Михаил Гронас. Родился в Ташкенте. Окончил Московский государственный университет. В настоящее время живёт в США, профессор Дартмутского университета (Нью-Хемпшир, США). Переводил стихи и научные тексты с немецкого (Целан, Тракль), французского (Пьер Бурдье) и др. Лауреат Премии Андрея Белого (2002) и Премии Московский счёт (2020).
…лишь Пустым и Порожним
мир объясним
и фиг с ним
М. Гронас, Геополитика Sodad» [1]
Акт мысли весь целиком содержится в мгновении.
В неделимом настоящем.
Как говорили древние, Бог весь в настоящем.
М. Мамардашвили, Картезианские размышления [2]
«... никакая другая форма бытия не детерминирует сознание так, как это делает язык».
И. Бродский. Послесловие к «Котловану» А. Платонова
Эти заметки посвящены юбиляру Михаилу Гронасу. 19 июня 2025 года, в дни выхода в свет 50-го юбилейного выпуска журнала «Эмигрантская лира», Гронасу исполнилось 55 лет, и так удачно сошлись звёзды, что в журнале с темой номера «современная русскоязычная поэзия Узбекистана», речь ниже пойдёт о поэте Михаиле Гронасе, родившемся в Ташкенте.
Сразу оговорюсь, что в стихотворениях Гронаса можно проследить определённую связь с поэтами так называемой «ташкенской школы»[3] (Санджар Янышев, Сухбат Афлатуни [Евгений Абдуллаев], Вадим Муратханов), сферой поисков которой стало поэтическое письмо на стыке восточной традиции и русской классики, в первую очередь, Серебряного века плюс обэриуты – в большей степени Н. Заболоцкий. Однако, сравнение с «ташкентской школой» в случае с Гронасом выглядит, всё-таки, натяжкой; оно, скорей, основано на географическом факте рождения в Узбекистане, и не является предметом интереса в этом эссе.
Хотя и Серебряный век, и обэриуты к Гронасу приложимы, контекст, безусловно, иной. Как предположил[4] в 2002 году поэт, литературный критик, литературовед, издатель, переводчик Дмитрий Кузьмин – это «Евгения Лавут, Андрей Поляков, замыкающий предыдущее поколение Григорий Дашевский». 23 года назад Кузьмин отметил, что «...эмоциональный и просодический диалог между авторами этого склада – и первопроходцами новых поэтических путей (будь то Кирилл Медведев, Александр Анашевич, Дмитрий Воденников или Станислав Львовский), по-видимому, должен в ближайшем будущем стать основной осью пространства русской поэзии».
* * * Будильник остывший, ты – череп в руках. А ты холодильник, ты гроб и могила, А сердце, о сердце, ты сладко заныло И остановилось, и вновь заходило Как маятник или кадило впотьмах. И знаешь, такое смятение в храме Являет собою моя голова, Как будто священник пошёл за Дарами А паства с хорами забыла слова.
Насколько пророчество Д. Кузьмина сбылось к 2025 году, судить может каждый. По мне, коль такая ось несколько десятилетий назад и наметилась, то основной в уже наступившем «ближайшем будущем» она всё же не стала. Да и что есть сегодня основная ось – кто бы поведал, учитывая известные исторические события прошедших лет, и социокультурные катастрофы последнего военного времени.
Первая публикация Михаила Гронаса – подборка стихотворений по-русски и в английском переводе в полуакадемическом журнале «Essays in poetics»[5] (Великобритания, 1992), в серии публикаций New developments in Russian poetry, организованных Валентиной Полухиной, многолетним исследователем творчества Иосифа Бродского. Гронасу, отметим, 22 года (в том же 1992-м он окончил филологический факультет Московского государственного университета), его стихотворения в «Essays in poetics» предваряет статья Ольги Седаковой, в которой поэтическая речь молодого поэта рассматривается в традиции прозрений и мелоса Хлебникова и Мандельштама.
Согласитесь, отлично для старта, хотя далее путь к читателю рассыпается на расходящиеся тропки: публикация в «Волге», три стихотворных подборки в разных выпусках альманаха «Воздух» и несколько статей в «НЛО». Допускаю, что именно отъезд в США Михаила Гронаса в 1995 году повлиял на интенсивность публикаций – не столько даже с точки зрения эмиграции на Запад (по-моему, в ельцинской России это мало кого волновало), а в смысле самого отъезда, психологически травматичного, лингвистически тревожного, всегда стрессового, хлопотного и энергетически затратного.
