...и больших изречений всегда наркотический запах [1] Стихотворение «Статуэтка слона»
Не напрасно мы читали богословов
и у риторов учились недаром,
мы знаем значенье каждого слова
и все можем толковать седмиобразно.
Михаил Кузмин, Александрийские песни
Ольга Седакова – родилась в Москве в семье военного инженера. Закончила филологический факультет МГУ (1973) и аспирантуру Института славяноведения и балканистики, кандидат филологических наук (1983). Преподает на философском факультете МГУ. Доктор богословия honoris causa (Минский Европейский Гуманитарный Университет, факультет богословия), 2003. Кавалер Ордена Искусств и словесности Французской Республики, 2005.
Лауреат премии Андрея Белого, 1983; Европейской премии поэзии, 1995; «Христианские корни Европы», литературная премия им. Владимира Соловьева (Vatican, 1998); премии А. Солженицына, 2003; премии «Мастер» Гильдии «Мастера художественного перевода», 2011; премии журнала «Знамя», 2011 и других. Автор книг стихотворений, прозы, переводов, филологических трудов. В 2001 г. вышло двухтомное собрание сочинений: Ольга Седакова. Стихи и проза. Москва: Эн-Эф-Кью / Ту Принт, 2001. В 2010 г. вышло четырехтомное собрание сочинений: Четыре тома М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2010. Т.I. Стихи. Т.II. Переводы. Т.III. Poetica Т.IV. Moralia.
В этих заметках речь пойдет об Ольге Седаковой – поэте, прозаике, переводчике, эссеисте, филологе, историке культуры, этнографе... Лет сорок назад один из самых известных метареалистов, поэт Алексей Парщиков горячо убеждал меня в том, что из всех современных поэтесс, пишущих по-русски, только Седакову можно отнести к метареализму.[2] Не то, чтобы споря с Парщиковым, я считал москвичку Седакову эстетически относящейся, скорей, не к московским метареалистам, а к питерскому андерграунду: Шварц, Кривулин, Стратановский.
Сегодня всё это, поверьте, не так уж важно, поскольку Седакова – одна из самых титулованных современных русскоязычных поэтов, и привязки, в её варианте более-менее искусственные, к какой-либо поэтической школе лишь упрощают представление о ней. При том, что «представление» о её роли в современной литературе то увеличивалось, официализируясь в определённые периоды современной российской истории, то низводилось до такой малозаметной величины, политизируясь, словно такого поэта не существует вовсе. Случай в исторической ретроспективе вполне трафаретный, если говорить о родной словесности нескольких последних веков.
Поэт есть тот, кто хочет то, что все хотят хотеть: допустим, на шоссе винтообразный вихрь и чёрный щит – и всё распалось, как метеорит. Есть времени цветок, он так цветёт, что мозг, как хризопраз, передаёт в одну ладонь, в один глубокий крах. И это правда. Остальное – прах. Из «Стансы первые. Елене Шварц».
Отмечу, что в масштабе короткого эссе невозможно рассказать, не упустив важных деталей, о роли поэта Ольги Седаковой в современной русской поэзии, философии, филологии, богословии, актуальной культуре, равно, как провести более-менее подробный анализ её поэтики. Готов сразу и безоговорочно присоединиться к резюме Льва Оборина в его недавней обзорной статье/лекции, посвящённой поэтам и поэтическим группам 1970-90-х, в подавляющем большинстве московским: «Парадоксальным образом поэзия Седаковой – это одновременно поэзия благородно-простой образности и поэзия для посвящённых. Лаконичность у Седаковой означает и герметизм, который открывается внимательному читателю – если он того хочет. В каком-то смысле приход к поэзии можно уподобить приходу к вере». [3]
Основная тема настоящих заметок, посвящённых юбилею Ольги Седаковой, касается не самых очевидных, возможно, вопросов, связанных с её творческой судьбой и с её творчеством, но они кажутся мне симптоматичными как для настоящего времени, так и для поэтов её поколения и нескольких за ним последующих.
