэмиен Хёрст, Энрико Кастеллани, Маурицио Каттелан и прочие остальные. Все они – клоны, развившие идеи, растащившие по «измам» и растиражировавшие по журналам, аукционам, галереям и музеям уникальные творческие находки. Тут даже не столько классический мимесис, сколько банальное, интернациональное подражание.

Всё это, как выяснилось, казалось не только мне одному.

А. Генис. «Я ведь помню, что проблема приоритета была для него весьма болезненной. «Постмодернизм, – говорил Вагрич, – это когда все у меня воруют». У него даже была такая шутка: «Приговор: Пригов – вор». Пригов, надо сказать, фразу оценил и включил в свою книгу»^[6].

По воспоминаниям знакомых Вагрича с юности, у него всегда было представление о собственной исключительности, что характерно для большинства творческих людей, но здесь – с нажимом на универсальность Творца ренессансного масштаба: «А Бах был довольно самоуверенный. Однажды сделал удачную фигуру углём. Щеглов посмотрел, сказал: «Хорошо!» Бах в ответ: «Я сам знаю!»^[7].

Интересно, что тому же Баллю, как и множеству дадаистов да авангардистов, тяга к осмыслению собственного величия была свойственна в высшей мере: ««…я заметил, что моему голосу не оставалось ничего другого, как принять форму древних духовных песнопений в стиле литургических речетативов… меня уносили со сцены как магического епископа…»^[8].

Самооценка творческих, акцентуированных личностей, в большинстве случаев невероятно высока. После «Лингвистического поворота» (выход в 1967 году книги с одноименным названием под редакцией Ричарда Рорти), объявившего, что не мы говорим, а язык говорит нами, тот, кто исследовал язык на практике, препарировал его, хирургически вмешивался на морфологическом уровне, мог по праву ощущать себя Творцом. Причём как в деле создания языка, так и в работе над созданием человека (лингво-проводником языка в мир). Бог вылепил человека из глины, но и скульптор работает с массой глины и мрамора, а литератор и музыкант – с массой букв и звуков.

 

«...Я живу в волшебной стране и чувствую себя ребенком, оставленным эльфами взамен похищенного с клеймом на ухе, истекающем кровью – промежуточным продуктом в антисанитарном состоянии. Тревожные мысли покрываются тонкой плёнкой, заставляя забыть о непорочном зачатии в период жары и упасть на спину, не разбирая дороги, и в эксцентрическом танце запачкать крахмальный воротничок, имеющий форму петли.» Сочинение №89.

 

Dada – по-французски деревянная лошадка, а в переносном смысле – бессвязная речь, подражание детскому лепету. Современный философ и социолог, один из ведущих представителей Люблянской школы теоретического психоанализа Рената Салецл отмечает, что «в языке всегда действует некий непредсказуемый элемент, который неожиданно появляется и уничтожает то, что мы хотим сказать. Лакан назвал этот элемент лялязыком... В качестве примера лялязыка можно взять детский лепет или неправильное употребление слов, неправильно построенное предложение»^[9].

Достаточно поверхностного взгляда на созданные Бахчаняном неологизмы, каламбуры, поливы^[10], игры с мемами (крылатые слова и фразы, лозунги, известные литсюжеты, расхожие визуальные образы, мелодии шлягеров, даже кулинарные рецепты...), чтобы ощутить его родство с дадаистами и с нынешним неодадаизмом – только с характерным для Бахчаняна переносом акцента в сторону политики и социальности, в сторону соц-арта.

 

«Вначале была слава. КПСС появилась после. Дождик был в четверг. У Робинзона был Пятница. У Пятницкого был хор по пению. Ваша песенка спета, сказал Маяковский, наступая на горло собственной песне уже без слов.» Сочинение №88.

 

Для энциклопедий и учебников, дадаизм – детский лепет, лошадка и прочие бла-бла, то есть ля-ля. На деле же, dada – смесь кокаина с героином на французском сленге, и реальная возможность для дадаиста выйти в непостижимое, в обещанное белым порошком безмолвие, в отсутствие любых признаков цивилизации, к тем самым дикарям, которые общаются по всем правилам глоссолалии, о которых знают лишь посвящённые.