* * * На светлых пластинах небес Проявляется тьма, Внедряется бес В богомольные наши дома. и родной и родная приходят рыдая и делится клетка грудная Неба багровый разрез, - Замечаешь, кума: Время проходит вразрез С направленьем ума. и родной и родная приходят рыдая и делится клетка грудная
В 2002-м выходит дебютная поэтическая книжка Гронаса «Дорогие сироты,»[6]. Долгожданный сборник привлекает к себе внимание экспертного сообщества и продвинутого читателя – и приносит автору престижную премию им. Андрея Белого. До второго поэтического сборника, при явном успехе первого, оказалось ещё плыть и плыть: «Краткая история внимания»[7] издана только в 2019 году. С ней Гронас стал лауреатом премии «Московский счёт». В этом временном зазоре, с 2002-го по 2019-й, Михаил Гронас преподавал в Тринити-колледже (Хартфорд), а в настоящее время является ассоциированным профессором Дартмутского колледжа (Гановер, Нью-Гэмпшир).
В одном из интервью[8] Гронас замечает: «Занимаюсь в последнее время когнитивной поэтикой – это наука о том, что происходит в голове, когда мы читаем книгу или смотрим кино. И традиционной историей литературы. Вот опубликовал статью о том, кто был автором самой первой книги, или скорее брошюрки, ругательной такой, о Пушкине, – в Pushkin Review. Если я не ошибся, им оказался Булгарин. Получается, он был первый русский пушкинист. Рассказываю студентам про поэзию и память, про запоминательные структуры в сознании и языке».
Не уверен, что эта цитата, да и упомянутая выше «основная ось пространства русской поэзии» помогут пытливому имяреку разобраться в поэзии Михаила Гронаса, едва он с ней столкнётся, поскольку, как в известном литературоведческом течении середины XX века «новая критика» (new criticism), у Гронаса имеет значение только то, что делает текст самим собой; контекст же, чаще всего, менее значим. Пожалуй, с такого рода поэтикой родственней всего известная сентенция из «Логико-философского трактата» Витгенштейна: «Границы моего языка – это границы моего мира».
На это намекает и сам Гронас в таком коротком верлибре:
* * * настоящее прошедшее и будущее стариков сепира и ворфа детища-чудища по-настоящему время делится на ноющее колющее тупое и с тобою
Гипотеза лингвистической относительности Сепира – Уорфа (Sapir–Whorf hypothesis), и здесь для ознакомления достаточно статьи в Википедии, предполагает влияние структуры языка на мировосприятие и воззрение его носителей, в общем – на их когнитивные процессы. По строгой версии этой гипотезы, язык определяет мышление, и, соответственно, лингвистика ограничивает и формирует когнитивные функции. А по версии облегчённой, язык лишь влияет на мышление, наряду с лингвистическими категориями определяя мышление ещё и под влиянием традиций, и некоторых видов неязыкового поведения. Попробую ниже объяснить, что это значит в приложении к творчеству Михаила Гронаса.
Одним из ключевых моментов моего постижения его поэтики стал просмотр видеозаписи[9], на которой Гронас читает свои тексты: 1) на память, видимо тем самым иллюстрируя собственные рассуждения в эссе «Наизусть: о мнемоническом бытовании стиха»[10] (внутренняя рифма у Гронаса встречается чаще, чем «краесогласие» – так русские виршевики XVI-XVII веков именовали «рифму»); 2) и проборматывая не только отдельные строчки, но и целые поэтические куски.
В отличие от «лепета», столь ценимого и любимого Владимиром Гандельсманом[11], у Гронаса – бормотание, проборматывание, та самая лингвомасса сора, из которого растут стихи, не ведая куда: заговаривание, рефрены и фракталы, репетитивные структуры, плеоназмы, тавтология, с хождением по кругу внутри итераций и повторов. Всё это очень живописно – и зрительная память мгновенно-услужливо подсказывает импрессионистскую серию «Руанский собор» Клода Моне в одном ряду с множеством уорхолловских Campbell's Soup Cans, а первым в ряду литературных аналогий сразу является:
The eyes are not here There are no eyes here In this valley of dying stars In this hollow valley This broken jaw of our lost kingdoms <…> For Thine is Life is For Thine is the This is the way the world ends This is the way the world ends This is the way the world ends Not with a bang but a whimper.
Как писал Гронас в упомянутом выше эссе о мнемонической заданности рифмованного стиха: «Непрерывный перебор чёток и повторение строк помогают упорядочить и тем самым осмыслить и освоить время...». Причём, в немалой степени – читательское. Как в Теории читательского отклика (Reader response theory), когда текст/чтение – это процесс, который разворачивается строка за строкой, а произведение состоит не из одного либо нескольких смыслов: их бесконечное множество.