Эта симптоматика указывает на заразные недуги нынешней эпохи, упорно повторяющиеся на фоне политических вывертов и опасных зигзагов (дважды проходящая сквозная буква «з» – z – здесь не намеренна, но и не случайна) отечественной истории. Безусловно, всё это грустно отмечать в юбилейном году выдающейся поэтессы. Однако, перефразируя известную фразу великого кормчего, другой истории у нас нет, а значимая роль Седаковой в анналах русской поэзии уже определена – и трудно не согласиться с итоговым наблюдением поэта, лингвиста Юрия Казарина: «...считаю, что оппозиция женщин-поэтов в русской изящной словесности Ахматова – Цветаева, которая была незыблемой (для меня) в течение десятилетий и не могла расшириться за счёт имён (и поэзии) Ахмадулиной и др., – сегодня эта оппозиция возросла до триады, или триумвирата Ахматова – Цветаева – Седакова»[4].
Главный урок истории, как известно, в том, что она повторяется. На семидесятые годы пришлось формирование основ лирической системы Седаковой, после хрущёвской оттепели, прогремевшей на стадионах, в актовых залах университетов и на вернисажах.
В годы брежневского застоя читатель мог о малоизвестном литераторе узнать только с благословения какого-нибудь партийного чинуши, либо признанного властью советского писателя, конечно же, члена Союза писателей. Таким образом, о «единстве жизни этих троих» (Пастернак) – автора, героя, читателя – в советские годы в официальной культуре сообщалось по разнарядке. В 1970-80 годы единицы знали в стране процветающего социализма, возьмем уже – в процветающей Москве, о существовании такого московского поэта, как Седакова, при том, что, как и немалая часть поэтов неофициальной культуры, она уже публиковалась зарубежом.
Надпись Нина, во сне ли, в уме ли, какой-то старинной дорогой шли мы однажды, как мне показалось, вдоль многих белых, сглаженных плит. – Не Аппиева, так другая, – ты мне сказала, – это неважно. У их городов мало ли было дорог, которые к гробу от гроба переходили. – Здравствуй! – слышали мы, – здравствуй! (мы знаем, это любимое слово прощанья). Здравствуй! как ясно ты смотришь на милую землю. Остановись: я гляжу глазами огромней земли. Только отсутствие смотрит. Только невидимый видит. Так скорее иди: я обгоняю тебя.
В советское время у Седаковой не то, что на массового читателя (понятно, такая полисемическая/полистилистическая поэзия массовой быть не может, да и не вправе), – но выхода хоть на какого-то внешнего по отношению к её узкому кругу единомышленников читателя, практически, не было вообще. Она не была активным диссидентом, но у неё, как автобиографически сказал о себе Андрей Синявский, с Советской властью были «чисто эстетические разногласия».
Седакова вспоминает в одном из интервью, что Давид Самойлов, в какой-то из своих статей отметив: «Только долгая невстреча с читателем мешает ей стать большим поэтом»[5], – за одно это упоминание имел крупные неприятности. Ведь даже вскользь говорить следовало только о тех, кто прошёл проверку через все девять кругов писательского Союза, а значит верных политически и идейно решениям последнего по счёту партсъезда – примерно так, в таком духе, и не иначе.
11 Большая вещь – утрата из утрат. Скажу ли? взгляд в медиоланский сад: приструнен слух; на опытных струнах играет страх; одушевленный прах, как бабочка, глядит свою свечу: – Я не хочу быть тем, что я хочу! 12 И будущее катится с трудом в огромный дом, секретный водоем... Из «Пятые стансы, De arte poetica».
За пределами СССР, после нескольких публикаций в тамиздате, слависты обратили на Седакову внимание, а в 1986 году вышел в Париже её первый поэтический сборник «Врата, окна, арки». Уже в 1990 году в «Обзоре шотландской славистики» отмечается, что Седакова «...давно известна на Западе, главным образом – во Франции и в Италии, и очень жаль, что только сейчас её стихи разрешены к публикации в Советском Союзе». [6]
Первая публикация Седаковой в России – поэтическая подборка в журнале «Дружба народов» в перестроечном 1988 году (это при том, что ещё в 1983-м она стала лауреатом премии Андрея Белого – престижной премии неофициальной культуры, с годами становившейся лишь престижней). Первая книга – «Китайское путешествие. Стелы и надписи. Старые песни» вышла в московском издательстве Carte Blanche в 1991 году.
