Прежде всего, следует отметить, что в «ЭЛ» мы сталкиваемся лишь с одной – литературной – из многих творческих ипостасей Михаила Богатырёва, поскольку он и поэт, и художник, и эссеист, и автор философски-богословских книг, вроде «На стыке богословия и лингвистического авангарда» (2014), и композитор/музыкант, чьи композиции, как сказано в Википедии, соотносятся «с двумя стилистическими составляющими: а) песни и b) предметно-шумовые абстракции». В одной из своих работ «Совесть и психоанализ. Совесть и художественное творчество» Богатырев даёт название избранному им жанру – «фасеточное эссе». По типу фасеточного зрения пчелы, эссе Богатырёва, как он объясняет, собрано из отдельных набросков, сделанных в разное время и соединенных ретроспективно. Такой способ сборки, его коллажность и полистилистичность, характерны ещё и для «фасеточного мышления», и для феномена фасеточного восприятия информации, о чём не понаслышке знает нынешнее поколение постоянного скролинга. Напомню, что фасеточное зрение отличается плохим различением мелких деталей, но хорошей способностью различать частое мигание света: «как между клавиш нажимать / всегда проигрывать играть». В литературе это означает системную недосказанность, как приём, при стремлении, вполне концептуальном, представить окружающее в виде списков, перечней, неких структур, которые стремятся быть бесконечными, но теряются во множестве собственных деталей, имён, частей речи (в подборке – тексты «Имена», «Пост-Почтовое»), либо наличие смысловых лакун, эллипсисов, как в коротком «Восстановительные работы». Поэт видит объяснение этому в двух строчках: «Ведь я всего лишь повод для трансляций, / я радиолокационный пункт», – плюс в философии главного вопроса о сущем: «Изжелта-липким, как олифа на холсте / Стал Абсолют (он застит всё на белом свете)». Фасеточное зрение сей свет способно различить. Это особое зрение, безусловно поэтическое, при котором внутренний мир поэта-субъекта проецирует вовне собственные лингвистические, психологические, экзистенциальные и прочие символы, тем самым внешний мир всякий раз воссоздавая («И душно, и тесно на свалке времён. / Походная песня похожа на стон. // Она что-то значит, но что, если б знать? – / Ни переиначить её, ни понять»). Так фонарик выхватывает из тьмы тот или иной участок пространства, который до этого зрительно/визуально, как объект внимания, для не-фасеточного глаза не существовал и существовать не мог. И тогда становится отчётливей картина, описанная Кантом в «Критике чистого разума». Кант предложил рассматривать пространство и время, не как объекты нашего внимания, не как некие сущности, на которые реагируют все пять чувств, а как данные нам способы постижения мира. Нет отдельных пространства и времени – они есть формы нашего восприятия. Всё, что нас окружает, оказывается не тем, что мы видим, а представляет собой способность нашего видения, то есть для познания необходимо сконцентрироваться не на объекте, а на познающем субъекте. И тогда слова становятся способами сообщения, коммуникации с миром подкорки, некими глубинными лифтовыми шахтами с двусторонним движением («А предрассудки разошлись как облака, / Стволы преданий расщепились на лучины, / Но в небесах не обнаружится рука / И не протянет к ним огонь первопричины»). Понятно, что такая поэзия может оказаться столь герметичной и суггестивной, что читателю до неё ни в каких координатах не добраться («в помойную урну / сошёл подбородок: / «я рта не могу нести...» / Падал и мял свой наряд / сенешаль рдяности»), но стоит отметить, что тексты в сегодняшней публикации отобраны Михаилом Богатырёвым в щадящем режиме. Возможно, при этом «и смысл, и тайна / уже не те», но в конце концов, нам ничто не мешает полней ознакомиться с поэтикой Богатырёва – в интернете для углублённого проникновения в его творчество масса самых разных, потрудней и попроще, замечательных текстов.
Геннадий Кацов