Один из основоположников Теории и создатель рецептивной критики Стенли Фиш утверждал, что смысл текста возникает в момент чтения и не заложен в текст заранее – он живёт в читателе и тот самостоятельно создаёт смысловую составляющую текста. Вероятней всего, с первой попытки, со вторым повтором, с третьим отличием в повествовательной интонации, с четвёртым прочтением при иной расстановке содержательных акцентов... В нашем случае, читатель осознаёт рефрены и тавтологию, множественные возвраты, как некие слагаемые смыслов, времён (вспомним перебор чёток) с многообразной функциональностью и разнонаправленных пространств внутри самоподобий, проявляющихся в разных масштабах. К примеру, добавьте к модернистскому окончанию «Полых людей» Элиота окончание стихотворения Гронаса:
дома о домах люди о людях рука о руке между тем на нашем языке забыть
значит начать быть забыть значит начать быть нет ничего светлее
и мне надо итти но я несколько раз
на прощание
повторю чтобы вы хорошенько забыли:
забыть значит начать быть
забыть значит начать быть
забыть значит начать быть
Неотвязна мысль, что такие тексты создаются под влиянием библейского языка, напевного нарратива молитвы и мольбы, в духе традиции проповеди, исповеди, клятвы и ламентации, когда ритм произносимого и является содержанием, когда возникает особого накала просодия, в зависимость от которой впадает не только писатель, но и читатель. Выстраивается сама речь в её прагматическом речитативе, когда две оставшиеся семиотические составляющие – синтактика и семантика – выпадают из поля внимания и памяти.
Разговор здесь не о фрейдистском «письменность первоначально – язык отсутствующих», а скорей в духе примечательного высказывания И. Бродского в «Послесловии к «Котловану»»: «...речь идет <…> о зависимости писателя от самой синтетической (точнее: не-аналитической) сущности русского языка, обусловившей – зачастую за счёт чисто фонетических аллюзий – возникновение понятий, лишённых какого бы то ни было реального содержания».
Возвращаюсь к видеозаписи чтения Гронасом своих текстов. На встрече с читателями он признаётся, что стихи его рождаются из некоего невнятного, вероятно, бессвязного наборматывания, – и он также скороговоркой, нередко преодолевая строфику, их читает перед аудиторией, выпалив от первого слова до последнего, после чего переходит с неким ощутимым облегчением к паузе. А затем – к преодолению очередного текста, сложившегося из множества попыток связать неготовые к странным сочетаниям слова, хотя знакомы они автору массу лет, всю жизнь.
* * * какая птица в клюве принесёт воды и на такие дела кто благословит? и птица и вода и благословит но не забывай: переезд переезд тот кто должен прийти придёт по какой дороге? какого числа? числам и дорогам – несть числа но вот стол – мы писали наши пальчики устали вот пол – мы плясали наши пальчики устали наше тело растолстело мы переезжаем и не забывай: бог пустыни и кровяной реки выведи нас отсюда сюда же бог пустыни и кровяной реки выведи нас отсюда сюда же
Так верующий проговаривает сакральный текст, знакомую с детства молитву; так всякий раз с удивлением читают зазубренную до последнего вдоха мантру. Так (остаётся только раскачиваться в такт вслух произносимому) иудей верен единению одушевлённого слова и заданного метра, отдаваясь собственному бубнёжу, периодически проглатывая слабые доли и выпрямляя спину на ударных силлабах. Без перерыва на вдох – несколько строк сразу, насколько возможно – весь текст целиком.
Так заговаривают, так обращаются ко Всевышнему цадики, покачиваясь всем телом.
Помню своё удивление, когда Аллен Гинзберг читал поэму «Кадиш» в начале 1990-х, по-моему, в авангардном манхэттенском легендарном клубе «The Knitting Factory», и при этом не раскачивался (против моего ожидания), как евреи раскачиваются во время чтения Священного Писания, впадая в молитвенный транс. Гинзберг по-актёрски заботился о чёткой дикции, доносил каждый звук слушающим/вслушивающимся; на мой вкус, по-приговски точно артикулируя, выбрасывал слова, как в игре в дартс – стрелы в мишень, и дозированно нарезал аккустику на одинокие, надолго застревающие в памяти фразы.
Гинзберг лицедействует в тексте. Бродский, словно картавящий кантор, распевает свои «стишки». Гронас ими молится.