У писателя есть только один шанс туда попасть – словарь, весь его тезаурус, используемый в данном случае как средство передвижения. Художник добавляет к этому бумагу-холст-картон, краски, товары из канцелярского отдела в виде клея, ножниц и прочего, а перформансист – себя анфас и в профиль. Так получается произведение под названием «художник слова».

 

«Новинки: Нерастрескивающийся химический карандаш Шоколадный суп Вредная вата Копчёное вино Холодное лекало Многонаселённое окно Грязный пирог с бараниной Супруга без единого пятнышка Прыщеватый квартет Болотистый новобранец Рисунок на мясе Вдова бессмертного писателя Игривый покойник Изобилие плеврита Потная бабочка Электрическая паутина.»

 

«Чтобы жить в Мире, необходимо его сотворить», – нарративно обозначил Мирча Элиаде. Мир Бахчаняна сотворён из странных текстовых- и изо-объектов, а также хэппенингов в дадаистско-обэриутской традиции с уклоном, как уже здесь отмечалось, в социум, в пародийное воспроизведение эстетики соцреализма, с синхронизацией своей частной жизни с общественно-политическими событиями. В статье «Искусство как приём», Виктор Шкловский говорит о том, что цель искусства – вывести наше восприятие из автоматизма, прервать инерцию существования, обнаружить странность того, что кажется привычным. Если этот завет Бахчанян реализовывал на практике, то справился он со своей задачей блестяще.

 

«НАТЮРМОРТ С ПРЕДАТЕЛЕМ: Клетка для домашних кроликов, слоёное тесто, возбуждающее средство, ночной морской бинокль, носогрейка, молодое растение, предатель.

НАТЮРМОРТ С ЧЕЛОВЕКОМ, ЛЮБЯЩИМ ЛЕЗТЬ НЕ В СВОЁ ДЕЛО: Каблограмма, толстый конец чего-либо, халцедон, кольд-крем, человек, любящий лезть не в своё дело.»

 

Бахчанян стал заслуженным мастером «языковой игры». Вточь в терминологии Людвига Витгенштейна, расшифровываемой в «Философских исследованиях» следующим образом: «...когда говорящий «играет» с формой речи, когда свободное отношение к форме речи получает эстетическое задание, пусть даже самое скромное. Это может быть и незатейливая шутка, и более или менее удачная острота, и каламбур, и разные виды тропов (сравнения, метафоры, перифразы и т. д.)».

Перечисляются те или иные лингвистические явления, благодаря которым языковая игра приводит к плюрализму смыслов. Что же это за явления – пафосно говоря – в творческой лаборатории Вагрича Бахчаняна, превращающие экспериментальные образцы в коллекционные экземпляры?

 

«Как повяжешь галстук, береги его, / он ведь с красной рыбою цвета одного!».

 

Наиболее известны его игры с мемами: деконструкция популярного высказывания с одновременным внесением в него нового значения. Чаще всего эти свежие конструкты созданы благодаря звуковому подобию – омонимы, омофоны, омографы. Особо мастерски Бахчанян работает с парономазией, что, как стилистическая фигура речи, есть образное сближение схожих по звучанию слов при частичном совпадении морфемного состава. Такие слова являются паронимами (созвучные разнокоренные слова, разные по значению).

 

«Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», «Вся власть – сонетам», «Бумажник – оружие пролетариата!», «Агония, пли!», «Перекуём мячи на орала!», «SOSреализм», «Древко поэзии», «Высшая мера поощрения», «Еврейка! – воскликнул Архимед».

 

Смешение паронимов кажется, на первый взгляд, грубой лексической ошибкой, после чего мгновенно возникает подозрение в преднамеренности автора, а оно уже взывает к чувству юмора и вызывает смех.