Казалось бы, жизнь начала налаживаться: публикации в репутационных «толстых» следуют одна за другой; регулярно выходят книги – в аннотации к сборнику, своего рода отчёту за почти 30 лет[7], сказано: «...автор 64 книг стихов, прозы, переводов, филологических и философских исследований, вышедших на разных языках».
Популярности, однако, публикации в перестроечном СССР ни Седаковой, ни большинству её соратников по неофициальной культуре принести не успели. Одна из главных причин – выскочившая с обрезом из-за исторического поворота Клио.
Не будем мучать читателя древнегреческими именами муз: допустим, нечто вроде привычно сбрендившей, родной Маруси Клиомовой всё смешало в отечестве в бандитских 1990-х – начале 2000-х, вследствие чего сразу и надолго стало не до поэзии и поэтов. А после краткой передышки (условно говоря, до марта 2014 года, и уж точно с 24 февраля 2022 года) – не до книжек с силлаботоникой и верлибрами, какими бы философски и эстетически значимыми они ни были.
Всё у этой по-домашнему повседневной Маруси Клиомовой повторяется, что с болью отмечает в одном из интервью Седакова, говоря о судьбах своих учителей: «...в Институте мировой культуры. Открытие этого института было знаком новых времён: все, кто там состоял – тот же Аверинцев, Гаспаров, Бибихин, сам Вяч. Вс. Иванов, глава института, – все они в своё время были изгнаны из университета. Никому из них преподавать там не дали. Это одна из самых драматичных сторон произошедшего. Да, сами они реализовались, как это называют, они написали то, что хотели. Но они не создали школы. У них не было преемников. У меня, признаюсь, никогда не было педагогического пафоса, но Аверинцев – прирождённый просветитель, в самом высоком смысле этого слова. Ему всегда хотелось рассказать другим то, что он узнал. Ему не дали этого сделать. И теперь мы видим, как уходит из нашей гуманитарной жизни огромный континент Аверинцева: его мысли, его работ следующее поколение просто не знает». [8]
Как древний герой, выполняя заданье,
из сада мы вынесем яблоки ночи
и вышьем, и выткем своё мирозданье –
чулан, лабиринт, мышеловку, короче –
и страшный, и душный его коридор,
колодезь, ведущий в сокровища гор.
Так что же я сделаю с перстью земною,
пока ещё лучшее солнце не выйдет?
Мы выткем то небо, что ходит за мною,
откуда нас души любимые видят.
И сердце моё, как печные огни,
своей кочергой разгребают они.
Из «Ночное шитьё».
Тем же образом недолгая вспышка интереса к явившимся широкому читателю (а это лет десять-пятнадцать от начала XXI века, не больше) литераторам, стартовавшим еще в 1970-х, оказалась краткосрочным бенгальским огнём. Известное переписывание истории в нынешних российских учебниках – это, прежде всего, изъятие из современных летописей нежелательных для властьимущих событий и имён. Всё здесь понятно с навязшими в зубах «иноагентами» (эти имена, предполагается, надо нынче и навсегда забыть, а книги их – сжечь, утопить, пустить под нож), но те, кто до этого высокого звания не дотянулся, повторяют свою судьбу, вспомнив далёкие подцензурные, депрессивно-репрессивные 1970-80 годы.
Ольга Седакова, как сказано на её странице в Википедии, «в марте 2014 года вместе с рядом других деятелей науки и культуры выразила своё несогласие с политикой российской власти в Крыму». И не поддержала агрессию РФ в Украине – об этом ни слова в Википедии, однако впечатляющее интервью в конце 2023 года, опубликованное в Colta.ru, не вызывает ощущения недосказанности: «... Есть древнее уподобление государства кораблю. Не буду приводить примеры из Горация или Данте. Так вот, я чувствую себя на корабле, который вдруг и неизвестно зачем атаковал весь мир. <…> Миллионы (без преувеличения) разбитых судеб, разорванных семей, размётанных по всей планете, разбитые в прах сёла и города, изрытые воронками и заминированные – то есть смертоносные на десятки лет вперёд – поля, обугленные деревья, убитые живые твари, дикие, домашние, из красной книги, взрывоопасные моря, отравленный воздух, небо, ставшее неотступной смертельной угрозой… Глядя на небо, здесь, в городе и особенно у себя в тульской Азаровке, я уже не могу об этом не подумать, о смертоносном небе. Зачем я перечисляю то, что и так всем известно? Просто потому, что перед этим я и стою остолбенев. Всего этого ещё два года назад, кажется, не могло быть. И я думаю: хорошо, что тот или другой дорогой мне человек успел уйти из мира, в котором этого ещё не могло быть». [9]
Ты становится вы,
вы все,
они.