* * * когда я плакал когда я плакал когда я плакал последний раз? я не помню когда я плакал когда я плакал последний раз клавиатура клавиатура клавиатура – дура клавиатура клавиатура клавиатура – мама пойдём рассудок пойдём воля в дикое поле холодное поле там где где какие-то там где какие-то туда и пойдём там где какие-то там и заснём заснём сном проснёмся просном пойдём йдом и дойдем йдом умрём мром заживём заж а иначе как же иначе какж нет другого способа только голобосыми белыми колбасами по земле приплясывая нет другог способа и нет другог места тольк спать и тоже ведь там же потихоньку ждёшь
В текстах Гронаса уникальных достоинств не счесть – метафорических/метафизических, аллитеративных/алеаторических, метамодернистских, центонных, ритмически уникальных и лингвистически проваливающихся в элипсисы (всего не назвать), однако здесь, учитывая ограниченный объём настоящего эссе, места и времени хватает сосредоточиться только на одном из главных отличий поэтики Гронаса: ритуальная её составляющая, что в проживаемой всеми нами глобальной социокультурной мистерии XXI века важней и значимей многого прочего.
Всё и вся меняет/перемешивает знаки и приобретает противоположное значение (об этом в прошлом веке, пристально в его середину вглядевшись, сообщил в своей дистопии «1984» Оруэлл, и не он, естественно, один). Как писал о поэтике Пауля Целана Геннадий Файбусович (он же писатель Борис Хазанов, Мюнхен, ушедший три года назад в возрасте 93 лет): «Проблематичность поэтического высказывания – центральная тема его поэзии. Так ставится под сомнение коронный тезис Хайдеггера: язык – дом бытия. Может быть, язык – это крематорий бытия?»
Молящемуся для молитвы хватает веры, памяти и текста, сиречь ритма, в котором он и будет раскачиваться – почти отключив сознание, пребывая в молитвенном эмоциональном трансе и не прилагая к этому почти никаких умственных усилий, то есть «без ума» и вне когнитивного напряжения. В этом плане молящийся без-умен – и к присутствию/представлению поэта Гронаса о безумии этого мира, о творящемся/наличествующем в его текстах безумии нашего времени и его слетевшем с катушек человеко-пространстве, необходимо добавить без-умие молящегося – заговаривающегося, бормочущего слова молитвы и мольбы, в такт раскачивающегося в монологе, в обращении к (все)высшему апелляционному суду: последней надежде. В повторе и в соответствие с хрестоматийной традицией: «И увидел народ, и покачнулись они» (Шмот, 20:14), «И он боялся Меня, и перед именем Моим раскачивался он» (Малахи, 2:5).
* * * – тот кого ты видел не я не мне не приходится не приходит ко мне и в тот же приход не ходит тот кого ты видел не входит в расчёт и его судьба рассечёт чтоб узнать откуда течёт жизни сок и сыпется смерти песок тот кого ты видел закрывают метро стоит одноногий одинокий и то слава богу что мороз забывает дорогу тот кого ты видел скрип любовь пересуд скрыв обиду уже отшагал версту снег-ребёнок и мать и ещё но уже невозможно поймать тот кого у которого у кого он боялся собак людей почти никогда не боялся и его на свете целовал бесследно и обнимал ноги только снег земной на котором ещё не валялся свет дневной и его последние слоги предрассветные были не не не нет но кто его держит кто запекает кровь кто мгновенным ключом закрывает вены кто сторожит его душу которой может не быть, но которая точно стареет кто кричит где же ты где же возвращайся скорее не заходи далеко
Вызубренная наизусть, из раскрытого священного томика в руке – речь через молящегося является миру (известный «лингвистический поворот», к Слову будь сказано) и не единожды себя повторяет, будто в зеркальных отражениях, таким образом закрепляясь в реальности, спасая себя от исчезновения. Речь осваивает координату времени, создавая тем самым неиссякаемый всеохватывающий ритм.
К Слову сказать, ещё одна функция повторов – запоминание словосочетаний с целью придать им законченность формулы, преодолеть энтропию, не дав исчезнуть информации – так «облачная» технология icloud реализует ахматовскую надежду на то, что «Бог хранит всё». Пример эйдетической памяти, поддерживающей жизнь и не дающей умереть, приводит Гронас в уже упомянутой выше своей работе: «Только бы не сойти с ума. Всёе что угодно, только не это. "Не дай мне Бог сойти с ума. Нет, лучше посох и сума..." А ведь первый признак надвигающегося безумия – это, наверно, именно желание вот так завыть на одной ноте. Это надо преодолеть. Работой мозга. Когда мозг занят делом, он сохраняет равновесие. И я снова читаю наизусть и сочиняю сама стихи. Потом повторяю их много раз, чтобы не забыть. А главным образом, чтобы не слышать, не слышать этого крика» (Гинзбург Е. С. Крутой маршрут. Т. 1. С. 150).