Паронимы пребывают, как жемчужина в раковине или насекомое в янтаре, внутри речевых штампов, культурных, пропагандистских форм и формул, которые меняют, благодаря этой экспансии, свои ценностные и смысловые качества. Такие метаморфозы рассчитаны, как и всякий анекдот или каламбур, на посвящённого, «своего» читателя, и это ощущение доверительности, взаимопонимания глубины подтекста также несут в себе смеховой, карнавальный эффект. Как не вспомнить бартовскую «вертушку» (tourniquet) коннотативного знака, где «...означающее постоянно оборачивается то смыслом, то формой, то языком-объектом, то метаязыком, то чисто знаковым, то образным сознанием»^[11].

 

«Магазины: Живые ткани Хлеб с маслом Инструменты мужские Вино любви»

 

Ещё один распространённый приём: добавление буквы к слову, изменение букв или их порядка в слове (из разряда чеховских «хохороны»), либо размещение с существительным некоего «постороннего», из иного контекста прилагательного, что в корне меняет не только коннотацию слова, но и суть всей фразы.

 

«Враги сожгли родную МХАТу», «бутербРодина», «Но Мопассан!», «Инфракрасное знамя», «Знак злокачества», «Друг товарищу брат!» «Мертворожденный ползать не может!» «Молочные реки повернём вспять», «Всеми правдами и неправдами – жить не по лжи!», «Бей баклуши – спасай Россию!», «Искусство принадлежит народу и требует жертв», «Дурная слава КПСС», «Язык мой – враг мой руки перед едой!» «Пусть крепнет дружба между нар... (не окончено)».

 

Особое внимание вызывают книжные обложки, поскольку, кроме всего прочего, благодаря им языковая игра выходит из плоскости в объём: «Женитьба бальзамированного», «Отцы и дети капитана Гранта», «Пиковая дама с собачкой», «Сорочинская ярмарка тщеславия», «Витязь в тигровой шкуре неубитого медведя», «Трое в лодке, не считая собаки Баскервилей», «Синьяк под глазом или пуантель-авивская поэма»...

«Полив», как беспроигрышный приём деконструкции и фразы, и рассказа, используется Бахчаняном сплошь и рядом. Читателю только остаётся улавливать родственные связи между разнокоренными словами. Короче, наличествует интрига:

 

«Была ни была думаю если что так тому и надобно жить как-то без всяких винегретов с колбасами овощными помидорными с огурцами и крепкими яблоками народной мудрости и идиотизма чтобы другим неповадно было делить шкуры в зоопарках всех стран и противоречий плечей шей и ушей ходячих по земле двуногих особей по обе стороны железного занавеса...» Сочинение №68.

 

Мастерски Бахчанян работает в жанре экфрасиса, сводя слово с изображением. Это различные коллажи и декупажи, фотографии с перформансов и хэппенингов, вроде «30 выставок в один день» (в 30 нью-йоркских галереях; костюм художника был обвешен различными лозунгами). В 1980-х в Москве мы передавали друг другу смешной – и антисоветский, безусловно – сюжет: можно к любому заголовку из советских газет приложить фото полового акта – и это будет 100% попадание. Только в США я узнал о серии работ Бахчаняна «Голая “Правда”», которую он создал, едва оказавшись в Нью-Йорке в 1974 году: вырезки из газеты «Правда» он вручную приклеил к непристойным сценам, срисованным с эротических журналов. Теперь представьте – софт-порно, как иллюстрация к идейно выдержанным и асексуальным «Пока клюшки отдыхают», «Солидарность с патриотами Чили», «Когда соседи соревнуются», «Правые не унимаются», «Прямо с грядки», «Один хозяин лучше»...

Изобразительные работы, в основном графические, не менее пародийны, при этом его талант пересмешника и интерпретатора был направлен, практически всегда, в сторону СССР и России. С английским Вагрич так и не подружился, и американский антураж его мало интересовал, за исключением, возможно, тех часов, которые он проводил с удочкой в Централ-парке, ловя окуньков и карпов в мелких его водоёмах.