Над концами их, над самоубийством
долго ли нам стоять, слушая, как с вещим свистом
осени сокращаются дни?
Из «Элегия осенней воды».
Казалось бы, если история повторяется, то почему бы не своими позитивными эпохами, периодами, процессами? Конечно, наблюдается и это, однако привычно мы навсегда отмечаем и бессрочно запоминаем, по большей части, негативы. Остаётся только надеяться, что всякий такой этап, такой выход корабля во всеоружии имеет свои временные координаты и недолго продлится.
Кстати, о «корабле»: как писал В. Шкловский во вступлении к своему труду «О теории прозы» – «возле кораблей поэзии идут сражения». В достопамятные времена идеологически верный Союз писателей СССР руководил как литературой, так в огромной степени и судьбами литераторов. Примеров тому тьма, а публиковавшихся миллионными тиражами, совписовских гениев пера, о которых сегодня мало кто вспомнит, был легион. Это касается и каннибальски-варварских 1930-х, и более-менее вегетарианских брежневских 1970-х.
Огонь восьмёрками ложится, уходят в море корабли, в подушке это море шевелится: в подушке, в раковине и в окне вдали. И где звезды рождественская спица? где бабушка, моя сестрица? мы вместе долго, долго шли и говорим: смотри, какой знакомый, какой неведомый порог! Кто там соскучился? кто без детей и дома, как в чистом поле, одинок? Из «Вечерней песни»
Сегодня явившая себя миру патриотически выверенная z-поэзия претендует на всю литературу на русском языке и на единовластие в ней. К несчастью, эта тема полнится примерами с потрясающей скоростью, а z-поэты пишут не только великодержавные тексты (любопытна видеосерия на тему качества этих «шедевров» в литкритическом проекте Натальи Резник «Обзор z-поззии»[10]), но и строчат доносы – на журналы, в которых ещё не все полосы идеологически выверены; и на поэтов, не готовых войти в патриотический список на последнюю букву латинского алфавита.
Лишь несколько осталось в РФ журналов, в которых всё ещё можно встретить публикации русскоязычных литераторов, проживающих заграницей; и не менее мрачная картина для тех из пищущих, кто не собирается, вроде Ольги Седаковой, осваивать актуальную проблематику в духе методичек и установок Роскомнадзора. Всего лет тридцать-сорок назад писателю отказывали в публикации с мотивировкой, мол, «не соответствует линии партии», либо «советский читатель вас не поймёт». В настоящее время, ещё и «волчий билет» выпишут, предложив смыть позор неучастия в общем правом деле отправкой на фронт.
Те, кто жили здесь, и те, кто живы будут
и достроят свой чердак,
жадной злобы их не захочу я хлеба:
что другое – но не так.
Но и ты, и ты, с кем жизнь могла бы
жить и в леторасли земной,
поглядев хотя б глазами скифской бабы,
но, пожалуйста, пройди со мной!
Что нам злоба дня и что нам злоба ночи?
Этот мир, как череп, смотрит: никуда, в упор.
Бабочкою, Велимир, или ещё короче
мы расцвечивали сор.
Из «Бабочка или две их»
Надо особо отметить, что во всём вышесказанном речь не идёт о поэтическом успехе[11] (который нередко «вопреки»), а исключительно о так называемом «литературном процессе» и месте поэта в современной истории и в социуме. В стране встающих в который раз с колен, этот процесс политически ангажирован и в своих репрессивных методах убог/тривиален, следуя известному принципу «кто не с нами, тот против нас»: в 1930-х, в 1970-х, в 2020-х. Симптоматика очевидна, став в очередной раз проблемой, все чётче определяющей нынешнюю российскую литературную повестку – этико-эстетическую, издательскую, литературоведческую, литкритическую и пр. Да, и проблему просто физического, при всём при том, выживания.