Добавлю к сказанному, что молитвы построены по типу хиазма: оканчиваются той же идеей, которой и начинались. Однако, когда мы говорим об этом, то меньше всего подразумеваем поэтическое. Репетитивные структуры могут стать поэтическими лишь в неслучайном контексте, когда смысловая часть текста утрачивает свою дидактическую функцию, нарратив логического повествования, а сам текст становится, как писал И. Бродский в предисловии к книге Е. Рейна, «помесью бормотания и высокой риторики»[13]. Там же, кстати, отмечается, что «мысль о мире <…> центробежна. То же самое относится к языку вообще, к любому слову, употреблённому минимум дважды: значение его расширяется».
В русской современной поэзии это феномен, на мой взгляд, когда нечто от мольбы и молитвы, даже так – некое бормотание себе под нос создаёт рефлексирующий, сам на себе замыкающийся текст, в котором мнемонический аспект намекает на игру высших сил, космического разума, искусственного интеллекта, в конце концов. Есть в этом что-то демоническое, мистическое, мифопоэтическое, уж точно не от мира сего (от юдоли земной?), не только и не столько для чтения, а для причастия, покаяния, вечности. Уже упомянутый выше Джордж Оруэлл всё об этом знал, высказав сентенцию, которой я бы и хотел завершить эти заметки о неповторимом Михаиле Гронасе: «Не стоит притворяться, что в столетие, подобное нашему, хорошая поэзия может быть по-настоящему популярной. Она является и должна оставаться культом очень немногих людей как наименее терпимое из искусств...»
ШАББАТАЙ – мой детский страх – султан турецкий – песок и прах и струйка дыма все мудрецы отцы народа признали что моя свобода необъяснима – итак ожиданье исполнилось мирозданье наполнилось мною иду не с войною сразу с победой имя моё исповедуй – меня зовут суббота я несу вам что-то на кончике языка и произнесу – меня зовут суббота я несу вам что-то на кончике языка и произнесу – меня зовут суббота я несу вам что-то на кончике языка и вот произношу:
[1] Здесь и далее – фрагменты из стихотворений и тексты Михаила Гронаса, опубликованные на разных литературных площадках и интернет-ресурсах.
[2] Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. Размышление второе. – М.: Фонд Мераба Мамардашвили, 2019. – URL https://newsland.com/post/794309-m-mamardashvilli-o-agonii-khrista
[3] О «ташкентской школе» подробней: Г. Кацов. «…Имя моё из семейства кунжут»: О Санджаре Янышеве – одном из самых интересных современных поэтов. Ж-л «Эмигрантская лира», №1/33)/2021. URL: https://emlira.com/1-33-2021/gennadiy-kacov/imya-moyo-iz-semeystva-kunzhut
[4] Дм. Кузьмин. Литературный дневник. – Май 2002 года. URL: https://www.vavilon.ru/diary/020423.html
[5] New developments in Russian poetry: Mikhail Gronas. – Essays in Poetics, 17(2), 1992, p. 83-88. URL: https://ebsees.staatsbibliothek-berlin.de/all.html?data=32599&title=New-developments-in-Russian-poetry-Mikhail-Gronas
[6] «Дорогие сироты,». – М.: ОГИ, 2002. 78 с. (Поэтическая серия клуба «Проект ОГИ»). ISBN 5-94282-052-X.
[7] «Краткая история внимания». – М.: Новое издательство, 2019. 68 с. ISBN 978-5-98379-241-8.
[8] Е. Костылева. «Вот у меня тут штанга…». Интервью с Михаилом Гронасом. – Новая карта русской литературы. 05.08.2009. – URL: http://www.litkarta.ru/dossier/gronas-os-int/
[9] Творческий вечер Михаила Гронаса в «Порядке слов». – 25 декабря 2019 года. – URL: https://youtu.be/iQjP_udsKtU
[10] М. Гронас. Наизусть: о мнемоническом бытовании стиха. – «НЛО» №114, 2/2012. – URL: https://www.nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_obozrenie/114_nlo_2_2012/article/18643/
[11] Подробней: Г. Кацов. В предложенном падеже: О «коллективном бессознательном» в русской поэзии XXI века. – «Эмигрантская лира». №3(43)/2023. – URL: https://emlira.com/3-43-2023/gennadiy-kacov/v-predlozhennom-padezhe-o-kollektivnom-bessoznatelnom-v-russkoy-poezii-xxi
[12] Окончание стихотворения Т. С. Элиота The Hollow Men (1925).
[13] И. Бродский, Трагический эклектик. – URL: https://pub.wikireading.ru/53777