Америка, как фигура умолчания. Если в формате текста, то почти ничего, кроме «Американской Таблицы Умножения»: 2х0 = $0, 2х1 = $2, 2х2 = $4, 2х3 = $6..., или «Американские слова»: СШАБАШ СШАВКА СШАЙБА СШАЛАШ СШАЛЬ СШАМАН СШАМПАНСКОЕ СШАМПИНЬОН СШАМПУНЬ СШАНКР...; а в изобразительном ряду – не более, чем соединение, с иронией и сарказмом, советской и американской символик, словно Бахчанян – не земляк Лимонова, которому, как считается, этот псевдоним и придумал, а потомок переселенцев из набоковской Амероссии. «В Америке Вагричу, – написал А. Генис, – не хватает России».

Сегодня его графика смотрится, как ретро-знак исторической эпохи по существу, и визуальный вариант политического анекдота по жанру. Безусловно, читатель/зритель, имея с этим дело, должен представлять контекст и быть, что называется, в теме. Но и для непосвящённых не могут остаться незамеченными ювелирная техника, использование дадаистско-дюшановской практики ready made, мудрый прищур философа в каждой его работе, неистощимая способность смешить, не скоморошествуя, а на уровне основных проблематик современного искусства.

Большинство его работ не устаревают со временем, как, к примеру, серия из 80 графических листов «Американцы глазами русских» 1983 года. В духе шаржей Кукрыниксов, Бахчанян маркером и тушью создал галерею портретов «проклятых капиталистов» и «американской военщины». Вроде бы, стиль советской карикатуры, но занимавшая на выставке в Фонде Stella Art Foundation (2010 год) длинную стену, эта серия – не только наглядное пособие по истории антиамериканских настроений времён СССР, но и ныне здравствующих в государстве российском.

Как классический концептуалист, художник слова не оставлял в покое смыслообразующую форму: замечательна компиляция «Джамбул-коллаж»^[12] из текстов казахского советского поэта-акына, лауреата Сталинской премии второй степени (1941) Джамбула – в результате перестановки строк, смысл песен акына ничуть не меняется. Попробуйте сами:

 

Пусть солнечный Сталин, избранник всех стран,

И дальше ведёт наш большой караван,

Туда, где мечты поколений слились –

В джайляу веков – коммунизм!

 

Ещё пример – поэтический сборник «Стихи разных лет». В подобных сборниках автор обычно предлагает читателю избранное из созданного за многие годы – от юношеских экзерсисов до произведений зрелых и получивших признание. В сборнике Бахчаняна стихотворения признанные, из хрестоматии: от Лермонтова и Крылова до Маяковского и «Широка страна моя родная...» Получился изящный концептуальный продукт, когда содержание точно отражает смысл названия. Ни больше и ни меньше. При этом, поскольку даны только названия стихотворений под одним именем Вагрича Бахчаняна на обложке, создаётся эйфорическое ощущение, что все эти тексты, да чего там – вся русская поэзия, написаны одним автором.

Можно долго перечислять, классифицируя, техники монтажа, методы и направления (проза, стихотворения, пьесы, арт, хэппенинг, перформанс, акционизм) творческой, фонтанировавшей деятельности Вагрича Бахчаняна, но если вернуться к изначальному «как ребёнок», то стоит напомнить, что ребёнок всё, попавшееся под руку, ломает, крушит и препарирует не столько из желания уничтожить, сколько надеясь понять, что же там внутри; как оно устроено и почему работает? Отвечая на эти вопросы, ребёнок взрослеет, человечество выходит из «детства», а писатель, распихав по карманам «лишние детали», с удивлением обнаруживает, что изобрёл машину времени, потому что язык – древнее писателя, моложе писателя и принадлежит всем писателям и читателям сразу.

С таким художником слова, как Вагрич Бахчанян, литература начинает представлять своё будущее, а читатель осознаёт себя ребёнком. Большим, смеющимся над бесконечно разнообразными недоразумениями и парадоксальными строчками, распадающимися на буквы, которые теперь можно складывать как угодно – как будто ещё не существует языков и не написан ни Вертер, ни Твиттер. Как будто уже указан метод, по которому эти буквы в перспективе удастся собрать. И если вы забыли или сомневаетесь в схеме сборки, раскройте книгу Вагрича Бахчаняна, любую, и вам повезёт.

 

3–7 августа 2017 года, Нью-Йорк