Похоже, актуальность одного из воспоминаний Седаковой всё ближе, всё четче, всё понятней поколению, которое, казалось всего несколько лет назад, ни о чём таком не знает, не вспомнит – да, и слава Богу: «Когда я впервые была в Англии, мы шли по Лондону с англичанином, и я ему сказала: “Я думала, что никогда в своей жизни этого не увижу”. Что-то было рядом с нами – из знаменитых лондонских мест, может быть Биг-Бен. И мой сопровождающий мне спокойно ответил: “Then you’re in your never” – “Значит, вы в вашем “никогда”. Действительно, я чувствовала, что оказалась в моём “никогда”».[12]
В «Журнальном зале» в разделе «Авторы» счетчик публикаций Ольги Седаковой показывает ровно 60 – в самых разных журналах, начиная с той самой, в 1998 году в «Дружбе народов». С 2021 года, отмечает «ЖЗ», всего одна публикация – в февральском «Знамени» этого, 2024 года, да и то со статьёй, как предваряет этот текст Седакова, которая «...представляет собой русскую версию английской статьи, написанной для сборника исследований, посвящённого памяти Валентины Полухиной». Ничего больше, ни в одном из журналов – ни в 2022-м, ни в 2023-м.
Любопытна опечатка в «Знамени», в преамбуле, сообщающей минимум данных: «Об авторе. Ольга Александровна Седакова – поэт, переводчик, эссеист. Среди многих международных наград – Премия Данте Алигьери (Рим, 2011). Предыдущая публикация в «Знамени»: «Перевести Данте. Чистилище. Песнь первая» (2027, № 2)».
На предыдущую публикацию хронологически не похоже: вероятней всего, февральский выпуск журнала №2 в 2027 году – из представлений о литературном будущем: когда ещё оно настанет! И чем чаще сталкиваешься в наши дни с творениями, к примеру, Юнны Мориц, либо Караулова с Ватутиной, тем больше осознаёшь, что в РФ опечатки в 2024 году случайными быть не могут.
В эссе Седаковой в февральском «Знамени»[13] обращает на себя внимание первая же цитата из И. Бродского («Похороны Бобо», 1972), со сквозной темой пустоты:
Наверно, после смерти – пустота. И вероятнее, и хуже Ада. <…> Идёт четверг. Я верю в пустоту. В ней как в Аду, но более херово. И новый Дант склоняется к листу и на пустое место ставит слово.
У Бродского между 3-й частью стихотворения, откуда процитированы Седаковой две строчки, и 4-й частью, с четырёхстрочником в цитате, пустота настойчиво появляется ещё раз:
...ты стала ничем – точнее, сгустком пустоты. Что тоже, как подумаешь, немало
Бродский с его лейтмотивом пустоты не случаен у Седаковой в публикации 2024 года, словно апеллируя к тексту её выступления шестнадцатилетней давности, на богословской конференции в 2008 году[14]. Вероятно, эти экзистенциальные переживания и сердечная близость по отношению к «пустому» родственны настроениям и рефлексии в двух поэмах Т.С. Элиота: в ставшей классикой «The Waste Land» (1922) и следующей за ней – «The Hollow Men» (1925).
На бесплодной/пустопорожней земле, на пустыре – пустотелые, полые люди. Как отмечает Седакова в тексте выступления в 2008 году: «В послевоенные годы немецкий богослов П. Тиллих определил наше время как эпоху «третьей тревоги», тревоги пустоты и бессмысленности».
Тема пустоты, казалось бы, пересекается с той же темой в творчестве Андрея Монастырского[15], но это впечатление поверхностное. Монастырский проводит связь с «чистым искусством», для него чем неочевидней, чем неза-полненней высказывание/акция по отношению к социуму, тем лучше (и, как оказывается – что в 1970-80-х, что в 2020-х – тем социальней, самым парадоксальным образом).
Для акциониста и поэта А. Монастырского отношения с пустотой складываются по ориенталистскому канону: «…Я всегда имею в виду не бытовую пустоту, а шунью мадхьямики в буддийском учении о пустоте: иллюзорность всего, что наполняет вечное и бесконечное пространство, его пустоту, как и иллюзорность всех наших (и не наших) мыслей, которые наполняют бесконечный и вечный ум (сознание). На этих всегда появляющихся и исчезающих, как поток сновидений, «наполнителях» строится иллюзорность наших “я”».
