-- В поле зрения «Эмигрантской лиры»

Автор публикации
Даниил Чкония  ( Германия )
№ 4 (16)/ 2016

Выдыхая стихи

Рецензия на стихи Ирины Евсы: книга «Юго-восток» и публикации: «Знамя», №11, 2016 и «Эмигрантская лира», № 4(16), 2016 (202)

 

Ирина ЕВСА. ЮГО-ВОСТОК. Из трёх книг. М.: Арт Хаус медиа, 2015, –  стр. 165.

И. ЕВСА. Фрагмент (стихи). «Знамя», №11, 2016.

И. ЕВСА. Стихи. «Эмигрантская лира», №16(4), 2016.

 

Ирина Евса издала книгу избранных стихов, некоторым образом отражая свой творческий путь периода обретённой поэтической зрелости. Сюда вошли стихи из книг «Опись имущества» (Киев, 2003), «Трофейный пейзаж» (Харьков, 2006) и «Южный вокзал», так и не вышедшей отдельным изданием. Есть о чём призадуматься издателям: большая книга поэта уже написана, автору есть что показать и рассказать о непрерывном восхождении к высокому, не знающему провалов, художническому проявлению своего мировидения.

Ирина Евса, будучи ещё совсем юной, публиковала стихи, задевающие сознание серьёзного читателя, вызывая у него доверие искренним воплощением переживаний автора и её стремлением проникать в суть явлений. И порой возникавшая в ранних стихах угловатость отражала свежесть и остроту мировосприятия, соответствовавших ещё не накопленному стихотворческому опыту и мастерству.

Сегодняшняя Евса – признанный мастер поэтического цеха, если говорить о ремесле. Но это уже давно пройденный этап осуществлённого пути. В случае Евсы есть очень важная составляющая творческого роста: её стихотворная речь неуклонно развивалась в гармонии со становлением личности автора, что привело к явлению Поэта. Поэтому и разговор о мастерстве – это речь о банальном, само собой разумеющемся.

Её стих – упругий, экспрессивный, образный, метафоричный, богато инструментованный – звучит как естественный способ художественного мышления, способ постижения мира и общения с ним:

 

Город с хлопьями взбитых сливок, увлажнённый, как сантимент,

всех ужимок твоих, наживок мной изучен ассортимент.

Твой шансон приблатнённый, литер искривленье в ночной воде,

эти здания, что кондитер сумасшедший состряпал, где,

 

затесавшись в кирпично-блочный ряд, в нечётные номера,

закосил под шедевр барочный дом на улице Гончара,

чей светильник в окошке узком зажигается ровно в шесть,

чей потомок меня на русском не сподобится перечесть.

 

…Там когда-то кофейник медный начищая, смиряя прыть,

я боялась не рифмы бедной, а картошку пересолить.

Ум был короток, волос долог. И такой поднимался жар,

словно въедливый египтолог лупу к темени приближал.

 

Так и хочется привести – несколько по другому поводу сказанные однажды слова Давида Самойлова: «это как артиллерийская стрельба по площадям!»

Действительно, уместить в три строфы и лирические вспоминательные строки, и детали житейского быта, и картины городского пейзажа, и оглядку на тот самый пройденный путь, его прошлое – этого пути, и передать ощущение печалящей политической конъюктуры – подобный охват поэтического поля зрения даётся немногим. Евсе это дано.

Она выдыхает чистую лирику с такой степенью исповедальной искренности, что впору говорить о мужестве этой исповедальности, этой постоянной открытости. Её лирические стихи – исполнены такой драмой жизненного опыта, что перестают быть личными стихами, вызывая живой отклик читателя:

 

Ручку сжимаешь, как потное древко

знамени. Кровь приливает к лицу.

Мой герметичный, не злись: пятидневка

наших сражений подходит к концу.

Вольный, как те, что уже отмотали

срок, повторишься в вагонном стекле.

…Столик из пластика. Вторник. Монтале.

Смилуйся! – не говори: Монтале.

 

Она выдыхает стихи, в которых жизнь наполнена драматическими реалиями, трагедией времени, отражённого в конкретной человеческой судьбе. Но Евса далека от умозрительных сентенций, разворачивая внутренний сюжет стихотворения к своему полудетскому, ещё не омрачённому тяжёлым знанием, радостному взгляду на жизнь. Мир может быть одновременно прекрасен и ужасен. И в этом куда больше житейской правды и психологической достоверности, чем в обличающих инвективах запоздалого суда над ушедшей эпохой:

 

Майское шествие. Медь оркестра:

в раструбах мошкара.

И госпитальная Клитемнестра –

старшая медсестра –

 

древко сжимает, твердея ликом,

лозунгом полоща

в небе. И страстно горит гвоздика

в петле её плаща.

 

Горло восторгом першит – а надо ль? –

если потоком слёз

блудного мужа сметёт в Анадырь

гневный её донос.

 

Если потом она, после смены,

стопкой сложив бельё,

новеньким скальпелем вскроет вены,

вымолив забытьё…

 

Но выдыхая «ур-р-ра!» полстами

глоток, почти мыча,

зычно скандируем: «Ленин с нами!»,

пятнами кумача

 

мучая зелень. И близко-близко

локоть твой и щека.

И прожигает карман записка:

«Встретимся у ДК».

 

За такими стихами встают и отдельно взятые человеческие судьбы, и общая судьба большой страны, и картины малой родины, а в случае Евсы это и родная Харьковщина, и Таврида, поэтическая Киммерия.

Стихотворения Ирины Евсы, тяготеющие к публицистическому высказыванию, никогда не опускаются до зарифмованной плакатности. Пафос обличения у неё всегда заземляется. Увы, в нынешние времена не отвести лица от происходящей трагедии, не спрятаться за подростковым незнанием. Да Ирина Евса и не намерена этого делать. Потому, не щадя ни себя, ни читателя, она быстрыми мазками пишет картины, ставя точки деталями, которые приводят в ужас зрителя, и зритель, читатель этой картины проникается болью и страданьем поэта:

 

Митрич, Шурка безбашенный,

что к сеструхе забрёл на постой,

Лёнька с мордой расквашенной,

Витька Череп из двадцать шестой.

Не стерпев безобразия

и шального боясь топора,

полукровка Евразия

отрыгнула их в зону двора.

Им, с ухмылками аццкими

прочесавшим Афган и Чечню,

чёрно-белыми цацками

в этот раз не позволят – вничью.

И – сквозь драное кружевце

лип заснеженных – стол дармовой

продирается, кружится,

ввысь четвёрку влача по кривой.

То сбивает впритирочку,

то мотает попарно в пурге.

И у каждого бирочку

треплет ветер на левой ноге.

 

Своими стихами последних лет Евса с предельным человеческим и творческим напряжением прописывает портрет трагической эпохи слома времён.