Над просохшими крышами и среди луговой худобы в ожиданье неслышимой объявляющей счастье трубы всё колеблется, мается и готово на юг, на восток, очумев от невнятицы – то хлопок, то свисток, то щелчок. Из «Золотая труба».
У Седаковой – словно сплетая её поэтическую судьбу в родном отечестве с его, отечества историей, закрученной листом Мёбиуса – «пустота» двулика и разновекторна: «Я коснусь сегодня – и, конечно, весьма поверхностно – двух аспектов этой темы: опыта пустоты в контексте одной жизни, одной души – и пустоты как феномена исторического, как болезни нашего времени».[16]
Собственно, об исторических поворотах «в контексте одной жизни» в этих моих заметках и идёт речь – с замалчиванием, неупоминанием, неприсутствием; и далее, поколенческое, – с заметно оскудевшими библиотечными полками, изъятыми книгами из книжных магазинов, отсутствующими именами в списках ведущих литераторов, зияющими пустотами в разделах «содержание» в периодических изданиях, и т.д.
О какой работе души можно говорить в пустотелом государстве? Cедакова в эссе о пустоте находит ответ на этот вопрос: «...главная опасность не в самой пустоте – а в том, что её заглушают. Её пытаются как можно скорее чем-нибудь закрыть, засыпать, завалить: любой активностью, любым общением, чем угодно; “отвлечься” на что-нибудь, “предпринять” что-нибудь. <…> Напомню, что итальянский фашизм и немецкий нацизм возникали как огромная глушилка осознанной и опостылевшей пустоты: как попытка противостоять декадансу позднебуржуазной жизни в новом энтузиазме, в возрождённом героическом “величии родной древности”, римской или тевтонской. Этим его вожди и риторы соблазняли самых просвещенных критиков пустой цивилизации, таких как Мартин Хайдеггер и даже Райнер Мария Рильке, который в “Миланских письмах” восторженно писал о Муссолини: “вот истинный кузнец народного духа”!»
Последовательное вычитание политической системой, партией власти, терроризирующим социумом имён, названий, дат, событий, конкретных и неудобных режиму слов ведёт, от обратного, как в апофатическом богословии[17], к пониманию высшей ценности данной нам, говорящей нами («лингвистический поворот») речи, к представлению о языке, как о спасителе: не столько декартовское «я мыслю, значит, я существую», но оденовское служение языку, которому покоряется время: Time<..> Worships language and forgives / Everyone by whom it lives; Pardons cowardice, conceit, / Lays its honours at their feet.[18] Отсюда уже рукой подать до реплики, словно выстроенной искусственным интеллектом: «Я говорю свободно – значит, я спасусь!».
Вероятно, и в наш «железный век», как и в некомфортные века по соседству – в этом выход и спасенье. В 2008 году Седакова в эссе о пустоте приходит к следующему заключению: «О необходимости принять пустоту, пустыню, ничто, вакуум как единственную реальность Бродский не перестает говорить с убежденностью проповедника. Стоическая проповедь «выдержать», «не сдаться», не поддаться иллюзорным надеждам, не ставить себе неисполнимых целей кроме одной: писать хорошие стихи. И этим служить языку...».
В этом рецепте нет ни слова о том, как же быть согражданам, которые далеки от поэтического, стихотворений не пишут и к языку никакого специфического отношения не имеют. Надежда, видимо, на то, что, когда поэт спасётся, он и других из пустыни выведет. А если в этом и есть сегодня его предназначение? Как пророчески отметил Поль Верлен: «Всё прочее –литература!»[19]
[1] Здесь и далее – отрывки из стихотворений О. Седаковой, цитируемые по интернет-источникам.
[2] В терминологическом словаре критика и поэта Константина Кедрова это поэтическое направление получило в конце 1970-х имя «метаметафора»; «метареализм» – термин культуролога и философа Михаила Эпштейна, введённый им в литературоведение в начале 1980-х.
[3] Лев Оборин. От «Московского времени» до концептуализма. 28 мая 2024 года. – Образовательный интернет-проект «Полка». – URL: https://polka.academy/materials/978
[4] Юрий Казарин. Мелодия из милости и силы… – О поэзии Ольги Седаковой. Ж-л «Урал», №1, 2013. – URL: http://uraljournal.ru/work-2013-1-624
[5] С. Сдобнов. Ю. Сапрыкин. Реставрация рождает только призраков. Интервью с О. Седаковой. – Образовательный интернет-проект «Полка». 10 декабря 2019 год. – URL: https://polka.academy/materials/659
[6] М. А. Перепёлкин. Творчество Ольги Седаковой в контексте русской поэтической культуры: Смерть и бессмертие в парадигме традиции. – Автореферат, 2000 год. – URL: https://www.dissercat.com/content/tvorchestvo-olgi-sedakovoi-v-kontekste-russkoi-poeticheskoi-kultury-smert-i-bessmertie-v-par
[7]О. Седакова, Вещество человечности. Интервью. 1990–2018. – Из-во НЛО, 2018 год.
[8] С. Сдобнов, Ю. Сапрыкин. Реставрация рождает только призраков. Интервью с О. Седаковой. – Образовательный интернет-проект «Полка». 10 декабря 2019 год. – URL: https://polka.academy/materials/659
[9] Подземелье. Ольга Седакова о выходе преисподней на свет. 12 декабря 2023 года. – Colta.ru. – URL: https://www.colta.ru/articles/specials/29742-na-segodnya-olga-sedakova-podzemelie
[10] Н. Резник, Обзор Z-поэзии. Передача 1. Мария Ватутина. – URL: https://www.youtube.com/watch?v=22aFg6iN28I
[11] Разнопланово подходит к этой теме О. Седакова в статье «Успех с человеческим лицом», в самом начале высказывая о поэтическом успехе два радикальных и противоположных мнения: «Первое: всё стоящее в искусстве и в мысли непременно должно увенчаться прочным, широким и неоспоримым успехом. Второе: всё стоящее непременно встречается обществом враждебно». – Ж-л НЛО, № 6, 1998. – URL: https://magazines.gorky.media/nlo/1998/6/uspeh-s-chelovecheskim-liczom.html
[12] С. Сдобнов, Ю. Сапрыкин. Реставрация рождает только призраков. Интервью с О. Седаковой. – Образовательный интернет-проект «Полка».10 декабря 2019 год. – URL: https://polka.academy/materials/659
[13] О. Седакова. «Дантову шагу вторя». Иосиф Бродский в преддверии «Божественной комедии». – Ж-л Знамя, номер 2, 2024. – URL: https://magazines.gorky.media/znamia/2024/2/dantovu-shagu-vtorya.html
[14] О. Седакова. Пустота: кризис прямого продолжения. Конец быстрых решений. – Выступление на Международной научно-богословской конференции: «Духовное противостояние пустоте в церкви и обществе». – Москва, 29 сентября – 1 октября 2008 года. – URL: https://olgasedakova.com/Moralia/286
[15] Г. Кацов. Монастырский и пустота. – Ж-л «Эмигрантская лира», №1 (45), 2024. – URL: https://emlira.com/index.php/1-45-2024/gennadiy-kacov/monastyrskiy-i-pustota
[16] Там же: О. Седакова. Пустота: кризис прямого продолжения.
[17] Апофатическое богослоовие (др.-греч. ἀποφατικός «отрицательный»), или негативная теология – богословский метод, заключающийся в выражении сущности Божественного путём последовательного отрицания всех возможных его определений как несоизмеримых ему, познании Бога через понимание того, чем Он не является. В противоположность положительным определениям (катафатическому богословию) утверждаются отрицательные: начиная, например, с «безгрешный», «бесконечный», «бессмертный» и заканчивая «ничто». – Из «Википедии».
[18] Из стихотворения «In Memory of W.B. Yeats», 1939 года. В переводе И. Бродского: «Время – <…> чтит язык и всех, кем он / сущ, продлён, запечатлён, / их грехи прощая им, как преемникам своим».
[19] Et tout le reste est literature – «Всё прочее – литература», перевод с французского В. Брюсова. Из стихотворения «Искусство поэзии» (1874), в котором Поль Верлен формулирует принципы новой поэтики и эстетики, говорит о новом смысле поэзии, требующей новых форм.